– Я знаю многие травы, – отозвалась Вероника, склоняясь над розмарином и вдыхая-вбирая в себя его терпкий аромат.
– Вот как! Кто же учил тебя?
Вероника прекрасно помнила строгую молчаливую женщину, слегка сутулившуюся, хлопотавшую у круглого очага в длинном деревянном доме. Помнила и ее горшочки со снадобьями, пучки развешенных по стенам пахучих трав, охапки душистых цветов, которые та поручала Веронике собрать у ручья…
– Одна женщина, – ответила Вероника и во избежание дальнейших вопросов быстро добавила: – Это было очень давно, но многие травы я помню.
Только не сказала, что растения назывались «тогда» по-другому, хотя она и теперь необъяснимо точно знает (чувствует!), как их использовать.
– Расскажи мне. – Голос настоятельницы был необыкновенно добр: она не экзаменовала Веронику, а мягко просила ее.
– Вот, смотри… – Вероника взяла мать Тересию за руку. Та несколько удивилась, но руки не отняла. – Это мята. Ее добавляют в питье, когда жарко, а еще она успокаивает слабонервных и дает хороший сон. Это – шалфей. Понюхай – запах расскажет тебе многое. Только закрой глаза. Непременно закрой! Пахнет дымно и островато. Будто горит очаг, дрова немного дымят, но огонь горяч и уютен, и пахнет лимоном! Странно, правда? Подогретое питье из шалфея поможет при простуде и болезнях горла. А это… Забыла, как называется эта трава, отвар из нее пахнет приятно, но горек на вкус. Она хороша, когда разболится живот. А эту, с противными мелкими желтыми цветками, просто сушат и вешают на стену.
– Она отгоняет болезни?
– Она отгоняет мух!
И они вместе расхохотались.
– Ты странная девочка, – отсмеявшись, задумчиво сказала мать Тересия, – странная. Но мне кажется, что ты быстро привыкнешь и освоишься. Ступай в свою келью, приберись и жди колокола к вечерне. Я подумаю, кого из сестер попросить побыть с тобою рядом первое время. И еще – падре Бальтазар велел отпускать тебя к нему, когда ты захочешь, кроме часов занятости на обязательных послушаниях. Но тебе следует все же предупреждать меня всякий раз. Ты поняла?
– Да, матушка.
– Вот и хорошо. Да, вот тебе и первое послушание: займись-ка огородом лечебных трав!
Вероника обрадованно кивнула, но мать Тересия объяснила, что при получении послушания на какую-либо работу следует ответить: «Во славу Божью».
– Во славу Божью… – как эхо повторила Вероника. Эти слова до того пришлись ей по душе, что она, делая ударение на втором слове, произнесла еще и еще: – Во славу – Божью! Во славу – Божью!
* * *
Колокол звал ко всенощной. Первой в монастырской жизни Вероники. Она почти и не побыла в своей комнатушке-келье: только вошла и присела на край жесткой узкой постели – в дверь постучались, как поскреблись. Вошла худенькая бледная девушка.
– Я – сестра Анхелика. Матушка настоятельница велела мне быть рядом с тобой и все объяснять. Ты можешь…
Анхелика говорила тихо, не поднимая глаз, и конец фразы слабо истек-растворился в сгущающихся сумерках.
– Милая, я могу – что? – переспросила Вероника и потянулась погладить Анхелику по руке, чтобы подбодрить.
Но та вдруг испуганно сделала шаг назад, к двери. Может быть, потому, что голос Вероники прозвучал звучно и даже весело на фоне ее собственного, робкого до прозрачности. Вероника расстроилась:
– Я, кажется, напугала тебя? Боже мой, я совсем этого не хотела! – Она постаралась теперь говорить потише: все-таки следует помнить, что она в монастыре. – Что я сейчас должна делать?
– Сейчас все собираются в церкви, – прошелестел голос Анхелики, – идем.
По дороге к храму, сцепив пальцы с зажатыми в них четками и сложив кисти рук на животе, низко склоняя голову, новая подружка объясняла:
– Порядок здесь такой: нас будят перед рассветом – надо быстро умыться и привести себя в порядок. После утренней келейной молитвы идем в храм – читается первый час. Вслед за этим или после мессы, раз-два в неделю или чаще – по решению матушки настоятельницы или духовника обители, падре Бальтазара, – проводится капитул. Капитул – общее собрание сестер.
– Для чего?
– Решаются разные вопросы: хозяйственные и… другие.
Вероника молчала, но ее взгляд просил разъяснений, и Анхелика нехотя добавила:
– Ну, например, дисциплинарные или… вопросы личного покаяния… – И тут же торопливо продолжила: – Затем начинается утренняя месса, на которой обязаны присутствовать все. Есть еще несколько богослужений в течение дня, и если у тебя нет особого послушания или срочной работы и ты не больна, приходи в храм. В полдень, не раньше, мы обедаем и отдыхаем во время сиесты. Потом – опять послушания, келейные молитвы, вечерня. В самом конце дня, перед повечерием, бывает легкая трапеза, а во время поста ужинают только слабые и больные. Отход ко сну – в одно и то же время для всех. И выходить ночью из кельи возбраняется. За этим следят дежурные сестры и докладывают старшей сестре Лусии.
Анхелика умолкла и отвернулась. Вероника и слушала и не слушала: гораздо интереснее оказалось изучать саму Анхелику, попытаться так же, как она, сложить руки на животе, опустить голову, шагать размеренно и нешироко, без спешки, но и не задерживаясь. Но при имени старшей сестры будто тень темной птицы пронеслась над головой, и Вероника внимательно взглянула на Анхелику. Та, не поднимая головы, тихо произнесла:
– Все ли ты поняла? Если что-то непонятно, я тебе еще объясню.
– Все понятно. Нет, постой-ка, не все. У меня есть вопросы – о тебе. Можно мне их задать?
– Обо мне?.. – растерялась Анхелика.
– Да, расскажи мне о себе, если можно. Мне очень интересно!
Голос Анхелики оставался по-прежнему тих, но ответ прозвучал неожиданно твердо, почти резко:
– Мне нечего рассказывать, да я бы и не хотела! – Она подумала немного и добавила, словно пытаясь сгладить впечатление: – Может быть, потом…
– Да-да… – Вероника и не настаивала, лишь примирительно улыбнулась: – Конечно, потом – когда мы привыкнем и полюбим друг друга!
Ей хотелось подружиться с этой девушкой, и она говорила от чистого сердца, но та посмотрела затравленно – и Вероника внезапно ощутила волну тоскливого страха, затопляющего сердце Анхелики. Словно она сама стала на мгновение Анхеликой и во всей полноте, до физической осязаемости, явственно испытала то же самое чувство! И это чувство было омерзительно до одури…
«Что-то не так, – замерла Вероника, – не меня же она боится?!» Но решила больше ни о чем Анхелику не спрашивать. Ни о чем – что не касается жизни в обители. А еще – не дотрагиваться до Анхелики, если это ее так пугает.
Не показывая и виду, что она уловила чужие чувства, негромко, но внятно произнесла:
– Я обещаю спрашивать тебя только о порядках монастыря. Но ты сама можешь говорить со мною о чем угодно!
Анхелика облегченно вздохнула. Теперь Вероника чувствовала, как постепенно тает, уходит, растворяется отвратительный страх, липко опутывавший душу Анхелики…
Последний удар вечернего колокола – и под строгими сводами храма медленно и слаженно поплыли слова молитв, дымок от свечей, шорох робких движений. На стенах почти ритмично задвигались пятна теней. Была особая, великолепно-торжественная музыка во всем этом действе, но Вероника вдруг осознала, что безумно устала, ужасно голодна и очень хочет спать. Молитвословия текли мимо сознания и не доходили до сердца. Но стыдно не было: на это уже не было сил.
После вечерни и благословения матушки настоятельницы все разошлись по кельям, и Вероника была рада тому, что осталась наконец одна. Уже совсем засыпая, она думала о том, как замечательно было найти Учителя! А еще – как хорошо, что здесь есть сад и можно будет ухаживать за травами; как добра мать Тересия; как… Тут она сбилась: перед мысленным взором возникла печальная Анхелика, ее непонятный страх снова вкрался в душу. Вероника отогнала неприятное видение, остановила внутреннее внимание на Учителе и – с удовольствием уснула.
* * *
Сквозь дымку предрассветного сна в сознание проникали удары колокола. «У-у-у-тро, у-у-у-тро…» – размеренно повторял его звон. Утро… Какое по счету? Кажется, прошло около месяца со дня, когда ворота монастыря закрылись за спиной Вероники.
Она потянулась, лежа на спине, и поджала колени. Уже вставать? Неожиданно ей в голову пришло грустное соображение: дуэнья не принесет молока и булочек! Мысль явилась внезапно и удивила Веронику. От булочек она, разумеется, не отказалась бы. Но разве именно об этом Вероника сейчас пожалела? Нет-нет! Где-то в глубине сознания, как тень от плывущей под толщей воды рыбки, мелькала и все никак не ловилась смутная, но очевидно неприятная мысль. Надо было непременно поймать ее. Уловить и выудить из глубины «наверх», чтобы рассмотреть, осмыслить и только тогда, обезвреженную и неопасную, отбросить прочь. Иначе она весь день будет мешать, колоться как заноза и вообще доставлять неприятность.
