хотите положиться на меня?
– А что вы мне выхлопотали в первый раз, когда я получил такие красивые обещания? – спросил князь.
– Не обвиняйте меня, – сказал Судзивой. – Я вам ничего не могу дать, ничего обещать; всё зависит от короля, но ручаюсь рыцарским словом, что буду стараться подсластить вашу судьбу.
Князь слушал, повесив голову на грудь; было видно, что колебался, что готов был уже сдаться.
Судзивой добавил ещё:
– Вы делали, ваша милость, всё, что могли; нет позора в том, чтобы сдаться, когда не может быть иначе. Когда мы возьмёт Золоторыю, тогда право войны вынесет вам приговор… вы не можете надеяться на милость.
Гордый князь уже не ответил ни жалобой, ни угрозой; он стоял, то отходя, то подходя, открывая рот и не зная, что сказать.
– Дайте мне ваше рыцарское слово, что со мной будете обходиться не как с пленником и узником, а как подобает моей крови.
Воевода медленно протянул ему руку.
Белый, на руке которого была железная перчатка, снял её и подал ему бледную, исхудавшую руку.
Он мрачно и тихо сказал только одно слово:
– Завтра…
Так, сверх всякого ожидания переговоры вскоре и решительно окончились. Белый поддался, сам не зная, как был до этого доведён, но, когда повернулся к замку, когда подумал о позоре, какой должен был вынести, об упрёках Фриды, о собственном падении, он весь вздрогнул, пожелав скорее смерти.
И этот порыв продолжался недолго. До ворот он дошёл уже остывший.
– Не вернусь в монастырь, – говорил он сам себе в утешение.
Зайдя в нижнюю комнату, он нашёл там Буську, который связывал какие-то узелки, точно собирался в дорогу. Тот уже уверен был в конце… Он бормотал сам себой, даже не глядя на господина, ни о чём его не спрашивая.
Фрида тоже не зашла в свою каморку – а он идти к ней не смел. Ближе к ночи он велел Буське напевать какую-то песенку, но тот покачал головой.
– Бей, если хочешь, – сказал он, – не буду петь, меня душат слёзы…
Хоть никто в замке не знал о сдаче, все к этому готовились. Лица были почти весёлые… бой без надежды досаждал всем.
Поднявшись с кровати, беспокойный, князь думал, что делать с Фридой… как ей скажет, что обещал сдаться, как уговорит, чтобы она вернулась к отцу. На это нужно было отвагу, которой у него не было. Он боялся упрёков, его беспокоила собственная слабость. Всё-таки нужно было выдавить какое-нибудь слово.
Несколько раз он шёл и возвращался… Потом он резко вбежал в комнату Бодчанки. Та сидела наполовину по-мужски одетая, готовая отправиться в дорогу, с постаревшим, грустным и бледным лицом.
– Я вынужден сдаться, – воскликнул князь, – была договорённость.
Он ждал ответа, Бодчанка презрительно молчала.
– Возвращайтесь к отцу… у меня нет угла, – прибавил Белый.
– Не опекайте меня, – воскликнула сухим голосом побеждённой боли Фрида, – к отцу я не вернусь, потому что отец и братья смеялись бы надо мной. Нет! В Гданьске меня ждёт монастырь…
Она от него отвернулась.
– Фрида! – сказал с выражением отчаянья Белый.
Она молча указала ему на дверь… отвернулась к окну – и плакала, может, но её слёз никто не видел.
Униженный князь постоял у порога и потихоньку вышел.
В лагере, в котором уже ожидали сдачу, было заметно оживление… князь несколько раз надевал шишак, выходил и возвращался…
Потом встал, выбежал и приказал отворять ворота.
В ту же минуту из своей каморки сбежала Бодчанка, которую ждал конь и двое её слуг. Не оглядываясь, не спрашивая о князе, который выйти к ней не смел, она села на коня.
Едва подняли решётку, она первая, не закрывая лица, выскочила из замка. Судзивой, который стоял неподалёку, Бартек из Вицбурга, который знал, кто это был, велели её пропустить, не задерживая.
Миновав их, имея перед собой свободную дорогу, Фрида ударила коня и пустилась галопом.
Осаждающие с Судзивоем и Бартеком во главе уже приближались к воротам, когда Белый в своих лучших доспехах, в алом плаще, в рыцарском плаще показался на коне. Бусько с узелками на спине шёл за ним.
Бартек из Вицбурга, которого эта княжеская гордость при сдаче возмутила и рассмешила, с иронией засмеялся. Услышав этот голос, князь вздрогнул, остановил коня и, содрав с руки железную перчатку, бросил её в лицо Куявскому старосте.
– Поединок! – крикнул он. – Поединок!
Этого неожиданного вызова Бартек не мог отклонить. Взял перчатку и воскликнул:
– Поединок!
Князь не двинулся с места.
– Немедленно! – кричал он дрожащим голосом, поворачивась к своим, чтобы подали ему копьё.
Остановить его было невозможно. Судзивой хотел что-то говорить, Белый прервал отчаянным криком.
– Поединок! Поединок!
Группа людей, которая окружала их, по данному знаку начала расступаться.
Бартек из Вицбурга ехал на плац спокойный и равнодушный, рассверепевший Белый метался на коне и едва мог удержаться.
Зрелище было удивительное.
Некоторые смеялись, другие с интересом проталкивались, чтобы видеть конец этой битвы, в которой легко было предсказать победу Бартку.
Едва они остановились на том расстоянии, какое обычно назначалось для такой встречи, едва подняли копья и положили их так, как следует, когда Белый, вбив коню шпоры, как безумный пустился, опустив копьё, на Бартка.
И он тронулся с места, но рассудительней; его хорошо нацеленное копьё ударило в плечо Белому, когда копьё князя скользнуло по доспехам старосты и зарылось в землю.
Князь, не в силах удержаться на коне, бросил копьё и упал, поверженный, навзничь. Из раны брызнула кровь…
Судзивой тут же дал знак, что поединок окончен, подняли князя и онемевшего от боли на руках вернули в замок.
Золоторыю заняли королевские войска.
Уже приближалась зима, а Белый под предлогом раны, которую ему лечили и вылечили, ещё жаловался на неё и на сильную боль, лежал в Золоторыи, постоянно прося отправить его в Венгрию.
Судзивой, который держал его под стражей, не слишком на этом настаивал; знал его лучше и уже совсем его не опасался.
Хотя беспокойный пленник хотел бы что-нибудь предпринять, было не с кем, потому что все от него отступили, кроме верного Буська.
Жизнь в замке шла довольно грустно, однообразно, но для обленившегося князя, может быть, сносно… Он предпочитал её изгнанию в Буду, встрече с глазу на глаз с королём Людвиком и упрёкам, какие должен был сносить от него.
Он посылал требования королю, королеве-племяннице, всем знакомым, от посредничества которых чего-то ожидал, но в ответ получал только то, что Людвик готов был ему кое-что заплатить за Гневков, а отдать его решительно
