отказывался.
Вместо благодарности за это послушание и обещание, Белый питал в сердце ужасный гнев на короля и старую королеву Елизавету, приписывая ей, окружению и советникам то, что не хотели ему отдать Гневкова.
Он ещё раз, наверное, схватился бы за оружие, в котором не имел счастья, если бы у него была малейшая надежда, что кто-нибудь встанет рядом с ним. После первого опыта все отказывались, никто не хотел слушать.
Судзивой без стражи боялся его отпустить, поэтому прошло несколько дней, прежде чем ему так подобрали сопровождение, чтобы казалось дружиной, хотя в действительности было надзором. Белого хотели отвезти в Краков, где вновь старая королева развлекалась и, по-видимому, ждали короля. Там могла решиться его судьба, как он льстил себе ещё, возвращением ему Гневкова, а в действительности, согласно постановлению короля, новой милостыней за этот удел.
Краков был очень оживлён, потому что сколько бы раз старая Елизавета со своим двором не поселилась там или в другом месте, за ней плыла ленивая толпа юношей, певцов, льстецов, её молодых любимцев, весёлого народа, обязанностью которого было развлекать её и не дать ей ни на минуту омрачиться.
С утра она рьяно молилась и шла на богослужение, потом ни на минуту её одну оставлять не годилось, женщины, панычи, придворные, каморники, цитронисты, музыканты, танцоры и шуты менялись весь день и часть ночи. Не в состоянии плясать сама, она любила хоть смотреть на кружащуюся молодёжь.
В этой пустой толпе наглых любимцев королевы, которых боялись как огня, потому что, уверенные в безнаказанности, они ужасно поясничали и позволяли себе возмутительный произвол, поляков было меньше, чем венгров. Именно последние составляли любимейшее общество королевы.
Через этих фаворитов у неё всё можно было выхлопотать, без них даже дойти до неё никто не мог.
Не было в замке дня без песен и музыки, и без каких-нибудь беспорядков в городе, потому что венгры всегда здесь вели себя так, как в завоёванной стране. С жалобами на них невозможно было пробиться к королеве, а, пробившись, ничего нельзя было добиться.
Прибыв в Краков, Белый, утомлённый дорогой, хоть его хотели вести в замок, сопротивлялся этому, не желая встречаться со старой королевой. Он потребовал постоялый двор в городе, и когда ему его назначили недалеко от Вавеля, он пошёл туда отдыхать.
Вид жизни, гомона, веселья, какие там царили, распоясанных венгров, толпами приезжающих землевладельцев и всего, что знаменовало мощь короля и его спокойное правление, выводил князя из себя.
На его плохое настроение влияло и то, что он нашёл Яська Кмиту из Виснича там старостой; он напоминал ему старосту Серадзкого той же фамилии, который приложил руку к его падению.
Также из окна он увидел, как ему казалось, Ласоту, который его покинул, а в сердце была обида на него. Что удивительно, что, сам будучи узником, среди весёлых и развязных грустным, всем, на которых смотрел, он желал всего самого худого!
В день Святого Николая, который отмечается довольно торжественно, Белый даже в костёл не хотел пойти, лежал в постели, выслав Буська за слухами, или, так как день был не очень морозный и ясный, стоял в воротах и разглядывал прохожих.
Его радовало одно: что венгры, выходящие тогда из замка, все насмехались над поляками, в чём он им помогал, потому что их язык выучил в Буде, а поляки жаловались на притеснения мадьяров, чему также поддакивал, провоцируя одних против других.
Это его развлекало в течение целого дня.
Наутро он вновь вышел к воротам, чтобы развлечься подобным зрелищем, но только уселся подождать, когда со стороны Бохеньских ворот, до которых было недалеко, послышались шум и гомон, объявляющие что-то угрожающее.
Князь, схватившись за меч, с интересом немедленно побежал туда, где слышались всё более громкие и отчётливые крики. До Бохеньских ворот было невозможно добраться. Среди огромного скопления простолюдинов, в которой было легко отличить венгров, стояла фура сена, высоко нагруженная.
Люди говорили, что это сено, принадлежащее Предбору из Бжезия, который привёз его для своих коней, стало причиной гама и ужасного инцидента. Венгры хотели присвоить его себе; стража, которую поставил Предбор, защищала. С той и другой стороны хватались за оружие.
Князь очень обрадовался. Он с большим трудом пробился под стенами домов как можно ближе к телеге и стал кричать полякам:
– Бейте венгров, что вы, жалеть их будете?
И тут же крикнул мадьярам на их языке:
– Что вы даёте ляхам себе приказывать? Разве вы тут не паны? Разве вы не королевские?
Так он попременно раздражал одних и других, а немного нужно было, чтобы их побудить к борьбе. Венгры не отступали, люди Предбора собирались защищаться. Некоторые уже начали наносить сухие удары. Сборище росло на глазах.
Из окрестностей замка бежали венгры; много помещиков, слуг, рыцарей шло, заслышав о том, что творят венгры.
Раздражение уже так приготовило обе стороны, что хватило телеги сена, чтобы вспыхнула кровавая стычка. Её, возможно, ещё смог бы предотвратить кто-нибудь более бдительный, если бы Белый, которого там никто не знал, не возвышал голос и не подливал масла в огонь.
В эти минуты, когда уже было недалеко до стычки, крики дошли до замка и королевы; предполагая, что, должно быть, венгры что-нибудь натворили, она отправила Яську Кмиту с маленьким отрядом людей, чтобы удерживал порядок.
Он прибыл слишком поздно. Мазуры, разъярённые тем, что посмели им сопротивляться и возмущаться, достали мечи и натянули луки.
Ясько Кмита приблизился и крикнул венграм от имени королевы, чтобы ушли в замок, когда один из них, натянув лук, выстрелил, а стрела так неудачно вонзилась в шею старосте, что он пошатнулся на месте, упал и испустил дух.
Только это случилось, а уже, как волна, гонимая бурей, толпа, которая до сих пор только волновалась и вздрагивала, поглотила в себе мадьяров.
– Бей, убивай! – кричали со всех сторон.
Белый также вторил, крича:
– Бей, убивай!
Двое из его стражи, которые помчались за ним, насилу смогли схватить его в толпе и вывести с собой. Но он не позволил отвести себя в постоялый двор, потому что эта сцена убивающих друг друга людей доставляла ему некую злую радость.
Венгры уже должны были только защищаться… такие толпы бросились на них с большой яростью за убитого Кмиту.
– Бей! Убивай! Не оставлять никого в живых! – кричали по всему городу, и где попадался виновный или невиновный венгр, убивали.
Это была кровавая месть за долго переносимое унижение…
В самом доме Предбора, хотя он пытался их спасти, погиб словак из двора королевы, Михал Поган,
