чтобы за него побиться. Теперь нужно дождаться родов и можно будет начинать тяжбу. Во всяком случае заявить о правах.
Он вдохнул. Нет, как ни искал он успокоения и тихой жизни, ни одного, ни другого не находил. Видно, покой ему на роду написан не был.
Было ветрено, но ветер был всё ещё южный, он помогал, толкал лодку вверх. С берега из кустов им махал рукой человек.
— Туда. К нему плывите, — сказал Максимилиан и указал на человека рукой.
Гребцы налегли на вёсла, и уже вскоре лодка ткнулась в крутой, заросший барбарисом берег. К лодке сверху скатился Ёж. Уши от ветра красные, а шапку всё равно не надевает.
Кавалер накинул капюшон и стал вылезать, тут Ёж к нему подоспел, подал руку, чтобы рыцарь мог опереться:
— Лошади тут не понадобятся, господин, — говорил он, помогая и дальше Волкову лезть вверх, — домик сняли совсем рядом. Он уже там. Ест пока.
— Вы его не сильно напугали?
— Да, мы нет, а вот купчишка. Дурень, издали видать, что поджилки дрожат, всего, подлец, боится. Вот и мальчишка, глядя на него, тоже стал побаиваться.
Максимилиан и Увалень, тоже укрытые плащами и капюшонами, вылезли из лодки.
— Тут ждите, — коротко кинул Максимилиан гребцам, и вместе с Увальнем они полезли вверх по склону за кавалером.
У небольшого, но очень опрятного домика, белоснежного от свежей побелки, их ждал купец Гевельдас. Как и говорил Ёж, он был очень взволнован. Увидав кавалера, купец признал его и под капюшоном и кинулся к нему:
— Господин, могу ли я надеяться.
Он не договорил.
— На что? — поинтересовался кавалер.
— Что дело всё выйдет, как должно.
— Ты человек крещёный? — спросил у него кавалер.
— Да-да, — кивал тот и из-под одежды потянул распятие, — вот. Просто.
— Что?
— Как бы не случилось лиха, вдруг он заартачится, и вам придётся его… А я его в гости пригласил, вот как плохо-то будет. Если он не вернётся домой.
— Хорошо, что ты всё понимаешь купец, — Волков положил ему руку на плечо. — И хорошо, что ты крещёный, значит у тебя и святой есть.
— Есть, святой Елезарий.
— Вот и помолись ему. И помоги мне уговорить дружка твоего. И тогда и он отсюда уедет живёхонький, и ты будешь при мне и при серебре. Ну, а если он заартачится, что делать будем? — спросил кавалер прежде, чем войти в дверь.
Купец не ответил, замер и стоял как столб.
А Волков уже положа руку на дверь спросил:
— Может лучше ему тогда в реке утонуть, чем домой вернуться, да о тебе рассказать. Если он про тебя расскажет, то уж тебе точно путь в кантоны будет закрыт. Как считаешь?
Господин Гевельдас раскрыл рот и опять ничего не вымолвил.
— Вот то-то и оно, — усмехнулся кавалер, — так что молись купец, да помогай мне.
За столом прямо посередине сидел молодой человек лет двадцати. Не худ, не толст, лицо в оспинах. Ботиночки крепки, но не новы, чулки не штопаны, но и не из дорогих, колетик простенький, шапчонка фетровая, колечко на пальце — серебро. Зато весь стол перед ним в кушаньях богатых. Пива целый жбан, вино в кувшинах, гусь жареный, окорок, сыр на подносе с изюмом и мёдом. Тут же и Сыч рядом. Сразу вскочил, Волкова увидав:
— Вот, экселенц, нужный нам господин.
А молодой человек и не рад тому, что он кому-то нужен. Ещё пришли в дом такие люди, высокие, при железе, лица капюшонами закрыты.
А Волков тем временем скидывает капюшон и говорит:
— Не волнуйтесь, господин Веллер, вам тут ничего не угрожает. — Он обходит стол, приближается к молодому человеку и протягивает ему руку, — вы гость моего друга, купца Гевельдаса, а значит, и мой гость тоже.
Молодой человек почтительно и с поклоном жмёт руку кавалеру. И негромко спрашивает:
— Откуда же вы меня знаете добрый господин?
— Гевельдас мне о вас рассказывал, — отвечает Волков и садится на лавку. Хлопает по лавке. — Садитесь, господин Веллер. А как вас окрестили в церкви?
— Франс, — отвечает молодой человек присаживаясь рядом с кавалером.
Сыч садится позади него, за стол рассаживаются и все остальные.
— Франс? Не Франк, а Франс, на западный манер. Так у вас принято?
— Матушке так было угодно. Наш священник так меня и крестил.
— Ваши священники все еретики, — заметил Сыч из-за спины писаря. — Вот и крестили тебя как.
— Тихо! — прервал его кавалер. — Как крестили, так и крестили, то матушке его было угодно, так не тебе это осуждать. А священников и веру не он себе выбрал. А по мне, так пусть господин Веллер хоть бревну резному кланяется.
Молодой человек оглядывает всех людей, что сидят с ним за столом: кроме купца, люди всё вида военного, а двое так и вовсе разбойного вида, он явно продолжает волноваться. Волков видит это и, сделав как можно более доброе лицо, похлопывает его по руке и говорит:
— Наверное, думаете кто эти люди? И кто я такой?
— Был бы счастлив узнать сие, — лепечет писарь.
— Я — рыцарь Божий, Иероним Фолькоф, вам известный как фон Эшбахт.
— О, Господи! — только и выговорил молодой писарь, лицо его вытянулось от ужаса, он хотел было встать, но Сыч сзади его за шею схватил крепкими своими пальцами и зашептал на ухо:
— Куда побёг? А ну сел! Слушай господина и не взбрыкивай, помни, река-то близко, корячиться будешь, так всплывёшь лишь у Мелликона, а то и до Хоккенхайма донырнёшь.
— И что же вам от меня, добрые господа, нужно? — пролепетал писарь, втягивая голову в плечи от крепких пальцев Сыча.
— Отпусти, — приказал Волков.
Сыч выпустил шею писаря.
— Мне от вас нужен мир, — строго сказал кавалер.
— Мир? — удивился господин Веллер.
— Война с кантоном мне больше не нужна. Одних ваших погибло уже три сотни людей, а то и больше.
— Больше, — подтвердил писарь.
— Больше? — заинтересовался кавалер. — Откуда знаете?
— Я списки составлял, от кантона семьям погибшим, тем, что шли по земельному призыву, положено разовое вспоможение, я на них списки выплат писал, и не вернувшихся за два похода было триста восемьдесят семь человек, это не считая тех, кто пошёл по найму и союзников из соседнего кантона.
«Ах, какой хороший и нужный человек, этот писарь, лучше, чем он, и желать себе трудно».
— Вот видите? — сказал Волков горестно. — И среди моих людей тоже есть потери. Думаю я, что крови и с нас, и с вас достаточно уже.
— Так вы о мире думаете? — спросил молодой человек.
— Только о мире
