Не всем, кто приезжал к нему, удавалось напечатать его труды, некоторые, поразмыслив, сами отказывались от этой попытки. Самоотверженно выполнил свое обещание верный Адами.
Отношения между Римом и Мадридом оставались сложными и даже снова обострились. Вокруг калабрийского процесса, насчитывавшего уже четверть века, продолжались споры. А в Мадрид шли прошения от калабрийцев. Люди, не забывшие Кампанеллу, уверяли короля, что их земляк двадцать пять лет несет муки ни за что. А тот, за кого они заступаются, в красноречивейших письмах доказывал, что выступал лишь против нерадивых властей Неаполитанского королевства, но был всегда преданным сторонником великой Испанской монархии, о чем свидетельствуют его многие сочинения. Кампанелла устал добиваться свободы, но не прекратил этих попыток. У него вновь появилась надежда. Между новым вице-королем герцогом Альбой и Святой Службой пробежала черная кошка. Герцог Альба во всеуслышание заявил, что не нуждается в предписаниях, даже если они исходят из Рима.
Конец мая. В Неаполе уже лето. Днем на дворе Кастель Нуово нестерпимо жарко. Каменные плиты источают тепло. В домах, где живет стража, закрыты ставни с вырезанными в них сердечками. Все живое прячется в тени. На пустой тюремный двор выводят старого сутулого человека. Он старается шагать твердо, но каждый шаг ему дается с трудом, он оступается. По крепости разносится весть:
— Кампанеллу снова уводят!
Нет, на этот раз его не уводят.
Его отпускают.
Он был приговорен к пожизненному заключению. Ему оказывается великая милость. Прошло всего двадцать семь лет, считая годы следствия, всего двадцать три года после приговора, а он уже свободен. Тысячи раз Кампанелла представлял себе этот миг. И вот он настал. Но вокруг, казалось бы, ничего не изменилось. Те же крепостные стены, те же камни, те же лица. Не прозвучал торжественный благовест, возвещающий о свободе. Не было приветственных кликов.
Будничным голосом чиновник, присланный вице-королем, пробубнил приказ об освобождении. Несколько строк. Сбылось! А может?.. Нет, не почудилось, не послышалось. В этом убеждают оговорки и дополнения. Местом жительства ему назначен монастырь, где он сказал когда-то какую-то дерзость про отлучение, после которой начались его беды. Он снова увидит старые стены. Можно будет пойти в библиотеку монастыря и дочитать книги, оставшиеся недочитанными тридцать четыре года назад. Кампанелла выслушал дополнительные предписания: он не смеет никуда отлучаться из обители и обязан по первому требованию явиться в Кастель Нуово. Все это звучало как сквозь завесу. Свободен, свободен, наконец он свободен!
Свободен? Теперь, когда он не в тюрьме, когда нет на его окнах решетки, на дверях — запоров, когда нет вокруг ненавистных харь надзирателей и соглядатаев, когда он, после стольких лет, не узник, а снова инок, брат Томмазо, который мирно живет в обители, Кампанелла почувствовал — он погибает. Сердце не в силах вынести обретенной свободы. Ночью он не может спать, днем задыхается. Нужно немедля что-то делать, кому-то что-то доказывать, куда-то писать. Но нет сил делать, доказывать, писать. Неужели враги его добились своего и он может дышать только в темнице? Какая горькая ирония судьбы: он свободен и не может насладиться своей свободой. Да и что это за свобода? Слабость помеха не меньшая, чем оковы. Не упадет ли он на улице? И куда он пойдет? Джамбаттиста делла Порта умер. Другое поколение живет в доме Марио дель Туфо, иные разговоры в стенах милого его сердцу дома. Его там примут, будут расспрашивать о пережитом, слушать с любопытством, с трепетом, жадно. Особенно если речь зайдет о «яме для крокодилов», о пытках. Подумать только, что еще совсем недавно творилось в неаполитанских тюрьмах! Творилось? Будто они стали иными!
Кампанелла знал, что среди бывших узников есть такие, кто ни о чем, кроме тюремных лет, говорить не может, остается прикованным мыслью к тюрьме, как некогда был прикован к ее стене цепью. Он не хотел уподобляться им. Для себя он хотел другого. Чего? Додумать эту мысль, одолеть обморочную слабость, занести несколько слов на бумагу он не успел.
22 июня — самый длинный день в году, радостный праздник святого Джованни. Кампанелла с детства любил этот день, вместе со сверстниками громоздил горы хвороста, ночью зажигал костры, прыгал через огонь. Сегодня он чувствовал себя получше — все-таки прошло уже три с лишним недели, как он покинул тюрьму. Он вышел во двор обители посидеть в тени старого каштана. Ухоженный сад обители был прекрасен. Благоухали розы — алые, пунцовые, пурпурные. Олеандровые деревья были усыпаны белыми и розовыми цветами. Пылали недолговечные маки. Гудение пчел висело в жарком воздухе, подобное звучанию виолы да гамба. Кампанелла почувствовал — страшное напряжение, мучившее его все это время, оставляет его. Голова прояснилась, он может обдумать свое положение, может продолжить работу. За три недели на свободе он не написал ни строки. Такого с ним еще не бывало. Посидит в тени, подышит, вернется в келью — и за работу. Слишком много времени потеряно!
Кампанелла еще сидел в саду, когда в келье настоятеля появились стражники папского нунция. Старший показал приказ, из которого явствовало, что они пришли за братом Томмазо. Напрасно пытался что-то сказать настоятель. За Кампанеллу внесен залог? Залог вернут. Кампанелла слаб и не может идти? Под руки поведем. Надо будет — потащим. Приказ есть приказ! Так распорядился его преосвященство папский нунций. Такова воля его святейшества папы. Настоятель не знал, что стряслось за это время, но почувствовал — спорить бессмысленно.
А произошло вот что. В Риме узнали, что Кампанелла приказом вице-короля освобожден из тюрьмы и находится в монастыре. Чтобы новость эта достигла Рима, потребовалось ровно столько времени, сколько нужно курьеру, доставляющему тайные донесения, на путь от Неаполя до Рима. Столько же времени ушло на обратную дорогу. Папскому нунцию в Неаполе предписывалось действовать, руководствуясь приговором, утвержденным Святой Службой, которого никто не отменял. Пусть знают в Неаполе и в Мадриде, чье слово в католическом мире последнее.
Глубокой ночью из Неаполитанского порта тайно и спешно отплывал парусник. Капитану было сказано, что ему надлежит в возможно короткий срок доставить в Римскую гавань на Тибре государственного преступника с охраной. Его обязали молчать о сем важном деле как в Неаполе, так и в Риме. Когда были спешно подняты паруса и корабль отвалил от берега, в гавань на галопе влетел конный отряд. Резко осаженные кони прядали ушами, свет и тени от факелов метались по причалу. Резкий голос, привыкший приказывать, с сильным испанским акцентом окликнул капитана:
— Эй, на борту! Находится на корабле Томмазо Кампанелла?
— Такого на борту нет! — ответил капитан, умирая от страха. На корабле стражники папского нунция, а на берегу солдаты вице-короля. Они недорого возьмут выпалить по его судну, пока оно в пределах досягаемости для их аркебуз.
— Нет такого на борту! — повторил капитан. — Мы везем дона Джованни Пиццуто.
Под этим именем на борт корабля был доставлен Кампанелла, под этим именем его вывезли из Неаполя из-под носа солдат вице-короля, под этим именем его доставили в Рим.
Кампанелле суждено совершать зловещие круги. В Неаполе его вернули в монастырь Сан-Доменико Маджоре, в Риме — в Замок Святого Ангела, населенный дорогими и страшными воспоминаниями. Он шел по дворам замка, а рядом с ним шагали Стильола, Пуччи, Бруно и он сам — молодой, полный сил, не ведающий, что на склоне лет и на исходе сил снова окажется в этой тюрьме.
Странное безразличие охватило Кампанеллу. Он был не в силах начинать сначала борьбу за свободу. Григорию XV он посвятил трактат. Не помогло. Теперь на папском престоле Урбан VIII. В бытность свою кардиналом он слыл покровителем наук и поклонником поэзии. Не дает ли это некоторых надежд узнику — ученому и поэту? Нет сил думать об этом. Нет сил искать путей к папе. Однако Кампанелла пребывает в оцепенении недолго. Он не смеет сдаваться!
Кампанелла пишет почтительный комментарий к стихам папы, весьма недурным. Комментарий передан папе. Никаких перемен в судьбе узника. Новая попытка задумана тоньше. Кампанелла смолоду занимался астрологией, знал ее туманный язык, правила составления ее таблиц, формулы ее предсказаний. Постоянно упражнялся в составлении гороскопов. Почти во всех тюрьмах, где был Кампанелла, среди начальников и стражей находились люди, обращавшиеся к нему за предсказаниями по звездам. То, что он еретик, их не останавливало. Славе философа и поэта сопутствовала слава астролога. Для многих она была главной славой Кампанеллы.
Теперь он решил воспользоваться ею. Урбан VIII жил в постоянном страхе смерти. Наместнику Христа на земле христианское учение о бессмертии души утешения не давало. Страх смерти мешал папе спать, перехватывал дыхание, ледяным потом покрывал лоб, делал его больным. Молитвы не помогали. Он хотел знать, сколько ему осталось жить. И если срок мал, продлить его. Кто способен на это?
