Глава шестая
Почти два года Анна провела в Москве — летом жила в Измайлове, наслаждаясь охотами и привольными подмосковными просторами, а зимой — в Потешном дворце Кремля. Приказала построить Анненгоф, потом ещё один дворец, но всё думала о том, что надо переехать в Санкт-Петербург, выстроенный Петром, да продолжить его дело. Но держало её в Москве следствие, учинённое Тайной розыскных дел канцелярией. Пока верховники живы, пока не разорено огромное и злоречивое гнездо Долгоруких, не будет ей покоя — это она твёрдо знала.
Тайную розыскных дел канцелярию возглавил Андрей Иванович Ушаков. Анна находила, что это самый блестящий человек в светских кругах, тонкий льстец, обаятельный и умный. Ему и карты в руки — проведёт следствие по верховникам так, что комар носа не подточит. Однако она являлась на все заседания Сената, когда разбиралось там дело о верховниках.
Посадили её на трон именно Голицыны и Долгорукие, но их попытку ограничить самодержавие она рассматривала как заговор, как стремление посадить себя и своих сподвижников на царский трон, и этого она не простила верховникам.
В первую же минуту царствования подписала Анна указ о высылке старших Долгоруких в свои имения. А всему семейству приказала жить по своим деревням. Но через неделю спохватилась — вблизи от Москвы казалось небезопасным такое соседство родовитых и влиятельных князей, кичившихся знатностью, богатством и пользовавшимся особым расположением старинных боярских родов. Весь клан надо было уничтожить, всю заразу вытравить раз и навсегда.
Всю семью Долгоруких приказала она выслать в Березов, туда, где скончался в ссылке всесильный Меншиков и где совсем недавно умерла и первая царская невеста — Мария Меншикова.
Алексей Григорьевич вместе с сыном Иваном, ещё так недавно бывшим любимцем Петра II, дочерью Екатериной, родившей от Петра II ребёнка и всё ещё считающейся невестой умершего императора, и всем своим семейством отправился в далёкую Сибирь, лишившись всех своих накопленных и наследованных богатств и очутившись в страшной бедности и горести.
Он не вынес нищеты и унижения и скоро умер, и старшим в семье остался Иван, бездельник, пьяница и болтун. Только и было светлого в этой семье, что Наталья Борисовна Шереметева, дочь фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, столько сделавшего для России. Она любила Ивана, вышла за него замуж уже после опалы, поехала за ним в Сибирь ещё невестой и там обвенчалась с ним. Муж её непрестанно пил, балабонил в кабаках, вёл всяческие разговоры и договорился до того, что Анна по доносам узнала и то, что тщательно скрывалось всем семейством: Иван изготовил поддельное завещание, по которому будто бы Пётр II велел править Россией Екатерине, своей невесте.
Анна и вовсе встрепенулась, когда услышала об этой давней новости. Немедленно перевела всех Долгоруких в Тобольск, в местный острог, и приказала провести тщательные допросы.
Иван под пытками не замыкался — говорил и то, что было, и то, чего не было. Оговорил всех пятерых братьев Долгоруких — своих дядей, замышлявших посадить на царский трон Екатерину Долгорукую.
Всех братьев свезли в Шлиссельбург — теперь крепость, созданная Петром Великим для обороны Петербурга, стала тюрьмой для самых родовитых людей государства.
Новым следствием руководили и вели самолично дознание Ушаков, Остерман и Волынский. Оно длилось долго — почти целый год. Осуждённых пытали, и яро: вздевали на дыбу, секли кнутом, разводили под ними огонь, жгли калёным железом. Анна следовала тем установлениям, что ввёл Пётр Великий, да дедовским традициям.
Членовредительство, боль и срам в продолжение многих веков были обычными и обоснованными средствами воздействия на нарушителей закона. Варварство, жестокость, душевная загрубелость, развращённость и приниженность русской нации можно объяснить теми мерами обуздания и устрашения, к которым в течение долгих веков привыкал русский народ. Но прирождённое благодушие, исконная славянская доброта так и не поддались ни татарскому кнуту, ни голландским линькам[37], ни немецким шпицрутенам, ни отечественным розгам и плетям. Вся жизнь человека под династиями Рюриковичей, Романовых проходила под вечным страхом истязания — пороли родители, пороли хозяева, господа, пороли офицеры в армии, становые, судьи, казаки — все, кто мог и был у власти...
Но русская карательная система, заимствовавшая церковную систему наказаний у греко-византийской религии, всё-таки отличалась простотой, хоть и была жестокой. Запад принёс нам жестокость изощрённую — вместо обычной казни начали рвать тело клещами, топить вместе с котятами, собаками и курами.
По Уложению 1649 года руки лишался тот, кто осмеливался в присутствии государя замахнуться на кого-либо оружием. Резали её за нахальный въезд на чужой двор, подьячему за подлог, за написание площадного письма, за рану на государевом дворе. Левую руку и правую ногу отрезали за один разбой, за церковную кражу... Да разве перечислишь все статьи всех царских законов, устанавливающих членовредительство как самое обычное дело!
Отсечение ушей и языков, рванье ноздрей и носов считались даже не самыми тяжкими наказаниями. Человек с вырванными ноздрями, отсечёнными ушами и вырезанным языком было самое обычное зрелище в России ещё в самом начале петровского времени. В это время страшные телесные наказания достигли пышного расцвета. Голландский резидент писал своему правительству, что за один только день в Петербурге повесили, колесовали и подняли за рёбра двадцать четыре разбойника.
Начало жестокостям Петра идёт от стрелецкой казни. «У пущих воров и разбойников — так определил царь стрельцов, поднявших восстание, — ломаны руки и ноги колёсами, и те колеса воткнуты были на Красную площадь, на колья, и те стрельцы за их воровство ломаны живые, положены на колеса те и живы были на тех колёсах немного не сутки, и на тех колёсах стонали и охали, и по указу один из них застрелен был из фузеи».
Медленную смерть колесом присуждали заговорщикам, обвинённым в измене. Двух братьев привязали живыми к колесу, переломали им руки и ноги. Остальных числом до двадцати тут же побили и посекли секирами. Среди этих двадцати был и третий брат, и двое братьев на колесе завидовали скорой казни третьего, сердились на то и роптали.
В 1724 году так же казнил Пётр обер-фискала Нестерова за похищение казённых денег.
Особенно не щадил Пётр тех, кто так или иначе, словом или делом, покушался на его жизнь. Преступникам, уличённым в составлении заговора, отрубали правые руки и левые ноги, потом правые ноги и левые руки и только потом головы, которые натыкали на колья, а отрубленные руки и ноги развешивали вокруг на столбах.
Епископу Талицкому, писавшему «плевательные и ложные» письма о пришествии антихриста — Петра, — казнь устроили особую, «копчением творимую».
А уж плети были введены в обиход как дело обычное и малозначащее. Плетьми били за всё: за лихоимство и укрывательство беглых, за непомерные запасы съестного, за повышение цен на торговые припасы.
Воров отмечали особыми метками — на щеках ставили то двуглавого орла, то букву «В». Прижигали её раскалённым железом, а затем натирали порохом, чтобы была видна всю жизнь.
Обыденными были казни и истязания на Троицкой или Сенатской площади в Петербурге, а иногда и на площади Двенадцати коллегий или у церкви Знамения.
Впрочем, Пётр часто не доверял своим палачам и бивал своих помощников и сподвижников особыми тростями, которых у него накопилась целая коллекция. Волынский на себе испытал тяжесть монаршей дубинки. Однажды Пётр даже проломил голову солдату, не сумевшему быстро снять перед ним шапку. Солдат упал замертво и уже не поднялся.
Отсечение головы Пётр не считал чем-то ужасным. Когда проводилась казнь его любовницы — Марии Гамильтон, он специально приехал посмотреть на это зрелище. Мария думала, что царь ради любви помилует её, оделась в красивое белое платье. Она бросилась в ноги царю, умоляя его быть снисходительным. Но Пётр шепнул палачу, и Марию бросили на плаху. Царь поднял отрубленную голову, поцеловал в губы и приказал поставить в стеклянной банке со спиртом в своей Кунсткамере.
Анна была современницей Петра, она видела все эти казни и пытки, и ей тоже не казались они дикими и варварскими. Она не отставала от своего царственного дядюшки в жестокости. Троим Долгоруким после изощрённых пыток отрубили головы, а остальных сослали в Сибирь. Гнездо Долгоруких, многочисленное и знатнейшее, было разорено, и Анна облегчённо вздохнула.
Бывшую невесту Петра II постригли и отправили в Горицкий монастырь, самый строгий из тогдашних.
Вместе с Долгорукими через пыточные камеры и казни прошло огромное количество совершенно посторонних людей: священники и офицеры армии и флота, подьячие и простые крестьяне. Усердствовал в следствии сам архиепископ Новгородский Феофан Прокопович: много было у него врагов, и всем им Прокопович отомстил полной мерой. Не хотелось красноречивому архиепископу самому попасть в опалу теперь, когда вернулись старые порядки в церковных делах.
