руками делая движение, словно что-то ими разрывал:
– Этот мир пойдёт на кусочки!
– Лучше его не допустить, – сказал Ласоцкий также тихо.
– Невозможно, – прервал нетерпеливо кардинал. – Копали ямки под нами, мы попали в них… мы в свою очередь приведём землекопов.
Он положил на губы палец.
– Слушайте меня, мы не сопротивляемся миру, помогаем ему…
Он живо передёрнул плечами.
– Да, но экспедиция осуществится, и будет прекрасной, будет победной… даю голову на отсечение. Помните, мы за мир.
Кардинал два раза прошёлся по комнате, потягивая моццетту и поправляя на голове шапочку.
– Вы знаете условия? – спросил он. – Я догадываюсь о них. Деспоту турок, наверное, отдаёт завоёванные замки и города… а Гуниады?
– Гуниады отдаёт Ежи то, что из наделения Альберта и Владислава он имел в Венгрии.
– Паны помнили, что первая любовь – к себе! – рассмеялся кардинал. – Не удивляюсь деспоту, не понимаю воеводу. Гуниады! Это наш вождь и герой.
– Это тоже не его дела, а деспота. Он уговорил Гуниады, втянул, опутал, одурачил. Великий вождь поддался обману.
– Гуниады! – повторил кардинал.
– Для заключения мира с Амуратом деспот выбрал подходящую минуту, – говорил Ласоцкий.
– Да, поход, который мы против него готовили и который состоится, – сердито и с ударением сказал Цезарини, – нагнал на него страха. Деспот воспользовался.
– Кроме того, говорят, что Караман, сын татарского хана, с огромной толпой собирался идти на Натоли, – доложил Ласоцкий. – Пленение Челобея, понесённые поражения – всё это смягчило гордого противника.
– И Гуниады! И Гуниады дал себя обвести вокруг пальца! – вставил кардинал, и через мгновение добавил: – Разумеется, что и мы едем в Шегедын.
Он поглядел на декана, который лёгким кивком головы согласился на всё.
Быстро наступал вечер, в помещении становилось всё темнее… слуга принёс свет и вместе с ним, скорее вкатился, чем вошёл, полный мужчина огромного роста, лицо которого, восточного выдающегося типа, с чёрными большими глазами, отмечало больше хитрости, чем ума. Легко было угадать, что он считался очень хитрым и мудрым, но действительно ли его могли так называть, приходилось сомневаться. Обхождение очень смиренное и в то же время будто добродушное выдавало желание походить на просточка.
Был это грек, которого знали под именем Аркадиуша, служивший разным людям, а в данный момент деспоту Расцию.
Кардинал, великий знаток людей, давно его уже оценил и соответственно обходился с ним. Лицо Цезарини в предвидении того, что прибывший будет угадывать на нём мысли, приняло выражение равнодушного спокойствия.
Аркадиуш, после низкого поклона оглянувшись на Ласоцкого, вздохнул и, потирая руки, сказал:
– Я пришёл спросить ваше преподобие, потому что я ни о чём не знаю и беспокоюсь. Расходится весть, ложная, может, о мире. Не идёт ли к этому?
На лице кардинала не дрогнул ни один мускул.
– О мире? – повторил он. – Ничего не знаю. Откуда эта новость.
– Слух, – сказал Аркадиуш, – его якобы привёз гонец от воеводы Семиграда и деспота.
– А что о нём говорят? – спросил холодно, но с некоторой заинтересованностью Цезарини.
– Говорят, что, пользуясь расположением султана, который заплатил семьдесят тысяч дукатов за Челубея и много людей потерял… Гуниады и деспот склонили его согласиться на очень хорошие условия.
– Что же ты называешь хорошими условиями? – улыбаясь, спросил кардинал.
Аркадиуш внимательно посмотрел ему в глаза и, пожимая плечами, сказал:
– Говорят о хороших условиях, но я, я их не знаю. Но… разве король, господин наш милостивый, в котором горит такой пыл к бою, согласился бы на них?!
Цезарини пожал плечами, прикидываясь равнодушным. Он обратил всё в шутку.
– Кто знает? Если бы султан Амурат покинул Адрианополь и со всей своей ватагой вернулся в Азию…
Аркадиуш отвечал принуждённым смехом, но его глаза не сходили с кардинала.
– Ваше преподобие, – сказал он, – а что бы вы сказали о мире?
– Я, мой Аркадиуш, – ответил кардинал, – по призванию, как духовное лицо, человек мира. Всё зависит от того, чем его нужно купить.
– Этот слух до вас ещё не дошёл? – спросил грек.
– До сих пор ничего не знаю, – сказал Цезарини.
– Однако кажется, что какие-то письма пришли от Гуниады к здешним панам, – понижая голос, добавил доверчиво гость, который, не смея сесть, стоял в униженной позе. – Венгры достаточно хотят мира. Война всех утомила, казна исчерпалась… Короля вызывают в Польшу, возможно, он будет вынужден туда поехать, потому что в Польше беспорядки. Казна также исчерпана, потому что молодой господин разбрасывает по-королевски, а прежде чем города заплатят установленный налог…
Аркадиуш задержался, желая добиться какого-нибудь ответа от кардинала; но глаза у Цезарини были опущены, рукой он перебирал по столу и казался таким равнодушным, словно это дело его ничуть не интересовало. Грек, который решил его расспросить, не остановился на первой попытке.
– Вашему преподобию приписывают, что хотели новой экспедиции и разгрома турок. Что же будет, если дойдёт до мира? Смешался бы весь порядок и приготовления пошли в никуда. Жаль!
Спрошенный кардинал даже не посмотрел на грека, но, глядя на стену, ответил:
– Те, кто приписывает мне, что я желаю войны, не ошибаются… дитя моё. Я бы на самом деле предпочёл видеть турок, выбитыми из Европы… но даже заключённый мир никогда не вечен. Что теперь говорить о недостигнутом? Я ничего не знаю…
Обескураженный Аркадиуш вздохнул и обратился к Ласоцкому, который молча стоял вдалеке.
– Отец, – сказал он, – вы, кто всё знает, должно быть, уже об этом слышали?
– Я был занят экспедированием бумаг в Польшу, – отчеканил Ласоцкий, – никого не видел.
– Гонцы прибыли, потому что я их сам видел, – прибавил Аркадиуш.
– Значит, это незамедлительно выяснится, – закончил декан.
Разочарованному греку не оставалось уже ничего другого, кроме как сменить тему разговора. Он перевёл его на нейтральный предмет и, постоянно следя глазами за кардиналом и деканом, ничего не добившись от них, должен был уйти.
Цезарини в этот вечер, под предлогом болезни, не вышел в покои к королю. Не хотел даже показать излишнего любопытства, беспокойства и поспешности.
Новость о прибывших письмах разошлась уже по всему двору, а Цезарини не подал признака жизни. Ласоцкий слушал, ничего не говоря.
Одним из первых узнал о предполагаемом и наполовину уже заключённом сильным Гуниады перемирии Грегор из Санока.
Для него эта новость была очень благоприятной. Он боялся экспедиции против турок, на которую возлагали такие большие надежды… он с радостью бы увидел короля в Польше. Надежда на перемирие обрадовала его, боялся только влияния кардинала и жажды войны Владислава, и дрожал от беспокойства.
В этот день он раньше, чем обычно, пошёл в королевскую спальню, так хотел с ним увидиться. Короля там ещё не было, несмотря на то,
