Хамышгай закупил уже всё для себя и для Томубека. Под приглядом Эликана он не тратился попусту, хотя ему тоже хотелось покурить папирос, как это делал Езилан. Но перечить отцу он не смел. Когда всё основное было закуплено и сложено в перемётные сумы, Эликан сказал:
—
Теперь идите веселитесь, потратьтесь и на себя, будет о чём вспоминать. А сам рано утром пошёл в чум Езилана.
Тот мирно спал. Рядом сидел Оробак.
— Спит? — спросил старик.
—
Да.
—
Всё прогулял?
—
Нет, ещё есть шкурки.
—
Бери, пойдём, поменяем на товар, а то останетесь без ничего.
Они вдвоём приобрели всё, что требовалось, а также взяли патроны для берданки, чем удивили многих соплеменников. С помощью сородичей покупки доставили в чум и сложили у входа. Когда проснулся Езилан, всё было сделано. С больной головой он вылез из чума, закурил папиросу и присел у костра. Там уже сидели такие же горемыки-охотники, позволившие себе выпить лишнего. Они налили ему немного самогонки. И всё началось сначала. Уже ночью Езилана принесли в чум совершенно пьяного. Старейшины суглана следили за порядком и смотрели, чтобы пьяные не замёрзли на улице. На этот раз Езилан обмывал своё крещение. Приезжий поп окрестил его и нарёк новым именем — Николай, как и всех других, кого он крестил. Уже несколько лет приезжал сюда батюшка и склонял в свою веру подвыпивших охотников, а потом брал с них свой ясак на благо церкви. А раз всё происходило «на Николу», и крестили всех Николаями.
Хамышгай тоже напился в тот день так, что утром не смог сам выйти из чума, Шейгана отпаивала его мясным бульоном. Когда в чум с самогоном пришёл Езилан, то Хамышгая стало мутить даже при виде водки.
Эликан успокоился после того, как всё было закуплено, и не обращал внимания на соплеменников: пусть пьют, раз хочется.
Больше всех на суглане нравилось молодым. Здесь многие из них знакомились друг с другом, состязались в стрельбе из лука, в ловкости и плясках. Люди веселились, говорили много, чтобы уже через пару дней уйти в безмолвную тайгу и молча взирать на все красоты необъятных сибирских лесов, завораживающих снежных вершин. И опять окружат охотников голубые и зелёные глади лесных озёр, в которые заглядывают вечно спешащие куда-то облака, гомон речных перекатов да пересвист ветров в макушках высоченных кедров и лиственниц. И развлекать их будут глухариные песни на весенних токах да драки косачей, любовные рыки медведей в прохладных ельниках посреди лета, от которых даже листья на осинах перестают трепетать, да протяжный изюбриный рёв в осенних перелесках.
А здесь, на празднике, пой, веселись, карагас, охотник из рода «Чёрного гуся», есть у тебя только один праздник в году. Празднуй его, карагас.
Суглан закончился, сразу исчезли наёмные музыканты и заготовщики дров. К тому времени многие охотники уже ушли в свои родные стойбища, только некоторые остались до самого конца. Это те, у кого ещё было на что веселиться, да те, кто сразу не мог уйти, нужно было время прийти в себя. Эликан не торопился. Торги закончились успешно, так он считал, а что охотники из его рода погуляли, так на то и суглан. Сегодня ещё проспятся, поедят мяса, попьют целебного мясного бульона, а завтра с утра в путь.
Через день пути встретился им купец — заимщик Вася. Он уже ждал карагасов, едущих домой, знал, что многих оберут на суглане, и поедут они домой пустыми. Вот здесь Вася и поджидает их, даёт в долг под будущую добычу всё, что нужно для жизни. И становится такой охотник должником на долгие годы и не знает, когда закончатся его долги. А Вася никогда никому не отказывает — только бери и помни.
—
Как торговали? — спросил Вася Эликана.
—
Хорошо торговали, — ответил старик, набивая трубку.
—
Да, — подтвердил Езилан, закуривая последнюю папиросу, оставшуюся от праздника.
—
Ну и ладно. Много народу нынче было на празднике?
—
Много. Мы последние едем, другие разъехались.
—
Водки хотите? — спросил Вася.
—
Нет, водки было много на суглане, сейчас не нужно.
Через два дня уже в своём стойбище разбирали купленное, раскладывали, вспоминали пьянки Езилана и Хамышгая, вспоминали пляски у костра да курили трубки — папирос больше не было.
Наступало зимнее затишье, когда лютые морозы сковывали всё вокруг. Зверьё пряталось в своих норах да дуплах, лоси и изюбры хоронились в густых пихтачах. Жизнь замирала, ожидая, когда ослабнут морозы.
В это время и в чумах затихала жизнь, только горели дрова в очаге, да люди варили себе и собакам мучную болтушку. Собаки лежали у огня, изредка открывая глаза на запахи. Женщины занимались рукодельем, мужчины, как и собаки, валялись у очага, курили трубки и рассказывали разные истории, посмеивались над «пьяницами», вспоминая их глупые выходки.
—
Спасибо тебе, Эликан, спас меня от позора, — говорил Езилан, — приехал бы совсем без ничего.
—
От водки у человека голова уходит, только рот остаётся, — сказал старик.
—
Я и не бываю больше на суглане — позору получил много, люди до сих пор смеются, как я всё прогулял, — заметил Томубек.
—
Я водку пил, хорошо было, сладко, а утром голова, как бубен Шамана — бум-бум! И совсем тяжёлая, не поднять, — рассказывал Хамышгай.
Оробак сидел в сторонке и молчал, ему не понравился суглан: народу много, шумно, все громко разговаривают. Сейчас он уже всеми мыслями был в тайге, там, где тихо, только шумы и шорохи леса радуют сердце, да тепло от костра греет тело. Хороший чай, добрый табак и тишина — вот что важно для карагаса-охотника.
11
Чумы стояли немного в стороне от того места, где находились в прошлом году. Евсей почувствовал дым, тянувшийся по реке, как по трубе, и стал вглядываться вдаль. Увидев чумы, обрадовался. В этом году всё было проще: не тащили с собой лишний инструмент, который остался с прошлого года припрятанный на берегу притоки, собирались помыть золото ещё сезон на старом месте. На этот раз прибыли те же мужики, что работали и год назад, только вместо заболевшего Лаврена в команде был Родька. Лишние руки на таборе не помешают: где дров приготовить, где варево сгоношить да с ружьишком свеженького мяса добыть. Родька был просто счастлив, без устали старался делать всё, чтобы не отставать от других, чем заслужил уважение.
У Евсея была своя задача: по сговору с Хрустовым он должен был разузнать новые золотоносные места у карагасов и разведать их. Для этого в обозе лежало две берданки — за ружья карагасы расскажут всё. На следующий год планировалось послать сюда несколько партий людей, чтобы за раз взять больше золота. Нет, не из жадности так планировал Хрустов, просто железная дорога подошла совсем близко: уже строили мост, народу прибывало и прибывало. Не все хотели работать на стройке, работа тяжёлая и нудная. Многие желали иметь всё и сразу. Пока ещё не пошёл люд на поиски золота, но скоро пойдёт. Не по одному и по два, а целыми партиями, и тогда в тайге места свободного не найдёшь. А с золотом можно будет открыть новое дело в кооперации с железной дорогой. Илья Саввич уже давно, как только пошёл слух о стройке, решил обзавестись лесопилкой. На строительстве пиломатериал всегда нужен, и не только шпалы, но и доски для строительства жилья, которое уже начали понемногу сооружать.
Услышав лай собак, Евсей отвлёкся от тяжёлых мыслей.
—
Здравствуй, Эликан! — крикнул Евсей, радуясь встрече со стариком.
—
Евсейка, ты, однако. — Старик конечно же узнал парня. — Лаврена потеряли по дороге?
—
Не будет нынче Лаврена, заболел он. Едва выходили.
—
Худо.
Ребята подходили и здоровались со старыми знакомыми.
—
Это сын, что ли, большой, однако, — удивился Евсей, увидев Родиона рядом с братом.
