Опасения большевиков, однако, были напрасны: никто их не преследовал и газету «Звезда» не закрывал.
Сироту Полонских взяла на воспитание Галина.
Общая обстановка заставила меня… возложить на генерала Шиллинга лишь прикрытие Крыма, с тем чтобы главные силы направить спешно в район Екатеринослава для быстрой ликвидации банд Махно, по-прежнему сковывавших корпус Слащева.
А. Деникин. «Поход на Москву».
Яков Александрович с дамой шли вдоль строя, пристально вглядываясь в лица солдат и офицеров Феодосийского полка. Они уже были готовы к отправке на Екатеринослав, как вдруг явилась эта несчастная. По виду, правда, о ней такого не скажешь. В элегантной, хотя и кроличьей, шубке и шляпке с вуалью дама смотрелась весьма недурно.
В салон-вагоне, где только что объяснялись, кроме самого генерала Слащева, еще находились: его жена, молоденький же ординарец — герцог Лейхтенбергский и начальник контрразведки Шаров. Войдя, дама с недоумением увидала скворца в клетке, колоду карт на столе, недопитую бутылку в углу и молчала.
— Я тороплюсь. Говорите, — попросил Яков Александрович.
— Ваше превосходительство, меня… изнасиловали!
— Кто? Вы его узнаете? — вскочил Слащев.
— Думаю, что да.
— Предполагаете или точно? — даме показалось, что и волосики на почти лысой голове командира зашевелились от возмущения.
— Точно, — подтвердила она.
— Какой позор, мой генерал! — воскликнул герцог, тоже вскакивая.
— Не волнуйтесь, Сергей Георгиевич, — с почтением обратился к нему Слащев. — Идем немедленно!
День был промозглый, обычное южное предзимье. Мокрая, чуть заснеженная мостовая скользила под ногами. Справа серели пустые, готовые к погрузке вагоны и платформы с пологими сходнями. Слева вытянулся строй. Над головами несло клоки пара пополам с дымом. Незнакомка поёжилась и замедлила шаг около поручика.
— Хрипунов?! — с изумлением спросил генерал, знавший своих офицеров в лицо.
— Нет-нет, — поспешно пропела женщина и пошла дальше. Адъютант и Шаров следовали чуть сзади. Она опять остановилась.
— Который? — грозно сказал Слащев. Он в черных брюках с серебряными лампасами, в белой бурке и кубанке — невиданный в армии наряд. Яков Александрович позаимствовал его у большого оригинала, атамана Шкуро, когда был у него начальником штаба.
— Простите, ваше превосходительство. Нет, — и они отправились дальше. В строю не понимали, что происходит, но догадывались. Непременно какая-нибудь гнусность. Иначе зачем же здесь дефилирует эта красотка с лихим генералом, от которого пощады не жди, коль виноват. Не зря с ними шествует и контрразведчик. Что же они вынюхивают?
— Вот он! — женщина остановилась перед штабс-капитаном. Константинопуло. Тот побледнел и опустил голову.
— И рядом… тоже, — она указала еще на подпоручика.
— Что-о? Вдвоем?! — вскричал генерал как-то необычайно громко. Дама потупилась, не отвечала.
Преступников спешно увели, и погрузка началась.
Корпус, который вел на Екатеринослав генерал Слащев, был, пожалуй, уже единственным у белых, не изведавшим горечи поражения. Правда, три месяца тому назад изворотливый Махно прорвал кольцо окружения и ушел, изрубив несколько полков. Но как бы там не язвили недруги Якова Александровича, бандит всего-навсего бежал, позорно удрал, только и всего. Зато капитулировала Галицийская армия, и начдив 4-й стал комкором 2-й и начальником Екатеринославского района, который, однако, еще предстояло захватить. А дороги раскисли, составов не хватало. Тем не менее, смяв и рассеяв повстанцев, нужно было выйти на левый берег Днепра, защитить фланг отступающей Добровольческой армии, а главное — закрыть Крым. Ставка уже месяц требовала этого удара.
В отличие от Главнокомандующего и его окружения, Слащев вовсе не считал махновцев «шайкой бандитов». Он видел их в бою, этих вчерашних своих подчиненных, что мерзли вместе с ним в окопах мировой войны, и убедился: партизан направляла уверенная рука пусть не профессионала, но вожака весьма решительного и опасного. После уманского прорыва он угрожал самой ставке в Таганроге, потом разметал оборону Екатеринослава, где противостояли ему не мальчики-кадеты, а Кавказский, Чеченский и Славянский полки, отряды особого назначения, Донская и отдельная сводная кавалерийские бригады! Это вам не шуры-муры, а достойный противник!
Он ощетинился в излучине Днепра с центром в Екатеринославе и с флангами от Пятихаток до Никополя. После долгих размышлений Яков Александрович решил одолеть Махно мощным ударом на узком участке фронта. Проткнуть, как пикой! Корпус был брошен на Пятихатки. Фронт прорван, и белые устремились дальше. Повстанцы с боями отступали.
Сидя в салон-вагоне и попивая коньяк, что стало за последнее время дурной привычкой, Слащев говорил ординарцу:
— Не пойму легкомыслия Махно. Чего он ждет? Ведь такая пассивность не в его натуре!
— Темна и непостижима мужичья лукавость, мой генерал, — отвечал молодой герцог. Он тоже пил с патроном, и это никого не удивляло. Все знали, что он — пасынок Великого Князя Николая Николаевича и в старые добрые времена вряд ли стал бы якшаться с полевым командиром, тянувшим армейскую лямку, начиная с жалкого подпоручика. Но сейчас, когда вся белая сила дрогнула и покатилась, не дай Боже, в пропасть, Слащев не ведал поражений. Это радовало, возвышало. Кроме того, «мой генерал» был ласков, предупредителен. Да и жена у него милашка!
Якову же Александровичу такая дружба льстила. Из-за близости к коронованным особам ему многое прощали, хотя бы увлечение вином и задержку с выходом к Екатеринославу. В конце концов, герцог не герцог, а славный малый был Сергей Георгиевич, или просто Серж. Разве этого мало: лелеет скворца, в картишки перекинуться — будьте любезны, чарочку принять — пожалуйста. Как же без этого, когда всё летит в тартарары? Если боевые офицеры, сукины дети, гуртом изнасиловали даму! А мы их не расстреляли: некому воевать! Куда уж дальше-то падать?
— Происходящее, Серж, — это похоронный звон по русской душе. Останется лишь зоологическое понятие! — с горечью говорил Яков Александрович, когда вошел Шаров. — А-а, вот и очи наши несмыкаемые, орлиные! — с какой-то злой иронией продолжал генерал. — Присаживайся, кречет, выпей рюмку. Как полагаешь, почему Махно растянулся в грязи?
— Мы обвели его вокруг пальца. Дезинформация, ваше превосходительство, и главное — ваш блестящий замысел. Бандиты в шоке!
— А не переусердствуем? Не прижмут ли нас к речке Мокрая Сурава? Противник-то коварен.
— Это не исключено, — говорил Шаров, подстриженный ёжиком длинноносый субъект. — Но маловероятно. По нашим сведениям, вся верхушка разбойников сейчас в Никополе. Я же говорю: дезинформация! Они, кроты, ждали там нашего удара.
— Как настроены генералы: Скляров, Морозов, Васильченко, Андгуладзе? Не боятся Махно? Все-таки битые! — поинтересовался командир корпуса.
— Донцы и чеченцы, что застряли на левом берегу, рвутся домой. Обрыдла им эта Новороссия, — доложил Шаров, избегая называть имена. — Но и мы же идем на восток. Не так ли?
— Дай Бог прорваться, — сказал Слащев, закусывая и загадочно улыбаясь…
Нюх у белой разведки был тонкий. Накануне все по тому же делу Полонского в Никополь выехали Голик и начальник связи армии Дерменжи. Они арестовали кое-кого из большевиков и конфисковали их листовку. Вслед за ними туда же прибыли Билаш и Волин. Но совсем не потому, что ожидали удара с юга. Они с возмущением освободили арестованных и осматривали тыл на случай отступления при подходе Красной Армии. Но всюду свирепствовал тиф. Трупы валялись прямо на улицах. Не успевали рыть ямы, и на кладбищах покойники лежали кучами. Разъяренный Билаш заменил начальника гарнизона и коменданта, выделил 15 миллионов рублей для новых лазаретов, а сам отправился еще дальше к югу.
Чуть позже, как раз когда корпус Слащева изготовился к прорыву, в Никополь прибыл и Махно. Ему не давала покоя измена Полонского, и хотелось вырвать заразу с корнем. Всех, кто дружески общался с командиром Стального полка, в том числе и только что назначенных Билашом начальника гарнизона и коменданта, расстреляли за предательство и антисанитарию. Батько рвал и метал. Проезжая по большаку и проселкам, он всюду встречал повстанцев, которые самовольно возвращались домой. Одни бежали от тифа, иные спешили спрятать награбленное, третьим всё осточертело. Армия таяла на глазах.
В это самое время Слащев и нанес удар с севера. Махно срочно возвратился в Екатеринослав, но было поздно. Утром белые ворвались в город. Хуже всех пришлось раненым и больным. Они толпами бежали по улицам, цеплялись за орудия, пытались влезть на перегруженные тачанки. Их, слабых, сталкивали в дорожную грязь. Плача и проклиная все на свете, они заползали под заборы, в сараи, пустующие дачи. Около трех тысяч этих несчастных были пойманы, расстреляны, порублены и повешены на столбах. Белые захватили два бронепоезда, три автоброневика и некоторые склады.
