Туляк удивленно оглядел старика и разразился самодовольным смешком.
— Вот то умственные глаголы! Чуешь, бабонька. — великоумственно родитель сказывает.
Таня решительно накинула на себя епанчу и, поклонившись отцу, взялась за ручку двери.
— Краше на дыбе Богу душу отдать, нежели с катом сим безносым хоть малый час миловаться. Тьфу, рыло карпатое!
— Примолкни! — взревел приказный и, отшвырнув ногой старика, выскочил за Таней на улицу. — Я вот, ужо, тебя!… Не накланяешься еще карпатому.
Таня не ответила и зашагала быстрей.
У Земляного города она подозрительно остановилась.
— Куда ведешь?
— Куда? Вестимо, в застенок.
— А в застенок, так не кружи вороном, веди прямою дорогою.
Из— за переулка вышел дозорный стрелец. Туляк обрадованно окликнул его и, приказав Тане не двигаться с места, пошел к нему навстречу.
Таня, пригнув голову, напряженно прислушивалась к шепоту, но, кроме ехидного смешка, ничего не могла разобрать.
Рассказав все. что нужно было, стрельцу, Туляк передал ему узелок и, переждав немного, неохотно полез в карман за флягой.
— Мшелом жалует — догадалась Таня и почувствовала, как понемногу вползает в нее страх.
— Гайда! — прикрикнул стрелец и больно ударил девушку кулаком по спине.
Они долго кружили по окраинам, пока не остановились наконец подле тайной корчмы.
Из избы глухо доносились песни, хохот, хмельная брань. Приказный трижды раздельно постучал в дверь и, отойдя к оконцу, отсчитал еще пять торопливых ударов.
Притихшая было изба вновь ожила, признав условные стуки. Щелкнула щеколда, и в дверях показалась встрепанная голова старухи.
— Кого Бог дает в полуночи?
Стрелец, втолкнув Таню в сени, тотчас же исчез.
Таня бросилась к выходу, но кто-то упал ей под ноги, и она шлепнулась на пол.
В избе стоял дым коромыслом. Хмельные приказные и служилые люди, увидев Туляка, бросились встречать его. Навалившиеся на Таню мужики скрутили ей руки и втащили в горницу. Сквозь едкий дым и пар Таня увидела нескольких девушек, разместившихся вдоль стены на лавке.
Одна из них, по приказу хозяйки, поднесла гостье чарку вина. Таня замотала головой, мертвенно стиснула губы. Тогда старуха, перемигнувшись с Туляком, поклонилась Тане в пояс и неожиданно изо всех сил ударила кулаком по зубам. Девушка стукнулась затылком об стену. Алые струйки крови медленно поплыли по подбородку.
Туляк, не обращая внимания на свою полонянку, уселся за стол и потребовал вина.
— Неужто муж аль родитель приказному продал? — спросила Таню соседка, заботливо вытирая с лица ее кровь.
— Кривдой увел! — жестко свернула глазами девушка.
— А нас родители продали… За недоимки.
И, точно оправдываясь перед кем-то, виновато потупилась.
— Нешто одюжить людишкам немочным подать цареву?
Всю ночь бражничали приказные. Таня защищалась до последней возможности и сдалась лишь, когда потеряла сознание.
Под утро Туляк вышел как бы за своим делом на улицу. Поджидавшие на углу языки тотчас же ринулись в избу. Перепуганная хозяйка попыталась бежать через окно, но ее схватили и с силой бросили об пол.
Приказные наспех одевались, дружелюбно переговаривались с языками.
— То мы нарочито и ноченьку ночевали в вертепе сем непотребном, чтобы без обману прознать, зря ли болтают, аль впрямь тут блудные твари на искушение христианам гнездятся.
Девушек, обвиненных в блуде, вместе в хозяйкой погнали в застенок. С ними уволокли и Таню.
Великая сила мастеровых и мелких торговых людишек собралась после обедни на Красной площади, у храма Василия Блаженного.
— Волим к царю с челобитною!
Ближние люди царевы набросились с кулаками на стрелецких полуголов.
— Так-то блюдете вы покой государев?
Служилые виновато отступали.
— Нешто можно нам православных христиан в храм не пущати?
Алексея всполошил рокот толпы. Когда отошла служба, он, посоветовавшись с Милославским, приказал допустить к нему челобитчиков.
Точно изваянный из камня и золота, сидел на троне важный и недоступный царь. Рядом с ним, такой же величественный и строгий, восседал, опираясь на палицу, патриарх. Ниже, до отказу задрав бороды к подволоке и выпятив животы, разместились на лавке ближние бояре.
Объятые трепетом, по одному, вползали на четвереньках выборные. Колотясь головой об пол, они благоговейно лобызали царский сапог и неслышно отталкивались в сторону Когда обряд целования окончился, Алексей разрешил челобитчикам встать.
— Сказывайте, по какой пригоде пожаловали.
Выборные переглянулись, но никто из них не решался заговорить. Тогда Никон наугад ткнул посохом в первого попавшегося старика.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, реки.
Старик, покряхтывая, опустился на колени и жалко уставился на царя
— Лихо нам, государь, горемычным сиротинам твоим!
— Лихо? — поморщился Алексей и с недоумением поглядел на патриарха.
Милославский заерзал на лавке и погрозил кулаком челобитчику.
— Лихо! —повторил выборный, не заметив угрозы Милославского. — Не дай, нам, преславный, природным своим холопам и сиротинам, от иноверцев и приказных жить в скудости и нищете.
Никон гневно поднялся.
— А ведомо ль вам, какую годину мать наша. Русь православная, переживает?
Царь остановил его мягким движением руки
— Не сбивай. Пущай печалуется да памятует что всяческая слеза сиротин моих — моя слеза.
Ободренный старик благодарно коснулся губами государева сапога.
— А бьем челом на том, государь, чтобы все были в тягле и в свободе иль в льготах равны, чтоб во всем народе мятежа и розни не было.
Милославский еле сдержался, чтобы не наброситься на смелого челобитчика. Алексей же, умиленно уставившись на образа, зашептал пухлыми губами молитву и, кончив склонился к выборному
— Восстань!
В повлажневших глазах царя сквозила скорбь.
— Воистину, тяжело испытует Господь людишек моих!
Он закрыл руками лицо и сокрушенно покачал головой:
— А то неспроста: за грехи наказует Господь За грехи плачет кручинная наша земля.
И, повернувшись неожиданно к патриарху, полным голосом крикнул:
— По делом человеков и отпускается им! Да мы не печалуемся, не ропщем!
Патриарх сурово поглядел на присмиревших челобитчиков.
— Молитеся о временах мирных. Ибо ныне, в годину брани и испытания, ропщут токмо недруги государевы.
Выборные, поклонившись царю, ушли из Кремля. На Красной площади было уже пусто: окольничий, пока послы были у царя, убедил толпу разойтись.
* * *
— Все от Никона, все от ереси его богомерзкой, — шептались по уголкам посадские и торговые люди. — Не было новой веры, мерзкой Богу, не было и лютых напастей на православных.
Чтобы избавиться от насилий царевых людей и никонианцев, «повелевающих кланяться болванам», многие побросали дома свои и ушли в леса и скиты на соединение с вольницами и на «подвиг спасения души». Но и в самой Москве, и в других городах раскольники, чувствуя за собой силу, повели открытую борьбу против Никона.
Протопоп Аввакум, вернувшийся из мезенской ссылки, куда отправил его патриарх, не только не смирился, но еще пуще осатанел. В одно из воскресений, дождавшись выхода народа из церкви, он истошным голосом крикнул:
— Молитеся, православные! Приближается бо кончина мира, и антихрист уже пришел, двурожный зверь. Един рог — царь, другой — Никон.
Площадь окружили, точно выросшие из земли, стрельцы. Голова взмахнул бердышом.
— Бей!
Но пораженные неслыханной смелостью протопопа, бесстрашно продолжавшего свою исступленную речь, стрельцы обнажили головы и не двинулись с места.
— И царь, и патриарх, и все власти поклонились антихристу! — дергаясь, выкрикивал протопоп и грозил кулаками в сторону укутанного в туман Кремля.
Потоками огненного ливня падали в сердца людей эти слова. И хотя многие, не искушенные в книжных спорах, не понимали истинного смысла речей, все они горели таким же бурным пламенем, как и сам Аввакум. Им все равно было, что послужило началом борьбы с государем, спор ли о книгах богослужебных или о двоеперстном кресте, они знали одно, понятное всем обезмоченным людишкам, — Аввакум ненавидит сегодняшние порядки, а кто восстал против порядков, с тем всякому нищему по пути.
Как очумелый, прибежал Ртищев к Никону.
— Хула на государя… и на тебя, патриарх! — выпалил он, задыхаясь от бега.
Никон по— отечески обнял постельничего.
— Не кручинься, чадо мое Ведаю про все и спослал великую силу монахов противу того Аввакума… Рейтарами переряженные, покажут они еретику, как смутой смутить!
Усадив Федора подле себя, патриарх показал ему цидулу от нижегородского воеводы.
— Корепин? — подпрыгнул от неожиданного Ртищев и широко разинул рот.
