— Я не имею представления, что побудило его к побегу, милорд.
— Так в чем, собственно, проблема? Если свидетель действует согласно своему желанию, не может быть и речи, чтобы отказать ему в этом праве. Если же он оказался тут не по своей воле, дело значительно осложняется, так как мы не можем определить, находится ли он под защитой английского суда, пусть даже он и попросил политического убежища.
— Нет, милорд. Проблема в том, что, когда перебежчик просит убежища, это требует длительных расследований. Мы не можем отрицать вероятность того, что данный свидетель может стать объектом грязной игры, и поэтому он доставлен в суд в сопровождении нескольких джентльменов из Скотланд-Ярда.
— Понимаю. Они вооружены?
— Да, милорд. И Форин офис, и Скотланд-Ярд считают, что они постоянно должны быть рядом. Мы обязаны защитить его.
— Весьма огорчает предположение, что английский суд может стать ареной каких-то грязных дел. Я не испытываю симпатий к закрытым судебным заседаниям. Мы предпочитаем проводить только открытые заседания суда, Итак, вы просите, чтобы данный свидетель был выслушан «ин камера»?
— Нет, милорд. Теперь, когда мы обсудили данный предмет и всем известно, что в зале присутствуют вооруженные сотрудники Скотланд-Ярда, трудно допустить, что кто-то осмелится на опасные действия.
— Что ж, я не в восторге от присутствия вооруженных людей в моем зале суда, но в данный. момент не вижу иного выхода. Мне приходится учитывать необычные обстоятельства. Приглашайте вашего свидетеля, мистер Баннистер.
— Он будет давать показания на чешском языке, ваша честь.
Адам Кельно напрягся, пытаясь вспомнить имя Густава Туклы. Люди, столпившиеся в дальнем конце зала суда, были оттеснены детективами, и по образовавшемуся проходу прошел растерянный, испуганный человек. Детективы из Скотланд-Ярда перекрыли все входы в здание. Завеса времени упала с глаз Адама Кельно, он судорожно втянул в себя воздух и торопливо нацарапал отчаянную записку Ричарду Смидди: «Остановите его».
— Невозможно, — шепнул Смидди. — Держите себя в руках.
В свою очередь, Смидди отправил записку Хайсмиту: «Кельно ужасно растерян».
Руки Густава Туклы тряслись, когда он, принеся присягу, занял свое место. Пока переводчика приводили к присяге, он озирался вокруг с видом затравленного животного.
— Прежде чем мы продолжим, — сказал судья Гилрой, — я хотел бы обратить ваше внимание, что свидетель находится в сильном напряжении. И я не потерплю ни малейших попыток запугивания данного человека. Мистер переводчик, будьте любезны, сообщите мистеру Тукле, что он находится в Англии, в суде Ее Величества, и никакие опасности ему тут не угрожают. Посоветуйте ему тщательно вдумываться в каждый вопрос, прежде чем он соберется отвечать.
Тукла постарался выдавить из себя улыбку и кивнул судье. Он назвал последний адрес, по которому жил в Брно, сообщил, что родился в Братиславе, где и жил до начала войны, работая инженером.
— Ваша последняя должность?
— Я был одним из руководителей завода имени Ленина, огромного предприятия тяжелой индустрии с несколькими тысячами рабочих.
Судья Гилрой, чтобы успокоить свидетеля, обсудил с ним несколько статей; которые он читал о международной ярмарке в Брно, и одобрительно отозвался о высокой репутации чехов в этой области.
— Занимали ли вы ко времени вашего бегства какой-нибудь пост в коммунистической партии? — начал Баннистер.
— Я заведовал отделом тяжелой промышленности в окружном комитете и был одним из членов Центрального Комитета, отвечавших за эту отрасль.
— Это был достаточно высокий пост, не так ли?
— Да.
— Были ли вы членом коммунистической партии к моменту начала войны?
— Официально я вступил в партию в 1948 году, когда вернулся в Брно и стал работать инженером.
— Меняли ли вы свое имя, сэр?
— Да.
— Не сообщите ли нам, при каких обстоятельствах? — Во время войны я носил имя Эгона Соботника. Я полу-еврей по отцу. После освобождения я сменил имя, так как боялся, что меня найдут.
— В связи с чем?
— Из-за некоторых действий, которые мне пришлось совершать в Ядвигском концентрационном лагере.
— Теперь расскажите нам, если можете, как вы оказались в Ядвигском концлагере.
— Когда немцы оккупировали Братиславу, мне удалось добраться до Будапешта, где я жил по фальшивым документам. Меня схватила венгерская полиция и отправила в Братиславу. После гестапо я попал в Ядвигу, где меня определили на работу в медицинский сектор лагеря, Это было в конце 1942 года.
— Кому вы были вынуждены там подчиняться?
— Доктору Адаму Кельно.
— Присутствует ли он в данном суде?
Соботник указал на него дрожащим пальцем. Судья повторил, что стенографист не может записывать жесты.
— Вот он.
— Какого рода работу вам пришлось выполнять?
— Канцелярскую. Главным образом, вести записи. В конце я вел записи по клинике и по операционной.
Поддерживали ли вы в то время контакты с подпольем? Говоря о нем, я имею в виду интернациональное подпольное движение. Вы понимаете мой вопрос?
— Ваша честь, — сказал переводчик, — могу ли я, с вашего разрешения, растолковать мистеру Тукле смысл вопроса?
— Да, прошу вас.
Они переговорили между собой, после чего Тукла кивнул.
— Мистер Тукла все понял. Он говорит, что была небольшая подпольная группа польских офицеров и большое подпольное движение, которое включало в себя практически всех остальных. Летом сорок третьего года он связался с ним, и ему было сказано, что медицинские эксперименты вызывают большую тревогу. По ночам он с евреем из Голландии Менно Донкером копировал все записи о хирургических операциях, которые проводились в пятом бараке, и передавал их связному подполья.
— Куда их переправлял связной?
— Я не знаю. Но планировалось выносить эту информацию за пределы лагеря.
— Рискованное дело.
— Да, Менно Донкер был пойман за ним.
— Вы знаете, что случилось с Донкером?
— Он был кастрирован.
— Понимаю. Вам не кажется странным, что немцы настаивали на ведении записей такого рода?
— У немцев была прямо мания все записывать. Сначала я думал, они не сомневаются н своей победе. Позже они стали просматривать записи и фальсифицировать их с целью скрыть подлинные причины смерти.
— Как долго вы вели записи об операциях?
— Я начал вести их в сорок втором году и продолжал до освобождения в сорок пятом. Они составляли шесть томов.
— Теперь вернемся назад, сэр. Вы сказали, что сменили имя, чтобы вас не могли опознать после войны в силу того, что вам приходилось делать в Ядвиге. Не можете ли подробнее рассказать нам об этом?
— Сначала я занимался только канцелярской работой. Затем Кельно узнал, что я был членом подполья. К счастью, ему не было известно, что я выкрадывал и выносил записи об операциях. Я был испуган, что он передаст меня СС. И он заставил меня помогать ему.
— Каким образом?
— Держать пациентов, когда им делали пункцию. Порой делать пункцию приходилось и мне самому.
— Были ли вы подготовлены для такой процедуры?
— Однажды я несколько минут наблюдал, как она проводится.
— Что еще приходилось вам делать?
— Также держать пациентов, у которых брали образцы спермы.
— Вы имеете в виду, когда им вводили деревянный стержень в задний проход, чтобы вызвать семявыделение?
— Да.
— Кто этим занимался?
— Доктор Кельно и доктор Лотаки.
— Сколько раз вам доводилось видеть доктора Кельно за этой процедурой?
— Самое малое раз сорок или пятьдесят. Каждый раз он обрабатывал несколько человек.
— Испытывали ли они боль?
Тукла опустил глаза.
— И очень сильную.
— То есть эксперименты проводились над совершенно здоровыми людьми, после чего они подвергались облучению и операциям?
— Милорд, — сказал Хайсмит. — Мистер Баннистер задает свидетелю наводящие вопросы и требует от него выводов.
— Я сформулирую вопрос иначе, — согласился Баннистер. — Сотрудничал ли доктор Кельно с немцами в ходе проведения медицинских экспериментов?
— Да.
— Откуда вам это было известно?
— Я видел его.
— Вы видели, как он оперировал в пятом бараке?
— Да.
— Много раз?
— Во всяком случае, я был свидетелем того, как он провел в пятом бараке двести или триста операций.
— Над евреями?
— Порой это бил приговор суда, но девяносто девять процентов составляли евреи.
— Имели ли вы возможность наблюдать, как доктор Кельно проводит операции в своей клинике в двадцатом бараке?
— Да, много раз. Несколько десятков.
— И вы видели, как он ведет прием? Как сам занимается даже такими мелочами, как нарывы и порезы?
