— Погоди, Зимородок! — окликнул он. — Я знаю, что такое Леса! Я читал!
— Ну и что? — спросил тот недовольно.
— Но это же все выдумки… Сказка о хорошей жизни… Мечты о гармонии человека с окружающим миром…
— А я что всегда говорю? — поддержал возмущенно Зимородок. — Конешно, сказки! Напридумывали, наврали!.. Леса, Леса! Болтовня одна! Говорю им, нету никакой другой жизни. Есть одна-разъединственная, и у всех она одинаковая. Родился, подрос и ишачить пошел. Так до смерти. Правда, ребятишек еще нарожаешь, и всё тебе удовольствие. Хоть тут ишачь, хоть в Лесах ишачь — везде шея болит…
Кажется, Андрей зацепил его за живое, Зимородок разговорился, а сам тянул и тянул куда-то под гору.
— Чего ты сказал? Гармония? Да видал я ее, ихнюю гармонию! У меня вон баба: как зима — так рожать приспичит. И каждый год — по девке. Какая гармония? Хоть бы одного мужика! Голимые девки! Восемнадцать штук! А еще сколько принесет? Гармония… Где я женихов столь возьму, когда мужиков вон днем и ночью колотят? До самой смерти, что ли, кормить девок? Или с дубиной выходить да партизан ловить в мужья им? Нету гармонии… Это тебе Галька напел?
— Я читал, — сказал Андрей…
Ночь никак не кончалась и становилось все темнее. Уже нельзя было различить деревьев, и Андрей шел с вытянутыми руками, опасаясь, что вот-вот какая-нибудь невидимая ветка выстегнет глаза. Зимородок ломился как лось, трещал валежником и все что-то бурчал себе под нос. И вдруг Андрей понял, почему стало темно: вокруг не было снега — под ногами мягко шелестел мох и шуршали опавшие листья. Потом и вовсе захлюпало, и Замородок начал ругать всех подряд, шлепая галошами по грязи. Катанки у Андрея промокли, но сырые ноги не мерзли. И усталости он почему-то не чувствовал…
Наконец начало светать, и упарившийся Зимородок присел на сухое место у ручья.
— Конешно, чего у них тут не жить, — проворчал он. — Вода горячая течет. Вон мужик ещё зябь пашет.
— Где? — покрутил головой Андрей, присаживаясь рядом.
— Да вон упирается… — Зимородок напился из ручья. — Тьфу, зараза, как помои… А я свою не успел поднять. Застыло все к чертовой матери! Опять хлеба шиш будет!
Андрей увидел в сумерках полувспаханный клин и мужика за плугом в рубахе навыпуск. Несмотря на такую рань, пахарь, видно, уже наработался и тяжело ходил за плугом, погоняя лошадь.
— Конешно, чего тут не жить? — повторил Зимородок. — Январь чуть прихватит снежком, а потом теплынь… Гармония… Да не будь здесь теплыни, была бы у них гармония?! В Африке какой-нибудь тоже гармония. Там и штанов не надо носить. Ходи и проветривай задницу круглый год.
— Что же ты здесь не живешь? — спросил Андрей. — Перебрался бы да и жил.
— Поживешь тут, — заворчал Зимородок. — Держи карман шире!
— Но почему? — удивился Андрей. — Смотри, земли сколько! Селись и паши!
— Почему, почему… — Зимородок вдруг заорал: — Родом я отсюда, из Лесов! И жил тут! И Галька тут жил! Да выслали нас к чертовой матери! За границу снегов! И живем теперь, маемся… Земля есть, да как собаки на сене!
— За что? — Андрей вскочил. — За что вас из Лесов выслали?
— За то, что я не верил ни во что и работал как проклятый! — Зимородок потряс кулаком. — День и ночь воротил, сколь земли припахал… А что делать-то? Семьища у меня! Жрать все просят! Вишь ли, у меня, сказали, веры в гармонию мало, а земли много. Дак чего, я украл ту землю?… Иван, — вдруг окликнул он пахаря. — Скажи, я хоть клинышек у кого земли оттяпал?
— Да ты что, Зимородок, — отозвался Иван. — Не бывало такого…
Но отозвался он как-то несмело, с оглядкой, и потащил свой плуг на другой край поля.
— Вот, не украл, — удовлетворенно сказал Зимородок. — Я ведь даже и рассчитывал так, чтоб баба зимой рожала. Чтоб летом работать! А иначе на кой ляд жить-то тогда? Какой интерес?.. Гармония… Работать надо!
Он похлебал рукой воды, сплюнул и отвернулся. Андрей мотнул головой, соображая, и вспомнил, спросил:
— А за что же Галактиона выслали?
— Этого-то? — невесело усмехнулся Зимородок. — А шибко верил во что попало и работать не хотел. Вот нас крайних взяли да и выслали за границу снегов, на край света.
— Выходит, мы уже пришли? — спросил Андрей.
— Нет еще, — отмахнулся Зимородок. — Это Подлески. А до Лесов-то еще шлепать да шлепать… Пошли, чего сидеть? Мне до солнца обернуться бы.
Они пересекли поле. Мужик, понукая коня, тянул борозду им навстречу.
— Иван! — крикнул Зимородок. — Пропустишь в Леса?
— Иди, да бегом! — отозвался пахарь. — Увидит кто, беды не оберешься.
— Пашешь?
— Да пашу маленько…
— Ну, бог в помощь, — буркнул Зимородок и тяжело побежал через вспаханную полосу. Андрей едва поспевал за ним, ноги тонули в земле. Иван торопливо запахивал их следы…
В березняке стояла изба, точно такая же, как и у Галактиона. Дым уже курился над трубой, какая-то женщина выгоняла корову.
— Кто же в Подлесках живет — спросил Андрей.
— А такие дураки, как ты! — брякнул Зимородок. — Кому Галька со своим братцем Пронькой голову заморочили чудесами.
— Переселенцы, что ли?
— Навроде, — отмахнулся Зимородок. — По грамоткам пришли в Леса, а им в Подлесках наделы сунули, как бы в аренду. Да еще испытательный срок установили — семьсот лет.
— Сколько?! — поразился Андрей.
— Ну, не семьсот, дак семьдесят, — поморщился недовольно Зимородок. — А просидят тут все семьсот. И служба собачья…
Из березняка начиналась проселочная дорога с набитыми колеями, залитыми водой. С обочин то и дело взлетали тетерева и глухари. Андрей машинально замирал и тянулся рукой за винтовкой, но тут же вспоминал, что идет безоружным впервые за столько лет. А непуганая дичь рассаживалась вдоль дороги и провожала людей, поворачивая за ними головы. Потом на дорогу вышел лось и, пригнув рога, уставился на путников печальными, ленивыми глазами.
— Пшел! — закричал на него Зимородок и пихнул руками в круп. — У-у, скотиняка, выставился. Обходи еще тебя…
Они прошли обочиной, лось даже не шелохнулся. Через версту они увидели медведя-годовичка, который, лежа под сосной, ел белые грибы. «Неужели гармония? — думал Андрей, уже ничему не удивляясь. — Неужели есть в мире место, где не только люди с людьми, но и со зверями могут мирно уживаться? Если это так, то настоящее чудо — вот оно, перед глазами…»
Проселок повернул и уткнулся в баню возле ручья. Полянка была красивая, зеленая трава едва только начинала никнуть к земле, и кое-где голубели анютины глазки.
— Пришли, — сказал Зимородок. — Вот тебе баня, вот дрова, а вон вода. Топи, мойся и входи в Леса. Немытых не пускают. Не успеешь сам войти, так за тобой придут. Ну, будь здоров!
— Погоди, Зимородок! — вдруг заволновался Андрей. — А если назад, то в какую хоть сторону?
— Назад отсюда сами не ходят! — сказал тот. — Не обессудь уж…
И пропал в ольховом мелколесье, еще не сронившем листву.
Андрей посидел на крылечке предбанника, снял кожух, скинул размокшие катанки, скрючил белые от воды ноги. Откуда-то вывернулся серый горностай, обнюхал брошенный кожух, забрался в него и, угнездившись, задремал. «Гармония, — подумал опять Андрей и посмотрел на ольховник. — Врешь ты все, ворчун! Есть гармония! Разве это чудное место не благодать для человека и зверя? Врешь!.. Привести бы сюда жену, построить дом и жить. Вот и дед мой Иван Алексеевич пришел из России в Сибирь и увидел гармонию…» Он заметил на колу деревянное ведро, снял его и стал таскать воду из ручья. В бане было все выскоблено до белизны, вода в шайках казалась невидимой, и лишь легкое сотрясение давало чистую светлую рябь. Он набрал аккуратно наколотых березовых дров, затопил баню и, вдохнув сладкого дыма, окончательно расслабился. Есть ведь на земле такие нетронутые благодатные места. И все здесь чудесно: воздух, ручьи, трава. И звери ручные, и солнце теплое… Ничего больше не хочется, только бы жить да жить! Здесь можно любить, можно рожать детей и не бояться за их будущее. Наверное, именно здесь, откуда гражданская война кажется такой далекой и нереальной, у человека возрождается душа…
Баня истопилась быстро, сухой, пахнущий березовым листом жар приятно обволакивал усталое и грязное тело. Андрей напарился до умопомрачения, едва живым выбрался на улицу и искупался в ручье. Кожа скрипела от чистоты, рана на лбу подсохла и больше не исходила сукровицей и гноем. Он перевязал ее, оторвав край чистого холщового полотенца, и, открыв настежь дверь, чтобы отошел ненужный теперь жар, прилег на полкй.
«Как мало человеку нужно, — думал он. — Мир, любовь и чистота. Чистота тела и духа. Зачем люди воюют? За что они воюют, если ничего уже на свете не придумать, кроме мира, любви и чистоты?..»
Он так и заснул под эти тихие мысли, спокойно и умиротворенно, как не спал уже много лет.
«И дети», — словно кто-то добавил за него к тем трем словам.
