— Не каркай, дура!
— Сам же просил поворожить, сказать всю правду. А ругаешься. Нехорошо такому соколу старую ворону клевать. Не к чести.
Оно и правда, будь эта Зика помоложе, пришиб бы, а о старуху не хотелось князю рук марать, но пообещал:
— Ежели врешь, карга, как вошь раздавлю.
— А зачем мне врать-то, голубь? Кака корысть? Я и так поперед тебя на небо вскочу.
И верно, через год умерла вещунья. А Болеслав на семь лет ее пережил, но умер, как и предсказала Зика, сразу, как королем провозгласился.
Слушать надо старших, слушать, не с куста ведь слово-то берут — с неба.
Чтоб пойти на Киев, надо не только ратников собрать, но и со спины обезопасить себя, с императором Генрихом II уладить дела.
Собрав ближних бояр на совет, Болеслав говорил:
— Генрих на меня сердце держит, дескать, я когда-то сторону его брата Бруно взял в его претензиях на Богемию. Коли б знал я, что Бруно с его союзником Генрихом Швенфуртским слабаками окажутся, разве б я вступился за них? И теперь вот мне мир с императором хотя бы на год-два нужен, как к нему подъехать?
— Надо через императрицу попробовать, — посоветовал Горт.
— Через Кунигунду?
— Ну да. Генрих от нее без ума, на других баб и смотреть не хочет. Ежели Кунигунду удастся уговорить, он ее послушает.
— Пожалуй, так и придется. Надо ей какой-то подарок приготовить. Но какой?
— Женщины, они до украшений падки. Какое-нибудь ожерелье, браслет.
— Этого добра у нее, поди, хватает. Надо, чтоб такого у нее не было.
— А что, ежели, знаешь… — Горт несколько задумался, — …знаешь, золотую ладанку с волосами святого Войтеха. А?
— Пожалуй, это знатный подарок. Они оба чтут святого Войтеха, из-за его мощей император и согласился на архиепископию у нас. Тут ты, Горт, прав. А самому Генриху хорошего жеребца, под арабским седлом с серебряными стременами.
Слушая разговор тестя с его милостниками, Святополк молчал, сумно у него было на душе. Думал о жене, матери. Как-то они там сейчас? Ну, мать-то с Ядвигой что-нибудь придумает. Или выкуп заломит тысячи в две-три или отречение от престола будет вымазживать. Так просто не выпустит. Хорошо, что Болеслав в помощи не отказывает, так и сказал: «Дождемся лета, пойдем Ярослава из Киева выгонять. Расчихвостим твоего брата в два счета».
Болеслав на рати удачлив, должен Ярослава победить. Должен. В конце концов, Ядвига ему дочь родная. Из-за нее постарается тесть.
Святополк догадывается, что не только из-за Ядвиги будет стараться Болеслав, как пить дать, червенские города запросит за помощь. И ничего не поделаешь, придется отдать. Вон Ярослав посадил же варяга в Ладоге.
Охо-хо, за все-то надо расплачиваться. За все. Ничего-то за так не достается.
Когда остались князья одни, Болеслав ободрил Святополка:
— Не вешай носа, сынок. Отберем тебе Киев у Ярослава и Ядвигу воротим. Не станет же он с бабами воевать.
Цела она будет, не боись. А пока можешь вон кого из девок дворовых прилабунить. Они иные-то помягче княжон будут, послаще. Ха-ха-ха.
Посольство к германскому императору во главе с Гортом отправилось в средине цветеня, а воротилось в конце месяца.
— Ну как? — еще не поздоровавшись, спросил Болеслав в нетерпении.
— На коне, князь, — отвечал, улыбаясь, Горт. — Мы на коне.
— Ну, слава Богу, — перекрестился Болеслав. — Как действовали-то?
— Через Кунигунду. Она от ладанки была в восторге, даже поцеловала ее. И обещала помочь, и помогла.
— На сколько лет?
— На три года. И не просто слово дал Генрих, а письменный договор о мире составили. Первый министр и подписал его.
— Ну молодец, Горт, молодец, — хвалил милостника князь, разворачивая драгоценный пергамент. — Теперь у нас руки развязаны, поворотимся на восток, ухватим Ярослава за яйца. Ха-ха-ха.
— И еще, князь, Генрих разрешил тебе нанимать в твою рать и немцев.
— Ай да Кунигунда, ай да молодец баба!
После заключения мира с императором Болеслав развил бешеную деятельность по собиранию рати. Помимо природных поляков, составивших основной костяк его полка, ему удалось нанять триста немцев, около полутысячи венгров и призвать под свои стяги около тысячи конных печенегов.
Уже в липень[118], узнав о приближении киевлян к границам Польши, Болеслав выступил им навстречу.
Ярослав, придя к Бугу, не стал переходить его, а ждал прихода обещанного императором отряда. А когда с другой стороны Буга явился Болеслав, киевский князь послал к нему в сопровождении трубача-бирюча переговорщика.
— Князь, — обратился бирюч к Болеславу. — Великий князь Ярослав Владимирович не хочет напрасной крови, он предлагает разойтись с миром.
— Условия? — спросил Болеслав, заранее зная, что не согласится ни на какие, раз уж настроился драться.
— Ярослав Владимирович просит выдать ему брата его Святополка.
— А что в обмен?
— В обмен мир.
Болеслав взглянул на бледного Святополка, стоявшего рядом, незаметно подмигнул ему и, оборотившись к бирючу, сказал:
— Хорошо. Я согласен. Но только голову на голову. На равноценную голову.
— Как? — не понял бирюч.
— Я вам отдаю князя Святополка, а вы мне князя Ярослава. А? И разойдемся миром. Ну?
Бирюч нахмурился:
— Но я послан с серьезным предложением, князь Болеслав.
— А я тоже серьезно тебе говорю. Обмен должен быть равным. А то вам и мир и Святополк, а мне только мир. Несправедливо. Давай в придачу Ярослава — и по рукам. А?
Отъезжая, бирюч слышал, как сзади смеялись князья с милостниками, и думал: «Смейтесь, смейтесь, скоро заплачете». Он был уверен в победе Ярослава.
Ярослав ждал обещанной дружины императора и даже послал навстречу ей лазутчиков с наказом: «Пусть скрытно подойдут к полякам сзади и ударят, а я уже отсюда нападу».
Все складывалось почти как у Любеча — неприятелей разделяла река, и дело было лишь за немцами.
О том, что император и не собирается идти к нему на помощь, он и мысли не допускал. Раз принял подарок, раз назначил срок, значит, должен прийти, если не сам, то прислать с воеводой.
Но проходил день, другой, а о немцах ничего не было слышно. Мало того, одного из лазутчиков поляки поймали и, выведя к реке, на глазах у киевлян засунули в мешок и кинули в воду.
— Эй! — кричали весело. — Ловите своего!
— Скоро вам всем то ж будет.
Срамословили друг друга противники самыми непотребными словами, как только у них языки не отсыхали от этого словоблудия. Но нападать первым никто не решался, хотя на словах друг дружке обещали и «издохнуть», и «лопнуть», «разорваться», «утонуть в дерьме», ну, конечно, и родимого бога не забывали: «Каб Пярун вас треснув!»
Дернула однажды нелегкая самого Болеслава подъехать на своем Велесе к самой реке. И оказавшийся в это время на другом берегу Будый закричал:
— Эй, пшек пузатый, давай сюды, мы те брюхо-то палкой проткнем.
Ежели кто из мизинных мог бы стерпеть такое, а то и более срамное, но не князь Болеслав с его честолюбием и самомнением. А Будый не унимался:
— Что, брюхатый, в порты наложил? А? Так спустись, спустись к речке, отмой, а то провоняешься.
— Нет, — молвил Болеслав, обернувшись к своим милостникам. — Может, вам все равно, как меня позорят. Но я терпеть не намерен.
— Ну, давай, давай, трусло несчастное, — подзадоривал Будый.
— Вперед, Велес, — сказал Болеслав и направил коня в воду.
Будый смолк, а потом, увидев, как следом за князем ринулись в воду и другие воины, побежал в лагерь, вопя:
— Поля-я-я-ки-и-и!
Из такого его крика вполне можно было заключить, что у самого Будыя в портках нехороший дух появился.
Тревога, поднятая воеводой, застала киевлян врасплох, они как раз только разложились у костров, сняв с них котлы и собираясь кашу со шкварками есть. И вот тебе сполох! Вместо ложек надо за копья и мечи хвататься.
А поляки уже вот они — выскакивают из реки вершними с саблями наголо. Болеслав, выскочив на берег, старался не упускать из виду срамослова, оскорбившего его. Beлес мчался по разворошенному, словно муравейник, лагерю. Болеслав длинным своим мечом успевал доставать по обе стороны. Кем-то пущенная ему встречь сулица угодила в наплечье и застряла там меж пластин, но тела не достала. Несколько стрел отскочили со звоном от нагрудных пластин бахтерца.
У киевлян кони оказались в поле, и им пришлось вступить в бой пешими. Лишь у коновязи рядом с княжеским шатром было несколько коней под седлами.
И для Ярослава Владимировича нападение врага посреди дня оказалось неожиданным. Заслыша шум и крики, он вместе с Эймундом выбежал из шатра: на них летел с выпученными глазами Будый.
— Напали поляки! — орал он.
