давление только нарастало, и грекам ничего не оставалось, кроме как повернуться к персам спиной и бежать.
Во всем этом хаосе только команда Перикла сохраняла порядок и не поддавалась начавшейся панике. Так, по крайней мере, казалось ему самому. Лохаги орали на людей, но в разгар сражения оскорбления и проклятия действовали, как ни странно, успокаивающе. Перикл посмотрел направо – Зенон, Анаксагор и Эпикл держались вместе, плотной группой, понимая, что бежать ни в коем случае нельзя. И дело было не в какой-то особой храбрости – они просто не запаниковали. Это был их день, и они приняли его таким, каким он пришел. Ветераны-гоплиты предпочитали умирать на ногах, лицом к врагу, и считали позором получить рану в спину. В этом, когда все остальные побежали, был их клеос или, по крайней мере, надежда на него.
Шеренги, которыми командовал Эфиальт, больше не сопротивлялись. С диким ревом, лязгом и грохотом персы решительным натиском смяли ближайшие ряды. Перикл вдруг оказался в толпе бегущих мужчин – забрызганных кровью, обезумевших от страха, подгоняемых шуршаньем крыл их собственной смерти. Ряды гоплитов растворились в хаосе, и персы гнали их, словно гончие, к реке.
– Как в старые времена! – прокричал чей-то голос.
Он оглянулся и увидел ухмыляющегося Аттикоса. Слева от него поправлял шлем Эфиальт. Перикл покачал головой. Если ему и суждено умереть, то лучше бы не на глазах у Аттикоса и под его комментарии. Этот человек был источником неиссякаемой злобы.
– Слышал молитвы, обращенные к Афине? – спросил, наклоняясь, Аттикос. – Есть другая, и мне она нравится больше – Адрастея. Мне и таким, как я, которым весь мир наступил на горло. Твоя Афина может прийти и спасти воина, но Адрастея не придет. Она не знает милосердия, сынок. Она – богиня возмездия.
Перикл отвел взгляд от ликующего Аттикоса. Персы теснили греков, откатывавшихся назад в полном беспорядке. Здесь, в этом месте, стояли экипажи, которые привел Эфиальт и которым не доверяли ни капитаны, ни лохаги. Да, среди них было немало бойцов, но также немало было воров и лжецов, насильников и бузотеров. Без Эфиальта, который мог бы их сплотить, они нарушили строй и побежали, расталкивая и сбивая с ног других. Один из них, с безумными глазами, врезался в Перикла. Другой едва не налетел на копье Анаксагора, который успел отвернуть его в последний момент.
– Назад! К кораблям! – взревел Эфиальт.
Лишь немногие повернулись, чтобы посмотреть, кто отдал приказ, большинство уже обратилось в бегство. На глазах у Перикла отступление оборачивалось разгромом. Его люди были лучше обучены, но они прекрасно понимали, что это не их день. Когда никто уже не сопротивляется, целью становится выживание. Людской поток несся рядом с ним и через него. Кто-то падал – их либо бросали, либо подхватывали друзья. Некоторых персы догоняли и убивали ударом в спину. В этом диком сумбуре Перикл уловил краем глаза вскинувшуюся руку с чем-то темным, зажатым в ней. Он попытался пригнуться, но не успел и, получив сильный удар, упал на землю. Кто-то – наверное, Анаксагор – окликнул его по имени, но подняться не получилось. Перед глазами мелькали ноги, и он никак не мог понять, почему они на одном уровне с его глазами. Потом его ударили еще раз, и вытерпеть эту боль Перикл уже не мог. Последние греческие шеренги отступили, и персидские «бессмертные» с победными воплями понеслись по полю, гоня их к реке.
* * *
На глазах у Кимона первые корабли врезались в берег. Такой тактикой греки пользовались издавна. Цель ее состояла в том, чтобы максимально быстро высадить войско на берег, иногда даже ценой самого флота. Ему, как человеку моря, видеть это было невыносимо, но ничего другого придумать не удавалось.
Персы собрали огромное войско и имели преимущество как по позиции, так и в снабжении. Кимон знал, что, если не сможет быстро развернуть свои силы, враг проглотит его, как змея, пожирающая одно птичье гнездо за другим.
Быть командиром означает принимать решения, от которых зависит исход дня – победа или поражение, жизнь его людей и его собственная. Он знал это, когда направил флот на отмели ближе к излучине реки. При таком решении они теряли меньше кораблей, но первым высадившимся пришлось бы построиться на ходу в боевой порядок и принять на себя самый сильный удар.
Шагая вместе со всеми, Кимон ничего не мог поделать с поднимающимся, словно жар, чувством вины. Он никогда бы не бросил Эфиальта – не говоря уже о Перикле – без поддержки. И он знал, что они будут ждать его, ждать основные силы и стоять до последнего, пока он не совершит часовой переход от места высадки ниже по реке. Те, первые, послужат свечой, которая привлечет персидских мотыльков. Вступив в бой с греками за излучиной реки, персы не заметят основное войско, идущее на них с тыла. План был хороший, но Кимон прикусил губу и почувствовал во рту вкус крови. Каждое решение принимал он, и ответственность лежала на нем. Испытывал ли его отец такое же смешанное со страхом и радостью возбуждение, как он сейчас? Да, конечно испытывал. На свете нет ничего, что сравнится с этой сладостью и этой болью.
Он вытянул шею, услышав впереди звуки боя, и страх сжал сердце – что же там? На берегу лежали корабли, и персы в белых доспехах «бессмертных» теснили отступающих на мелководье греков.
– Перестроиться! – проревел Кимон.
Колонна прибавила шагу, всем не терпелось ударить в тыл ничего не подозревающему врагу.
– Из колонны в фалангу!
Они готовились к этому сотни дней и могли осуществить маневр на ходу с закрытыми глазами. Кимон даже не обернулся, полностью полагаясь на командиров-лохагов, под руководством которых колонны превращались в аккуратные шеренги с копьями наготове. Длинные копья-дори – ужасное оружие при обороне и еще более страшное при нападении.
Персы наконец заметили движение вдоль берега реки. Командиры попытались вернуть увлеченных погоней воинов и организовать достойный отпор новой угрозе. Наблюдая за персами, Кимон нахмурился. «Бессмертных» называли лучшими в персидской армии. На одном из заседаний совета Аристид рассказал, как они сражались при Платеях. Даже на старика эти части имперской армии произвели впечатление. Но сейчас они отнюдь не спешили выполнять приказы, поворачиваться и встречать заходящего им во фланг врага. Кимон оскалился. Какие бы доспехи они ни надели, бессмертными они не были.
– Копья и щиты! Союз! Вперед! – крикнул он во весь голос.
Передние шеренги ощетинились копьями. Кимон знал, что сейчас они ударят во фланг разворачивающихся персов. Они удержат это место до подхода остального флота. Персы же
