пакет с мобпланом, в 7.00 – уже докладывал о начале работы по мобилизации людей и техники. Одновременно он же был назначен комиссаром Харьковского корпуса народного ополчения. В первую очередь отмобилизовывали части 18-й армии, развернутой на базе округа.
В 16 часов председатель облисполкома Пётр Григорьевич Свинаренко вскрыл конверт с планом мобилизации экономики области. К его реализации приступили уже на следующий день. Завод имени Малышева в первый же день прекратил выпуск паровозов, оставив только производство танков и таковых двигателей. Паровозоремонтный завод перешел на ремонт бронепоездов и изготовление артснарядов.
В армию призвали 168 тысяч жителей области, родившихся с 1905 по 1923 год. Из колхозов забрали почти 50 тысяч лошадей и весь имевшийся автотранспорт.
Однако основная масса харьковчан до полудня 22 июня пребывала в неведении. По радио – никаких сообщений о том, что случилось. Правда, в 9 утра вместо новостей культуры или сельской жизни стал транслироваться концерт патриотической песни. Потом прозвучало объявление: «В 12 часов будет передано заявление советского правительства». Ровно в полдень из уличных репродукторов прозвучал голос Молотова: «…Сегодня утром… немецкие войска перешли границу, идут тяжелые бои… Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
Пресса не очень информировала о том, что происходит на фронте.
Линицкий сидел в кресле, закинув ногу на ногу, недовольно перелистывал страницы газеты «Социалистическая Харьковщина». На некоторых заметках останавливался, прочитывая ее внимательно, наконец, встал, бросил газету на свой рабочий стол. Сказал раздраженно:
– Нет, ну что ты скажешь, Катюша! Никакой конкретики! «Наши бойцы отважно бьются». Где идут бои, сколько погибших, какие территории мы уступили – неизвестно. Не верю я, что немцев бьют, они бегут. Если это так, почему об этом не написать, чтобы народ порадовался за нашу Красную армию. Зато плакатов на каждой странице, глянь: «Народ и армия непобедимы», «Били, бьем и будем бить!», «Чем крепче тыл – тем крепче фронт», «Женщины, изучайте профессию – заменяйте рабочих, ушедших на фронт», «Наполеон потерпел поражение – то же самое будет и с зазнавшимся Гитлером».
Зато была совершенно другая информация, бытовая: 26 июня 1941 года «Соцiалiстична Харкiвщина» писала: «На сто рублей оштрафован гражданин Александрович. Среди ночи он включил в незатемненной комнате электрический свет и выключил только тогда, когда несколько раз его предупредили дежурные по группе самозащиты».
Уже в первые дни войны в городе активизировались спекулянты. Некая Прасковья Бабичова перед войной нигде не работала, жила тем, что покупала в Змиеве птицу и перепродавала на харьковских рынках. Отсидела за спекуляцию, но с началом войны снова вернулась за старое. При обыске у нее нашли крупы, сахар, огромные куски хозяйственного мыла. 27 июня 1941 года суд приговорил женщину к десяти годам лишения свободы.
В те же дни садовником в один из городских парков устроился мужчина средних лет. Через время коллеги заметили у мужчины интерес не только к парку. Он стал знакомиться с работниками военных заводов и под видом посадки цветов пробирался на территорию предприятий, собирая сведения. Мужчина оказался шпионом. А еще у проходной одного из харьковских заводов сотрудники предприятия задержали женщину, которая фотографировала заводские корпуса. В те июньские дни немецкая авиация еще не долетала до Харькова, но отряды дежурных и милиция строго контролировали соблюдение правил противовоздушной обороны. Нарушителей сначала только штрафовали, а потом даже ввели уголовную ответственность.
Предприятия и сельское хозяйство переориентировали на нужды фронта. Но уверенность, что до Харькова фашисты не дойдут, по-прежнему сохранялась. Работали театры и кинотеатры. Например, театр им. Шевченко в июле 1941 года открыл сезон спектаклем «Богдан Хмельницкий». Газета публиковала объявления о наборе студентов в харьковские институты и техникумы на 1941/42 учебный год и писала о трудовых достижениях советских людей.
В первые дни войны наблюдался сильный патриотический порыв – харьковчане активно рвались на фронт. Людям это внушалось, люди в это свято верили и… боялись не успеть на войну. Мол, она же закончится быстро. Особенно активно в бой рвалась молодежь – 18—19-летние наивные дети со святой верой в светлое будущее. А потом пошли сводки: на седьмой день оставлен Минск, немцы под Киевом… На второй неделе Великой Отечественной выясняется, что фашисты уже пол-Украины прошли. Никому даже в голову не приходило, что немцы могут выйти к Днепру. Тут уже у харьковчан появился другой настрой: оказывается, мы терпим поражение.
16 июля над Харьковом появился первый немецкий самолет-разведчик. Покружил над городом и улетел. Убежищ не хватало. Следовало форсировать переоборудование подвалов, но для больших масс людей этого было недостаточно. По примеру Киева мы начали рыть щели во дворах и скверах. С 20 июля немцы летали над городом уже ежедневно: нагло, на большой высоте, в одно и то же время. Зенитки огня по ним не открывали, истребители их не преследовали. Люди шли и звонили в горком и райкомы, требуя положить этому конец. Все привыкли думать, что, где бы вражеский самолет ни появлялся, ему навстречу должны лететь наши истребители и непременно сбивать. А если фашисты чувствуют себя в небе спокойно, значит, кто-то что-то недодумал или прошляпил. В голове у населения не укладывалось, что у нас чего-то нет или не хватает. «Как это нет? – удивлялись посетители. – Мы же выполняли все, что от нас требовало правительство, не считались в работе ни с трудом, ни со временем. Почему же у нас недостаток в самолетах?!» Ведь еще недавно сверху говорили, что если нам навяжут войну, то воевать будем на территории противника. Где же те шесть залпов, которыми собирались ответить на каждый залп врага? Было обидно, до боли обидно за Родину, за свою семью и за себя.
Первый авианалет вечером 27 июля застал врасплох. Немцев прозевали. Дежуривший по горкому партии Клименко услышал непривычный гул моторов, выглянул в окно и увидел шесть бомбардировщиков, летевших со стороны Госпрома. С криком «самолеты!» он помчался в кабинет секретаря горкома Чураева. Воздушную тревогу объявили уже в разгар бомбежки, но жертв и разрушений тогда не было: бомбы упали на городское кладбище на Пушкинской. Немцы явно метили в авиазавод, но промахнулись.
В первые же дни войны военврач 2-го ранга Леонид Леонидович Линицкий явился в военную комендатуру Харькова, скорее напоминавшую потревоженный улей или разрушенный муравейник, нежели вполне солидное воинское учреждение с жесткой дисциплиной. Пробиваться пришлось сквозь толпу людей, одни из которых прибыли сюда по повестке, другие желали идти на фронт добровольцами. Они толкались, кричали, шумели, матерились. Кто-то уже был в полувоенной форме, кто-то в своем домашнем, цивильном. Знакомые здоровались друг с другом, делились новостями –
