только потом врач.
– Не оправдывайтесь, Леонид Леонидович. Я все понимаю.
Домой Линицкий пришел, сияя от счастья. На удивленный немой вопрос тещи Линицкий ответил:
– Меня вызывают в Москву, Мария Николаевна. В Наркомат внутренних дел.
Ничего не понимающая Мария Николаевна посмотрела на него с тревогой. Рядом с ней, испуганные, стояли дети. Линицкий грустно улыбнулся.
– Павел Анатольевич Судоплатов принял решение направить меня в разведшколу.
– Поздравляю! – Мария Николаевна улыбнулась и поцеловала зятя в щеку.
А Екатерина Федоровна, оставшись в Харькове, тоже не сидела сложа руки: пока работала на заводе, освоила токарный станок, при этом не забывала и о своем опыте в разведке и 20 сентября тоже направила на имя наркома внутренних дел заявление: «Имею некоторый опыт подпольной работы в тылу у врагов и подвергалась репрессиям с их стороны в период 1935–1936 годов.
В настоящий момент напряжения всех сил страны для отпора врагу твердо решила отдать все свои силы, а если понадобится и жизнь, для этой великой цели.
Предлагаю себя для любой работы в тылу у врага. Желательно работать вместе с мужем, посвятившим уже себя этой деятельности. Заверяю, что с честью выполню свой долг и пронесу незапятнанными через все испытания честь и достоинство гражданки великой страны социализма.
Прошу не оставить своим попечением двоих детей моих, Галину и Бориса».
4.
Не в лучшую пору попал Леонид Линицкий в Москву. Ему бы погулять по Красной площади, полюбоваться спасенным от уничтожения храмом Василия Блаженного, заглянуть в Торговые ряды, чтобы присмотреть подарки для Катюши, тещи и детишек; полюбоваться мощными кремлевскими стенами и величественными башнями с монументальным мавзолеем Владимира Ильича Ленина, который в другое время он бы незамедлительно посетил; ему бы побродить по набережным Москвы-реки, подышать московским воздухом.
Но не для этого он прибыл в столицу. Он верил, что его ждет новое ответственное партийное задание, ради выполнения которого он готов даже пожертвовать собственной жизнью.
Москва на момент его приезда в середине августа уже была прифронтовым городом с фашистскими авианалетами и артиллерийскими обстрелами. В Москве, наряду с некоторыми другими регионами, еще в первые же дни войны было объявлено военное положение, а нынче и вовсе правительство готовилось к эвакуации в Куйбышев.
Москвичи были напуганы, по Москве бродили разные черные слухи, охотно сдабриваемые провокаторами, а то и пробравшимися в столицу диверсантами. Так, к примеру, беспартиный сотрудник Госмузпроекта Тихомиров, вернувшись после выходного дня из деревни Ликино (ст. Перхушково, Киевской жел. дор.), сообщил секретарю парторганизации о том, что крестьяне указанной деревни (Иванова Екатерина Павловна и другие) рассказывали ему о том, что якобы недалеко от них – в деревне Перхушково – были сброшены с фашистских самолетов сахар, манная крупа и другие продукты с записками примерно такого содержания: «Я знаю, что ваши дети голодают, мне от вас ничего не надо, сдавайтесь! Поможем вам, чем можем». Жители деревни Ликино говорят, что в Перхушкове был устроен базар – продавали эти продукты.
Секретарь парторганизации Мосоптхозторга Коминтерновского района Смирнов сообщил, что проживающий в общежитии Метростроя на Бережковской набережной, д. 12/2 Амелин Иван ведет контрреволюционные разговоры. Так, на днях во время воздушной тревоги Амелин в бомбоубежище заявил:
– Наше правительство выпустило заем на укрепление обороны, а пришла война – обороняться нечем, каждую ночь не приходится спать. Война идет между нашим и немецким правительством, а народ с обеих сторон воюет по принуждению.
Проживающий в одном общежитии с Амелиным Дамницкий утверждает, что у Амелина такое настроение проявляется не впервые. Дома Амелин говорит: «Советская власть душит налогами и рабочему классу все равно, какое будет правительство, советское или гитлеровское. Когда в наше село немцы придут, то крестьяне первым долгом выдадут председателя сельсовета».
А на заводе «Спринклер» заведующая центральным инструментальным складом беспартийная Корниенко собрала в свою комнату женщин и заявила им: «Покупайте кресты и вешайте на себя, на своих детей, у кого есть кресты на шее, фашисты расстреливать не будут». Рабочие цеха № 15 этого же завода, собравшись в обеденный перерыв на читку газеты, обсуждали сообщение Советского информбюро о зверской расправе гитлеровцев в оккупированной зоне. В то время к ним подошел мастер этого же цеха Коньков, ввязался в беседу, говоря, что все то, что напечатано в сообщениях Советского информбюро, – глупость, об этом сообщении не надо говорить, это все вранье, газете верить не надо; в газетах пишет какая-нибудь «шкура» – и добавил:
– Фашисты женщин и детей расстреливать не будут.
Рабочие дали ему резкий отпор и продолжили читать о бесчинствах немецких фашистов, о насилиях над женщинами и детьми. Все рабочие пришли к выводу, что недовольство населения оккупированных областей, а также стран Франции, Голландии, Бельгии ускорит расправу с Гитлером и в оккупированных странах должна быть революция. Тогда Коньков опять вступил в беседу и заявил:
– В тех странах революции не будет, а будет скорее у нас… Вот в газете было напечатано о потерях самолетов за время войны как со стороны Советского Союза, так и Германии, но это неверно. Мы слышали по радио, что наши потери 4000 самолетов, а надо считать больше, от нас скрывают правду.
Как ни странно, сотрудники районного отдела НКВД никаких мер к Конькову не приняли.
На заводе «Проектобщмаш» беспартийный инженер Ладыженский с большой горечью говорил о сообщениях с фронта:
– Сдача городов на юге отразится на нашей обороноспособности; запасов руды у нас недостаточно, а теперь рудная база значительно сократилась. Я считаю, что Советским Союзом допущена ошибка – надо было начать войну с Германией нам и тогда, когда Германия воевала с Францией. Сейчас Англия добилась своего, она столкнула в войне своего злейшего конкурента – Германию с идеологически чуждой и, по мнению Англии, подлежащей ослаблению Россией.
Партийные товарищи поправляли его, стыдя:
– Такое ваше мнение, товарищ Ладыженский, вредно и играет на руку немцу.
Несмотря на это Ладыженский продолжал:
– Наверное, Англия раньше предлагала нам воевать против Германии, тогда бы для последней действительно были два фронта и мы бы победили.
– Значит, вы не верите в нашу победу? – спросили у него, на что Ладыженский ответил:
– Я не знаю, что с нами будет дальше, а пока ни одной утешительной вести с фронта.
А на Полиграфическом комбинате имени товарища Молотова печатник наборного цеха Шуйский в беседе с корректором Гревцовой всячески расхваливал немцев и восхищался их порядками во время пребывания его в плену. После сообщения Информбюро об оставлении нашими войсками некоторых городов он заявил:
– Мирному населению нечего бояться немцев, а надо в Москве поступить так же, как поступили во Франции, – открыть ворота
