— Не помню.
— А я вам скажу. Вы ответили, мол, в войну всякое бывает.
— Возможно, возможно.
— Не возможно, пан Мнишек, а точно. Мне пан Желтовский все передал дословно. Так как это называется? Война против своих, на своей земле. Чем же вы лучше злодея Наливайки?
Молчал Мнишек, исподлобья поглядывая на бесстрастное лицо короля: «Молчишь, налим. Как будто тебя не касается. Если все у Дмитрия получится, то хрен тебе, а не Смоленск будет».
Однако поразмыслив, что Смоленск за его, Мнишеков, долг королю обещан, смиловался: «Черт с ним, пусть подавится».
Но пока Мнишек мысленно решал судьбу Смоленска, князь Острожский-то что понес:
— …За все эти преступления я предлагаю судить всех участников этой затеи.
— Позвольте, позвольте, — спохватился Мнишек. — Кого это судить? И за что?
— Вас в первую очередь, ясновельможный пан Мнишек, и всех, кто с вами, идя по польской земле, грабил и насиловал.
— Но это же… это же, — вскочил Мнишек, апеллируя уже не к «налиму», а к сейму. — Это же незаконно, это же война…
И вот тут-то от коллег он получил неожиданную поддержку. Правда, не от всех, но от части сенаторов.
— Сравнивать ясновельможного пана с разбойником Наливайкой, это возмутительно, пан Януш. За такое оскорбление воевода вправе вызвать вас на поединок.
— Не может военачальник отвечать за каждого солдата-насильника.
— Да, да, совершенно верно. Вот если бы сам Мнишек кого-то там изнасиловал или ограбил, тогда другое дело.
К радости Юрия Мнишека, мнения разделились, сенаторы ударились в такой спор, что скоро забыли и о самом виновнике разговора.
Спорили уже — ответствен ли воевода за насилия его солдата. Одни чуть не хором кричали: «Ответствен!» Другие, позвякивая ножнами сабель, не менее рьяно вопили: «Н-не-е-т!»
Пришлось «налиму» уже вмешаться и, пользуясь королевской властью, объявить на три дня перерыв для заседаний.
А через два дня на квартиру, где остановился воевода Мнишек, примчалась королевская карета и высокий красавец адъютант гаркнул:
— Его величество король Сигизмунд III ждет ясновельможного пана Мнишека во дворце.
— Зачем? — струхнул Юрий Николаевич.
Адъютант так посмотрел на него, что Мнишек понял, что сморозил глупость. И трясясь с королевским адъютантом в карете, за всю дорогу уже не проронил ни слова.
Король встретил его улыбкой, и у Мнишека на сердце отлегло: кажись, ничего плохого. Сигизмунд приказал всем удалиться, даже его личному секретарю, и когда они остались вдвоем, сообщил негромко:
— Поздравляю вас, пан Мнишек, наш Дмитрий на престоле! Москва наша.
«Ах ты, каналья, с каких это пор он стал «нашим», мой это Дмитрий, мой. Я его сотворил», — подумал воевода, а вслух сказал:
— Спасибо за новость, ваше величество. Я всегда верил в его звезду. Если вы помните: он — мой зять. Когда Марина моя станет царицей…
Мнишек неожиданно споткнулся, что-то кольнуло в левом боку. Кажись, сердце. Этого еще не хватало. На сейме столько его молотили и ничего, а тут от радости…
— Что с вами, пан Юрий? — спросил участливо король.
— Ничего. Пройдет. Позвольте я выпью воды, ваше величество.
— Да, да. Вон стакан, вон кувшин.
Мнишек сам налил себе воды, выпил и почувствовал облегчение.
— Я надеюсь, пан Юрий, теперь исполнение наших «кондиций» не за горами.
— Да, да, ваше величество, я помню. Я вернусь в Сандомир и сразу же пошлю гонца в Москву. Коль все так удачно кончилось, как задумывалось, я должен, ваше величество, донести вам, что князь Януш Острожский, который давеча нанес мне столько оскорблений на сейме, всячески препятствовал нашему походу. Когда мы подошли к Днепру-то, он в сговоре со своим братом, киевским воеводой Василием Острожским, угнали все плавсредства от берега. И еще жалуется, почему мои рыцари безобразили. Это хорошо, нас чернь поддержала, а то не знаю, как бы мы переправились на левобережье.
— Он мне ничего об этом не сообщал.
— Так знайте, ваше величество, именно братья Острожские виноваты, что нам пришлось так долго оставаться на правобережье. Куда ж моим рыцарям было деться, вот и баловались.
— Хорошо, пан Юрий, я сделаю ему строгое замечание. А теперь желаю вам счастливого пути. Передайте мои поздравления вашей дочери Марине.
Мнишек понял, что аудиенция окончена, пора откланиваться, и он уже ощущал себя тестем царя Великой России. И щелкнув каблуками, вышел, гордо неся свою седую голову.
Сигизмунд, хмыкнув, только головой качнул: «А что? Вознесется быстро, и случись что со мной, еще и в короли станет баллотироваться. Не всегда ж корона умной голове достается».
На следующий же день по приезде царицы — инокини Марфы, Дмитрий сказал своему окружению:
— Пойду к маме, испрошу благословения на венчание.
— Кому, государь, велишь идти с тобой? — спросил Маржерет.
— Конечно, тебе, Конраду и моему меченоше, князю Скопину-Шуйскому.
И царь отправился в Вознесенский монастырь, куда вчера была доставлена Марфа. Сопровождали его лишь два телохранителя и князь Скопин-Шуйский. Идти было недалеко, монастырь находился в Кремле у самых Фроловских ворот.
Конечно, в Кремле царю опасаться было нечего. Сразу по приезде капитан Доморацкий сменил кремлевскую охрану и выставил у всех ворот и у дворца поляков, им Дмитрий больше доверял, чем стрельцам и даже казакам.
Из русских приглянулся ему молодой князь Скопин-Шуйский, лицо открытое, глаза серые, светящиеся умом и доброжелательностью. «Этому можно доверять», — решил Дмитрий и произвел его в чин главного меченосца при царском мече.
— Ты, князь, будешь моей правой рукой.
— Благодарю за доверие, государь, — отвечал Михаил Васильевич. И вот сегодня он идет с ним у правой руки и на боку у него царский меч, который он должен подать царю по первому требованию. Михаил догадывается, почему именно его царь взял в спутники к Марфе: «Не иначе иду я для устрашения старухи. А может, для солидности. Поди угадай».
Предупрежденная игуменья сама проводила царя в комнату Марфы, не доверила никому из послушниц.
— Здравствуй, мама, — приветствовал от порога Марфу Дмитрий.
Инокиня не спеша поднялась ему навстречу, приняла объятья и даже троекратный поцелуй, сказала со вздохом:
— Здравствуй, сынок.
— Как ты себя чувствуешь? Не нуждаешься ли в чем?
— Спасибо, не нуждаюсь.
— Может, просьбы какие-то есть, скажи. Я буду счастлив исполнить.
— Есть, сынок, одна. Есть.
— Говори хоть десять, мама. Для тебя я на все готов.
— Исполнишь?
— Разумеется. О чем ты говоришь?
— Сними опалу с Шуйских.
— Но я уже простил их, мама.
— И отправил в ссылку. Вороти их, сынок. Верни имущество. Они же из рода Рюриковичей.
— Хорошо, мама. Я сегодня же распоряжусь. Твоя просьба для меня закон.
— Спасибо… сынок.
— Мама, я ведь пришел к тебе за благословением. Дай мне родительское благословение венчаться на царство.
Марфа внимательно посмотрела в глаза «сыну».
— На престол, Дмитрий, благословляет патриарх. Я всего лишь монашка. Но как мать могу тебя благословить идти под венец, когда надумаешь жениться.
— Это случится скоро, мама.
— Невеста есть?
— Есть.
— Чья же будет?
— Урожденная княжна Мнишек Марина.
— Не наша вроде?
— Полячка.
— Ну дай Бог тебе счастья с ней и побольше деток.
Вскоре Дмитрий откланялся и, вернувшись во дворец, приказал Маржерету:
— Яков, срочно ко мне моего дьяка Бегичева и воеводу Басманова.
Первым прибыл Бегичев, так как находился во дворце.
— Садись, Бегичев. Ты помнишь рязанского архиепископа, который изменил Борису и признал меня? Когда я еще сидел в Путивле.
— Помню, государь.
— Как его звали?
— Игнатий.
— Бери коней, охрану сколько надо, моим именем попроси у Доморацкого и гони в Рязань. Вези его сюда.
— А указ или что там?
— Скажи Власьеву, что так надо, пусть напишет, я подпишу.
— А что хоть Игнату-то сказать, зачем зовут? На казнь или милость?
— На милость, на великую милость, Бегичев. Так ему и передай, мол, государь возлюбил тебя.
Едва ушел дьяк Бегичев, как явился Басманов:
— Звал, государь?
— Да, Петр Федорович. Проходи, садись к столу ближе. Скажи, пожалуйста, где сейчас Иов?
— Ну как ты и велел, отправили в Старицу в Успенский монастырь.
— Кем определили?
— Опять игумном.
— Ну и хорошо, все же начальник. Я что тебя позвал, Петр Федорович. Надо срочно избрать патриарха.
— Это надо сзывать архиереев, они на своем соборе и изберут патриарха.
