– Быстрее, проворнее, сыны мои! А то, неровен час, нагрянет гроза. Живее, ребята! Смотрите, только убирайте чисто, не оставляйте колосьев на поле…
Старик просыпался, и снова в долгом ночном одиночестве начинала его грызть тоска. Вспоминались все мельчайшие подробности: как росли дети, даже как они появлялись на свет. Первым был Рахмиэл. Через год визгливо и сердито дал о себе знать Заве-Лейб, а еще через несколько лет, спокойный, вышел из чрева матери Танхум.
– Мальчик! Поздравляю с сыном! – каждый раз спешила обрадовать отца повивальная бабка Риша. – Дай бог, чтобы вырос он у тебя здоровым и сильным. Да поможет всевышний, и он будет тебе хорошим помощником в хозяйстве.
А в душе у Бера Донды каждый раз, когда в семье появлялся еще один, сын, вместе с радостью пробуждалась и тревога: он думал о земле, о наделе, который теперь все же придется делить.
Сыны… У всех у них были голубые глаза без бровей и ресниц. Все они сияли милыми детскими улыбками. Они дрыгали ножками и кричали, кричали без конца, требуя материнского молока. А когда подросли, отец начал улавливать новые нотки в их крикливых голосах, хотя голоса у них огрубели и стали мужественнее. Но оставались такими же настойчивыми, как и тогда, когда они требовали материнского, молока. Только теперь им нужно было не молока, а хлеба и земли. И отец с тяжелым сердцем стал замечать, что у сыновей появляется зависть и потаенная злоба друг на друга, а в глазах у них разгораются огоньки жадности и тяги к наживе. Сам Бер в глубине души тоже испытывал какое-то ревнивое чувство к сыновьям, но у него это чувство совмещалось с отцовской любовью и тревогой за каждого из них. Всю жизнь он мечтал о том, чтобы сыновья жили с ним неразлучно, чтобы они вместе обрабатывали землю. Ему хотелось сохранить над сыновьями отцовскую власть и водворять между ними мир, если они поссорятся, точно так, как он их мирил, когда они были маленькими. Но с тех пор, как околела лошадь и не стало его Пелты, Бер Донда почувствовал, что теряет не только землю, но и детей.
Один только Рахмиэл оставался с ним. Однажды, после прогулки с Фрейдой, он ворвался в хатенку весь возбужденный и закричал:
– Отец, я хочу жениться!
Старик, уставший за день, крепко спал и ничего не слышал. Но Рахмиэл принялся его тормошить:
– Хочу жениться, слышишь?
– Что ты там плетешь?
– Жениться хочу!
– Ты что, со сна разговариваешь? Чего это вдруг тебе среди ночи приспичило жениться? И на ком?
– На Фрейделе, на моей невесте.
Бер что-то проворчал и снова захрапел. Но Рахмиэл еще настойчивее начал тормошить его, пока отец не сбросил сонную одурь.
– А какое за ней приданое?
Рахмиэл вытаращил глаза на отца, не зная, что ответить.
– Не спрашивал, – промолвил он наконец.
– Без приданого не разрешу тебе жениться, так и знай, не разрешу. Когда женишься, надо брать за женой приданое, чтобы обзавестись хозяйством.
– Не разрешишь? Все равно женюсь! Бер вспылил:
– Так и ты против воли отца идешь? Ты тоже?…
Но, немного успокоившись, стал расспрашивать:
– А в хозяйстве она хоть знает толк?
Глаза Рахмиэла заискрились, и он стал изо всех сил расхваливать свою Фрейду.
– Она все умеет, отец, она хорошая, она такая хорошая… а красивая, как пава!
– Да ты на себя погляди… ты же гол, как сокол, рубахи на тебе нет; В чем ты пойдешь к венцу?
– Заработаю… День и ночь буду работать, куплю себе штаны и рубаху, все куплю!… Я ее люблю, отец, жить я без нее не могу…
8
Осенью, когда кончилась страда, Рахмиэл, скопив немного денег, отправился на ярмарку.
С трудом пробираясь между многочисленными подводами, арбами, съехавшимися из окрестных сел и деревень, проталкиваясь сквозь шумную толпу мужиков в лаптях и свитках и крестьянок в ярких платках, шарахаясь от бесчисленных лошадей, коров, телят, свиней, привезенных на продажу, Рахмиэл, наконец, добрался до рядов, где торговали одеждой. Здесь он выторговал приглянувшуюся ему желтую ситцевую рубашку в белую полоску, сапоги, а на остаток денег купил подарок невесте: ленты для кос и гребенку.
Когда он вернулся с ярмарки, сыграли свадьбу. Парни и девушки, обрадовавшись случаю погулять и повеселиться, принесли с собой вино из собственного винограда. Жених, нарядившись в новую ситцевую рубашку, новые штаны и сапоги, отправился в ближайшую колонию, откуда его должны были торжественно привезти к венцу. Пестро разряженные парни и девушки запрягли в бричку лошадей, украшенных цветами и лентами, заплели им гривы, подвязали хвосты и отправились встречать жениха.
С веселыми выкриками и гиканьем, обгоняя друг друга, мчались нарядные брички по дороге средь привольных степных просторов. А когда они, уже вместе с женихом, лихо подкатили к хате, где должно было состояться брачное празднество, музыка грянула величальную,
Веселая была свадьба! Парни в ярких пестрых рубаках, подпоясанных кушаками, девушки в белых блузках, с цветами и лентами в косах, пожилые колонисты в длинных сюртуках и тяжелых сапогах кричали во всю глотку:
– Гей, музыканты, живей наяривай! Громче, громче! Кто-то запел:
Гоп-чик-чик , мой ангелок,
Не жалей для пляски ног!
Когда молодежь вихрем закружилась в хороводе, в круг ворвался Бер. Сжав кулаки и воздевая их вверх, он кричал:
– Пляшите, веселитесь! И запел:
Девки, парни, гей, пляши!
Веселись от всей души!
* Здесь и далее стихи перевел Г. Юнаков.
Притопывая каблуками сбитых сапог, старик подхватил невесту, покружился с ней раз-другой и отпустил. Потом вытащил в круг сына-жениха, поплясал и с ним, а там начал одного за другим вызывать из толпы пожилых мужчин в женщин и заставлял их кружиться с ним в пляске. Старику чудилось, что и земля кружится с ним вместе, что пляшут травы, разгулялись, расплясались деревья, что даже птицы, кружась в воздухе, справляют свои свадьбы, и сама ночь пьяна до одури. Вся земля, от края до края, справляет теперь свадьбу, а звезды в небе водят хороводы.
Вдруг до его слуха донеслись знакомые голоса. Он оглянулся и увидел в дверях Заве-Лейба и Танхума.
Бер хотел вырваться из круга и подбежать к ним, но два здоровенных длиннобородых колониста, с которыми он плясал, крепко держали его за руки.
Послышался чей-то возглас:
– Заве-Лейб и Танхум пришли! Гей, музыканты, гряньте веселую в честь братьев жениха! Давайте фрейлехс!
Жених кинулся к братьям, невеста – за ним. Подбежали и гости, хотели втянуть Заве-Лейба и Танхума в хоровод, но те отказались:
– Устали, еле сюда доплелись.
– Почему опоздали на свадьбу? – упрекнул их Михель Махлин.
– Поздно узнали, а в пути заболел Заве-Лейб, – оправдывался Танхум.
– Да что же вы стоите у порога? – вмешался Гдалья. – Заходите в хату! Это же свадьба вашего брата!
Бер наконец вырвался из круга и, распростерши руки, бросился к сыновьям:
– Заве-Лейб! Танхум! Дети мои, идите к столу. Давайте выпьем за счастье Рахмиэла и Фрейды!
За столом Танхум не удержался и осторожно спросил:
– Рахмиэл остается в нашей хате? Чего доброго, он…
– Чего сидите! А ну-ка, в пляс! – подбежали гости и увели братьев в круг.
На рассвете, когда гости разошлись, Заве-Лейб потребовал у Рахмиэла уплатить ему за часть избушки, а Танхум потребовал свою долю земли. Между братьями завязался спор, который очень возмутил отца.
– Вы что, хоронить меня собираетесь? Пока еще я хозяин! – рассерженно закричал он.
Заве-Лейб пришел в ярость и начал срывать с петель дверь, а Танхум бросился к окнам.
Бер словно окаменел, не мог двинуться с места. С минуту стоял он, растерянный, оцепенелый, не произнося ни слова. Потом метнулся к сыновьям с отчаянным криком:
– Разбойники! Злодеи! Разбойников я вырастил! Растащить хотите по кускам хату, чтобы я без крыши над головой остался на старости лет? За жалкую щепку готовы продать и отца и брата!…
Заскрипев зубами, он сжал кулаки. Глаза его запылали злобой, он размахнулся, вслепую ударил одного сына, другого… И вдруг сердце у него защемило, руки опустились. Больно стало Беру, больно и страшно. Что же это делается, господи? Вот он бьет своих сыновей, свою плоть и кровь…
Старик глянул на молодоженов. Испуганные, они стояли у двери и у окна, пытаясь телом своим заслонить их, спасти дом от разрушения.
9
Танхум и Заве-Лейб вернулись домой с намерением поскорее жениться и обзавестись хозяйством.
Танхум все искал подходящую сваху, чтобы наконец-то послать ее к той девушке, на которой твердо остановил свой выбор.
А Заве-Лейбу сосватали невесту в той колонии, где он батрачил. Была она рябая, но сильная, трудолюбивая девушка. В приданое за ней обещали корову третьего отела. Работая у хозяев, Заве-Лейб скопил немного денег и решил купить в Садаеве какую-нибудь развалюшку, отремонтировать ее и устроить свое гнездо.
