— Ты уверен, что он провалится?
— Да, мой повелитель. Значит, будем ждать и второго, поскольку Калокир получил повеление императора.
— Не люблю ждать…
— Ты — великий воевода, твое нетерпение есть нетерпение воина, и поэтому оно — естественно. А я — Неслых. Я привык к выжиданию, как зверь, который до времени затаился в своей норе.
— Я не привык ждать удара в спину в битве, потому что меня прикрывают лучшие дружинники, — сказал Свенельд. — Но когда я не знаю, кто у меня за спиной, не могу вести бой. А ты — можешь. Поэтому разыщи врага.
— Великий воевода, там нет врагов. Ты отвечаешь за жизнь князя Святослава, тебя беспокоит судьба Малуши, на которую посягали вятичские стрелы. Всего лишь стрелы, мой повелитель, а не сами вятичи!.. Говорю так не только потому, что в этом сомневался твой побратим великий боярин Берсень, но и потому, что у меня в рязанской земле много своих людей.
Неслых доселе ни разу не говорил столь длинно и горячо. Свенельд с удивлением слушал его, и тревога в его душе постепенно гасла.
Он даже улыбнулся, хотя в беседах с подчиненными никогда себе этого не позволял. И добавил:
— Я доволен твоими людьми. Но если они найдут пути, по которым Калокир переправляет своих разведчиков к нам, я буду полностью удовлетворен. А награда будет соответствовать моему удовлетворению.
— Торговые люди, — не задумываясь, предположил Неслых.
— Византийские?
— Не только, великий воевода.
— Кто же тогда?
— Для торговых людей нет понятия родины. Есть лишь доход.
— Значит, наши купцы тоже?
— Для торговых людей пособничество — тоже товар. Византия не считает золота, великий воевода.
— Я тоже, Неслых. Почаще напоминай об этом своим людям.
3
Если бы об этом разговоре узнал Обран, он бы очень встревожился. В отличие от своего друга Барта он был несуетлив и последователен. С Византией у него были крепкие торговые связи, он не желал их терять, а потому по-доброму приятельствовал с Калокиром, и его корабли, набитые товарами, не застаивались на выходе в Черное море.
На обратном пути караваны Обрана брали на корабли пассажиров. Мелких торговцев, странников из Византии, случайных попутчиков, которые стремились в Киевское княжество. Обран не мелочился, не требовал с них платы за проезд, зато с интересом расспрашивал бывалых людей о Византии, о ценах на ее рынках, потребностях в товарах, которые могла поставить Киевская Русь. Сведения из первых уст были для опытного торговца дороже любой платы.
И поэтому когда на замыкающую насаду сел никому не известный паренек, никто на него и внимания не обратил. А как стали спрашивать, кто он, да откуда, да далеко ли собрался, паренек только мычал. Немой, решили. Накормили, кинули рядно в затишок, чтобы ветром не продуло, да и забыли про него. Даже когда в обход порогов суда волоком перетаскивали рабы, паренька не тронули. Помощи от него никакой, а груз невелик.
Только на подходе к Киеву этот пассажир исчез. Как в воду канул. Без всяких следов.
Встревоженный человек Неслыха, сопровождавший караван, тотчас доложил прямому начальнику, позволив себе предположить, что паренек мог сам свалиться в воду. Но такие чудеса Неслыху не нравились.
— Коли так, твое счастье.
Чудеса не нравились, однако никто не знал, в каком именно месте парнишка скользнул в воду, да и описать самого парнишку никто толком не мог.
Есть такое свойство запоминания: про слепого расскажут немало, поскольку он говорить может, а про немого только и ответят:
— Немой. — И пожмут плечами.
«Не мой» — значит чужой. Никому не понятный. Единственно, что мог Неслых сделать, послать гонца к своим людям в окружении великого князя, чтобы немедленно донесли, если появится вдруг кто бы то ни было. Парень или мальчишка, все равно.
Вскоре пришла весть о появлении парнишки, но совсем не немого, а очень даже болтливого. Это было новостью для Неслыха, ломающей первые предположения, и он лично выехал в Летний дворец. Расспросил своих людей о мальчишке, и выяснилось, что он очень любит и умеет ловить рыбу, что, по его рассказам, совсем маленьким его увезли печенеги, но он то ли сбежал, то ли надоел им, сумел скрыться в камышах одного из днепровских лиманов, где и кормился рыбой да раками. Откуда он — сам толком не знает, но говорит по-русски, лишь иногда вставляя… В общем, какие-то непонятные слова.
— Печенежские, — пояснил Руслан.
И добавил, помолчав:
— Бани боится. Говорит, что в камышах его водяной чуть в воду не уволок, и он клятву дал, что мыться больше не будет.
— Рыбак, а воды боится, — усмехнулся Неслых. — Ну-ка покличь его ко мне.
Руслан позвал, и парнишка тут же появился перед Неслыхом. Щуплый, нескладный, но глаз не прячет и готов отвечать.
— Рыбак?
— Ловлю. В камышах.
— А чего же бани боишься?
— Я не бани боюсь, я водяного боюсь. А на земле Банник — его главный помощник. И я зарок дал, что в баню не пойду.
— Никогда? — усмехнулся Неслых.
Этот перепуганный печенегами и одиночеством мальчишка никак не соответствовал описанию того немого, который ночью прыгнул в воду с насады торгового каравана. Тот — да, был явно заслан Калокиром: немой, ничего не расскажет. А этот печенежский беглец…
— Пойду, если великий князь зарок с меня в бане снимет.
— А почему именно великий князь?
— Потому что он сильный. А сильного боги любят, а всякая нечисть боится.
— Ну, ступай.
Парнишка ушел. Неслых еще раз все взвесил, подошел к Святославу.
— Дозволь обратиться, великий князь.
— Что тебе?
— Это не тот, кого мы ищем. Только он перепуган очень. Водяной его чуть не утопил, так он зарок дал, что мыться в бане не будет, пока ты, великий князь, от зарока его не освободишь.
— Ну и пусть не моется.
— Так он же завшивеет и всех вас заразит. И вонять будет.
Святослав похмурился, подумал. Сказал недовольно:
— Ладно. Вели баню истопить.
Баню истопили. Великий князь крикнул, чтобы позвали мальчишку-рыбака, и первым вошел в нее. Только начал раздеваться, как беззвучно вошел нескладный рыбачок.
— Дозволь обратиться, великий князь.
— Что?
— Умеешь ли ты, великий князь, читать греческие письмена?
— У тебя послание?
Вместо ответа Шом (а это был, конечно, он) тут же стянул через голову полусопревшую рубаху и подставил княжескому взору грязную пропотевшую спину, на которой были старательно вытатуированы греческие буквы. Святослав с трудом разобрал их, а, разобрав, рванулся к дверям.
— Великого воеводу Свенельда ко мне! Быстро, Морозко! О двуконь!
Закрыл дверь. Сурово глянул на Шома.
— Известно тебе, что написано на твоей спине?
— Нет, великий князь. Я и грамоте-то не знаю, а тем более на спине.
Почти час великий князь в напряженном нетерпении метался по тесной баньке. Шом без рубахи молча сидел в углу, с тревогой глядя на Святослава. Наконец, распахнулась дверь, и вошел Свенельд.
— Ты звал меня, великий князь?
Вместо ответа Святослав схватил Шома и развернул его спиной к окну.
— Читай! Вслух!..
— «На исповеди у великого Патриарха после крещения киевская княгиня Ольга покаялась, признавшись, что отцом ее сына Святослава является не князь Игорь, а воевода Свенельд».
— Это правда?
— Да, — твердо ответил великий воевода. Я — твой отец.
— Я — законный внук самого Рюрика, не забывайся, воевода!
— Это ты не забывайся, сын. Внук далеко не всегда наследует престол.
Святослав широкими шагами продолжал мерить тесное пространство, резко разворачиваясь.
«Как барс», — подумал Свенельд.
— Мой дом — моя дружина. Моя семья — моя дружина. Моя земля та, которую я отвоюю. Жив кто-нибудь из старых варягов, который еще ясно помнит варяжские законы?
— Найду.
— Привезешь ко мне, пока ему не отказала память. То есть немедля.
— Пришлю.
— И последнее. Мальчишку не трогать. Грамоты все равно тут никто не знает. А мне он нужен. Он мне добрую рыбу поймает.
— Будет исполнено, великий князь, — насмешливо улыбнулся Свенельд.
— Ступай.
— Слушаю и повинуюсь.
Свенельд низко поклонился сыну и вышел. А через день Шом исчез. Пошел на рыбалку, поскольку зарок был снят самим великим князем, и — исчез…
— И это лыко им впишем в строку, — сквозь зубы процедил Святослав.
Уже на третий день Свенельд прислал старого варяга. Шамкающего, седого, с трясущимся подбородком, но прямой спиной. Это настолько поразило Святослава, что он шепнул Морозко:
— Гляди, стать-то какая…
— Какая там стать! — усмехнулся Морозно. — Сунули копье выше крестца, вот и вся стать.
1
В те времена Святослав по княжеской традиции вставал не рано. К моменту его обильного завтрака дружина под руководством Морозко, наскоро проглотив утреннее хлебово из общего котла, уже махала мечами до седьмого пота. Великий князь со свежими силами вступал в состязания, легко выигрывая учебные бои. Внуки Зигбъерна Сфенкл и Икмор считали это неправильным, но позволяли себе непримиримо ворчать лишь в отсутствие Святослава.
