что мы угрожаем их свободам, а курфюрст очень усиленно желает избежать даже подозрения. В замок, в сокровищницу мы должны получить доступ, – говорил он далее, – хотя бы нам пришлось довольствоваться другой короной. Мне говорят, что, согласно старым формам и обычаям, для коронационной церемонии нужно захоронение умершего короля. Собеские нам останков не дадут! Что же мы сделаем?
– А! Мы об этом думали и советовались! – ответил Денбский. – Пустой гроб будет символизировать покойника… гораздо труднее будет нам открыть замок, а коронация не может проходить в другом месте, только в Вавеле.
Флеминг молча показал, как бы считает деньги, а епископ сделал многозначительную мину.
– Мы уже столько их потратили, что скупиться не можем, – сказал полковник.
На протяжении этого разговора немец давал знаки нетерпения, хотел живо исчерпать всё, что было для совещания с Денбским, но епископ, хоть одинаково живого темперамента, привык больше рассуждать о каждом предмете.
Флеминг как раз говорил о деньгах, когда медленным шагом из глубины покоев, занятых епископом, вышел старец, согнувшийся, с весьма значительными чертами, с полным мысли лицом, в чёрной одежде, перепоясанный таким же поясом, с плащиком на плечах.
Был это некогда любимец Яна III, знаменитый учёный о. Вота, из Общества иезуитов. В своём ордене он имел необычное значение и, несмотря на очень уже преклонный возраст, ордену и Риму в деле католицизма и возведения на трон саксонского курфюрста им пришлось пользоваться. Флеминг издалека с ним поздоровался, вежливей, чем можно было от него ожидать, а епископ, несмотря на то, что тот был простым монахом, поспешно уступил ему место, показывая великое уважение. О. Вота казался уже гостем на земле. Некогда энергичный и неутомимый в работе, сегодня холодный, выжитый, застывший, исполнял уже только долг, горячо занимаясь повседневными делами.
– Вы пришли очень вовремя, – начал Флеминг, приближаясь. – Речь была о деньгах, саксонскую казну мы уже значительно исчерпали; прежде чем акциза даст нам что-то снова, орден нам в Польше у себя кредит обеспечил. Мы безмерно в нём нуждаемся.
Вота слушал холодно.
– Что мы обещали и что отец генерал в Риме обеспечил барону фон Роз, мы это свято исполним. Но, наидостойнейший господин, – прибавил он, – эти деньги не наши, они принадлежат ордену, а скорее всему христианству, костёлу, нашей миссии.
Поэтому мы не можем дать их без некоторых гарантий и надёжности.
– Мы пожертвовали драгоценности, – отпарировал Флеминг, – это дело мы обсудили.
– Наши провинциалы будут иметь соответствующие приказы, заверьте в этом короля.
И, помолчав минуту, отец Вота говорил тише, не глядя на Флеминга:
– Элекция и коронация курфюрста лежит у нас всех на сердце. Мне нет нужды повторять, что в Польше мы всякими силами будем поддерживать короля. В свою очередь мы также ожидаем от вас, что сдержите обещания. До сих пор католическое богослужение в Лейпциге и Дрездене проходит тайно при закрытых дверях, мы должны требовать открыть часовни.
– Только не колоколов, потому что между тем вам дать их не можем, – вставил полковник. – Король особенно велел, чтобы католики получили всевозможные свободы, мы также должны глядеть на наших евангелистов, в которых кипят страсти. У нас фанатики… нужно читать, что пишут, слушать, что с кафедры разглашают.
– Первая минута во всём горячкой отличается, – шепнул отец Вота.
Флеминг искал уже только причину для окончания разговора и хотел выйти. Пошептались о чём-то с епископом и, попрощавшись с обеими духовными, сопровождаемый до двери Денбским, он исчез.
Отец Вота остался с ним наедине.
– Что же вы скажете об этом всём? – воскликнул епископ, обращаясь к нему. – Я посвятил себя делам церкви и принял участие в опасной игре. На этом действительно приобретёт церковь… свет… Апостольская столица.
Монах задумался.
– Не имею, – сказал он, – пророческого духа. Сказать правду, курфюрст не вызывает во мне никакого доверия. В обращение не верю. Жена точно вероисповедание не изменит. Сына нам обещали воспитать как католика, но мать-протестантка будет его первой учительницей веры, а потом… потом Бог делу своему поможет. В Саксонии, где ересь укоренилась сильней всего, с трудом её придётся искоренять.
– Пример монарха, – шепнул немного смешавшийся Денбский. – Молодой, горячей крови, этот господин поначалу рвения не покажет, но со временем… влияние, всё окружение, мы все…
Отец Вота усмехнулся.
– Дай Боже, – сказал он, – потому что жертвы, чтобы его заполучит, велики.
– Сына воспитаем мы, не мать, – сказал Денбский, – Рим о нём помнит. Мы должны его вырвать, вывезем его за границу. Ваш орден обеспечит учителей.
Монах слушал довольно равнодушно. Было видно, что не много верил во все эти обещания. Для Денбского речь шла о том, чтобы отцу Воте короля иначе обрисовать… начинал говорить всё горячей.
– Первый шаг сделан, он отказался от ереси… это главное, он в наших руках, теперь мы должны действовать.
– Он должен изменить жизнь, – шепнул Вота. – Плохой пример… а в Польше такой грех сердец ему не приобретёт.
– Отец мой, – начал Денбский, – взгляните, что творится на дворе Людовика, на глазах католического духовенства, с архихристианским королём. Этот Соломонов обычай оттуда, с Сены, пришёл на Эльбу. Для нас это наука, что во многих случаях нужно быть потакающим, дабы избежать худшего зла.
– Дай Боже, дай Боже, – шепнул Вота, – я только боюсь, как бы, вместо того чтобы брать пример с вас, ваши паны не захотели подражать ему.
Денбский покачал головой.
– Наши женщины стоят на страже домашних очагов, не бойтесь, отец…
Вота потихоньку мягко повторил своё: «Дай Боже, дай Боже!»
Разговор на мгновение прекратился, епископ, как если бы что-то вспомнил, приблизился к Воту и начал шептать:
– Ni fallor [2], отец мой, это господин, какой вам был нужен. Принимая нас в Тарновских горах, он раздавил в руке серебряный кубок… У него есть сила, и не только в руке, я думаю, она и в характере найдётся. Укротит распущенность, подавит шляхетские выступления, не допустит мятежей, пресечёт излишнюю свободу, это видно в его глазах. Наконец, он привык к absolutum dominium [3], потому что у себя не знает никакого ограничения власти.
Вота ещё раз шепнул:
– Дай Боже, дай Боже! Utinam!
Как великими переворотами в природе пользуются маленькие существа и появляются, ведомые инстинктом, на руинах, на посевах, одинаково на запах цветущих полей, как на запах пепелища, то же самое в мире людей; историческими событиями великой важности пользуются мелкие и маленькие, невидимые эфемериды, находящиеся везде, где что-либо возносится или падает.
В то время, когда Саксония, остолбенелая и удивлённая, беспокоилась за выбор своего курфюрста, видя угрозу религии, когда проницательные умы Польши в Августе
