Хотя был еще пост, но с каждым днем становилось теплее. К церкви уже привезли целый воз нарезанных по донским берегам краснокожих гибких вербинок с нежными, пушистыми «котятами»
В вербную всенощную, бывало, на площади в городе закипала игра в «верба-хлест, бей до слез» и молодежь хлестала друг друга вербными прутьями. Попы бранились за эту языческую забаву, однако унять ее не могли.
На этот раз молодые казаки и казачки, словно охваченные какою-то робостью, тихо шли ото всенощной, и никто не затеял веками жившей игры. Только где-то, уже далеко от церкви, услышал Степан взрывы смеха и вскрики и визг вспугнутых девчонок...
«А болит у них сердце, болит! – думал Разин. – Сколь ни старайся, Корней, не поднять тебе злобы их против меня: знают, что я для народа за правду бился, и скажут еще они свое слово!»
Через день поутру, тотчас после обедни, когда толпа собравшихся не вмещалась в маленькой церкви, поп в облачении, с зажженной свечою вышел на площадь.
Петруха Ходнев помогал мелкорослому, щупленькому, как сухое яблоко сморщенному псаломщику с седоватой косицей вытащить из церкви пузастый, тяжелый аналой, обшитый черным сукном.
Домовитые казаки, вся знать, со строгими, великопостными лицами, важно расположились вокруг аналоя. Таинственно перешептывались. Простые казаки почуяли что-то необычайное, напряглись любопытством. Поп развернул длинный свиток и торжественно огласил послание патриарха, которое сообщало, что великим постом, в неделю православия, в Москве, в Успенском соборе, патриарх Иоасаф отлучил от церкви, проклял и предал анафеме «вора, безбожника, клятвопреступника, сатанинского сына, изверга и убийцу, пролившего кровь невинных», казака Зимовейской станицы Стеньку Разина.
Вся собравшаяся на площадь у церкви толпа гулко охнула одним вздохом, как вершины деревьев в лесу при внезапном порыве ветра, глухим шумом вдруг охватило площадь, но все тотчас же смолкли, когда поп взял из рук дьякона сразу целый пук зажженных свечей. Все с любопытством уставились на небывалый факел в поповских руках.
– Трижды анафема, проклят безбожник, враг церкви Христовой Стенька, – возгласил поп с каким-то озлобленным торжеством. – Предан навек сатане и отвергнут от бога! Во ад, в геенну огненную, на веки веков предается душа его Вельзевулу. Да никто не спознается с ним. Да никто же любит его, да никто же молится за него, безбожника-убийцу. Трижды анафема проклят! – воскликнул поп и повернул зажженные свечи, которые держал в руке, горящими концами вниз. Некоторые из них погасли и зачадили.
Степан словно и не слышал попа, словно не видел толпы казаков и стоящей впереди всей старшины. Он сидел, опустив голову, отламывая хлеб от краюхи, лежавшей рядом с ним на полу притвора, и бессознательно медленно жевал подгорелую корку.
– Трижды анафема Стенька проклят! – повторил на всю площадь поп и снова огнем вниз поставил свечи.
На площади в задних рядах толпы в это время поднялась суматоха, словно кто-то проталкивался, рвался сквозь людское скопище, послышались приглушенные возгласы, восклицания. Многие головы повернулись в сторону шума.
Войсковая старшина, опасаясь явить страх и утратить достоинство, беспокойно косилась на окружавших...
– Трижды проклят безбожник, враг церкви Христовой, убийца, вор, клятвопреступник, анафема Стенька! – выкрикнул поп и в третий раз опрокинул свечи. Пламя затрепетало, и фитили потухли, распространяя чад.
Толпа раздалась, пропуская к церкви неприбранную, с измученными глазами, запыхавшуюся от долгой и быстрой ходьбы Алену.
Вырвавшись наконец из людского скопища, Алена остановилась, взглянула на скованного цепями мужа, грязного, со всклокоченной поседевшей бородой, в растерзанном дорогом кафтане и об одном сапоге, глядевшего в пол, где лежала краюха.
Домовитые успокоенно переглянулись и отвели от несчастной глаза.
Алена всплеснула руками, ноги ее подкосились, и молча она упала на колени там, где стояла. Глаза ее помутились, но слезы не лились по щекам, а как-то странно держались, дрожа между густыми ресницами. Она вся была в этих покрытых трепетной влагой синих глазах, затаивших отчаяние и муку.
– Так да погаснет в душах людских любовь к анафеме Стеньке. Так потухнет бесовская сила его, как погас для него свет любви и прощенья божьего! – возгласил поп, глядя на тающий чад от погасших свечей.
– Аминь! – откликнулись дьякон, псаломщик и с ними Петруха.
Стоявшая рядом старшина с поспешностью начала расходиться.
– Степанушка! – закричала Алена, протянув к мужу руки, но не в силах подняться. – Да что же злодеи с тобой сотворили?! – вскричала она, не вставая с колен.
Степан только тут, только вблизи, узнал ее и ласково посмотрел на нее.
– Встань, Алеша, – глухо сказал он. – Жива! А Гришатка?
И слезы теперь сорвались у нее с ресниц и потекли по щекам. Алена вскочила, метнулась к нему, но казаки охраны скрестили меж ней и Степаном две пики.
– Назад! Куды к сатане полезла!
Она не слыхала окрика. Схватившись за пики руками, как за ограду, которая отделяла ее от Степана, она видела и слышала только его одного.
– Гришатка не ведаю где, – говорила она. – Тогда же вослед за тобой увели. А я-то сомлела... Меня Машута да Катя с Парашенькой взяли, держали, никак не пускали, насилу-то я убегла... А ныне сказали народ, что тебя показнят... уж как я бежала.
По щекам Алены, оставляя мокрый след, текли слезы, мокрая прядка волос прилипла к потному лбу.
– А как атаманы? – нетерпеливо спросил Степан. – Тезка где? Федор Каторжный, дедко Панас?..
– Не ведаю ведь сама ничего, Степан Тимофеич...
Пробираясь в толпе, она не слышала слов проклятья и не думала ни о чем теперь, кроме того, что перед нею закованный в цепи ее муж, ее жизнь...
Степан тоже глядел на нее, позабыв о толпе, окружавшей церковь, как будто их было здесь только двое...
– Неужто тебя казнят?.. – опять прорвалась рыданьем Алена и снова метнулась к нему. – Пойду лягу вместе с тобою на плаху! – вскричала она.
Но пики скрестились выше и крепче.
– Наза-ад! – зарычал караульный.
Алена вдруг возмутилась.
– Да что ты, взбесился?! Кого не пускаешь, ирод? Жена я ему! – закричала Алена, с неожиданной силой встряхнув обе пики.
– Женщина! Стой, раба божья! – громко сказал поп, выходя из церкви. – Не муж он тебе, и ты ему не жена. Уймись! Церковь тебя с ним венчала, церковь отторгла тебя от него. Проклят он...
– Господи! Боже! – воскликнула она, в страхе крестясь.
– Не греши? – остановил ее поп. – Краше тебе молиться за нехристя, чем за него: ангел-хранитель покинул его в слезах... Сам патриарх его проклял...
– Гос-по-ди-и! – вскричала Алена, только тут и поняв, что постигло Степана. – Боже мой, да за что мне одной, окаянной, сдалося такое!.. Сына малого отняли, вот казака проклинают!.. Да что ж я наделала?! Чем виновата у бога?!
Алена вцепилась пальцами в косы, дернула клочья волос и упала на землю.
Какая-то женщина из толпы, глядя на муки ее, не сдержала слез и вскрикнула.
– Муж мо-ой! – вопила Алена.
– Уймись, неразумная, – неумолимо твердил ей поп. – Нет у него ни жены, ни детей, ни брата. Сатана и нечистые – то ему вся родня. Токмо молитвою перед богом...
– Встань, Алешка! – твердо и повелительно перебил Степан. – Продали нашего бога боярам за тридцать алтын... Нет больше бога!..
– Унять колдуна! На бога хулу шумит! – взвизгнул Петруха.
– Камнями побить колдуна! – подхватил другой молодой казак.
– Анафема про-оклят? Ана-фема про-оклят!.. – закричал нараспев какой-то нарядный подросток. Он выбрал камушек на земле и, запустив им в Степана, попал в висок.
Из рассеченного виска на лицо потекла кровь.
– Колдун, колдун, заколдуй! Колдун, колдун, заколдуй! – подхватили другие ребята, дети домовитого казачья, меча мелкие камушки в Разина.
– Пошли, собачата! – несмело турнул их кто-то, но ребята не унялись.
Алена, недвижно лежавшая на земле ничком, подняла голову, взглянула на них, вскочила и, как мать, защищая детеныша, разъяренная, бросилась на ребят.
– Мучители, нехристи! Иродо племя! – голосила она, стараясь схватить испугавшихся не на шутку подростков...
– Растер-за-а-и-ит! Спасайте де-те-ей! – тонко, пронзительно заголосила тучная Демьяниха, мать одного из ребят, кидаясь вослед за Аленой.
– Ишь, ощерилась, ведьма! Когтищи железные на ребят... Хватай ее, ведьму!.. – крикнул Петруха.
– Саму-то камнями, камнями!.. – подхватили за Демьянихой старшинские жены, из любопытства не ушедшие за мужьями с площади.
– Ой, матынька, матка-а!.. – откуда-то издали заорал один из подростков.
Озверевшая и жирная Демьяниха с диким визгом рванулась туда сквозь толпу. Кто-то подставил ей ногу, она растянулась и завизжала пуще...
Петруха Ходнев, Микола Ведерников, Ванька Семенов – старшинская молодежь – с плетями кинулись на толпу.
