— Да, я помню битву при Дилионе.
— Благодарю, Ваше Величество. Так вот, во время решительной атаки на мрежольский лагерь, когда Ваше Величество находились в нашем строю, был убит ваш личный знаменосец, но знамя…
— Погодите! Я вспомнила! Ариоль Омундсен! — Жанна попыталась приподняться, но неловко двинула рукой и со всхлипом упала на подушки. Омундсен смотрел на нее счастливыми глазами и ничего не замечал.
— Маэстро, — позвала Жанна. Кайзерини подошел, она мимикой показала ему, что надо вытереть слезы. Потом она снова повернула голову к Омундсену.
— Я все вспомнила… Ведь вы не сержант, я пожаловала вам чин капитана… Почему же вы… Я, конечно, забыла, но следовало же напомнить… Маэстро! Вот это капитан Омундсен! Пожмите ему руку, он достоин этого.
Омундсен поднялся с колен. Кайзерини подошел к нему.
— Я уважаю вас, капитан Омундсен, — сказал врач, пожимая руку телогрею, — ибо вы были верным слугой королевы и остаетесь таковым даже сейчас. Это достойно глубокого уважения.
Омундсен сильно смутился. Жанна скомандовала:
— Капитан, сядьте. Маэстро, вы будете писать, я назначаю вас моим секретарем.
— Я готов, мадонна.
— Пишите: «Сим удостоверяется, что мы, Иоанна Первая, Божьей милостью королева Великой Виргинии и острова Ре etc., жалуем господина Ариоля Омундсена чином капитана с правом на собственное знамя. Господин Омундсен вправе истребовать рекомый чин у моего законного наследника. Дано в Таускароре a. D. 1578, августа…» Какое сегодня?.. «августа 24 дня… в последний день моей земной жизни…» впрочем, это я так, этого вы в документ не пишите…
Кайзерини торопливо записывал. Омундсен вскрикнул:
— Не говорите так, Ваше Величество! Я знаю планы лигеров, я затем и пришел, чтобы этот ваш день не стал последним!
Жанна пристально посмотрела на него.
— Вы, значит, пришли предложить мне побег?
— Святая правда, Ваше Величество! Именно побег! — Жанна никак не реагировала на это, и он с жаром продолжал: — Все подготовлено, полная уверенность в удаче!..
Жанна еще помолчала, глядя ему в лицо.
— Изложите план, капитан Омундсен.
— Ваше Величество, смею вас уверить, остановка только за вашим согласием. Я наблюдаю за лигерами уже целый месяц и знаю их порядки. Эти скоты за дверью сменяются через час. Их сменят мои люди… не все мои, но чужих мы… — Он сделал выразительный жест. — Мы переоденем Ваше Величество в солдатскую одежду, на голову наденем шлем с забралом и выйдем совершенно свободно, не бросаясь в глаза… там внизу толпа…
Под конец речи Омундсен стал сбиваться и тускнеть: он видел, что королева не слушает его. Все же он договорил, уже без всякого энтузиазма:
— Одежда для Вашего Величества у меня с собой… — и потрогал свою объемистую поясницу.
— Маэстро, — сказала Жанна, — готов ли документ?
— Готов, мадонна.
— Надо подписать. Помогите мне.
Кайзерини поднес ей лист на своей аптекарской дощечке. Жанна закусила губу, перекатилась на левый бок, согнула правую руку и дрожащими буквами вывела: «Подписано». Росчерка не получилось. И не хватало еще ее имени — Кайзерини ведь не знал, как пишутся официальные бумаги. Она сама добавила букву за буквой: «И-о-а-н-н-а».
— Вот, возьмите, капитан, — сказала она. — Печати нет, но зато подпись самая что ни на есть подлинная…
Омундсен принял бумагу, встав на колено у ее изголовья. Жанна дала ему поцеловать руку и отвернулась от него.
— Капитан, — сказала она, глядя в стену, — я не поеду с вами никуда. Вы опоздали, мой капитан, но вы совсем не виноваты, нет. Я уже мертва, и давно мертва… Какое же это было число? Девятое июля… или восьмое?.. У меня всегда было плохо с числами… Но это не важно. Я умерла уже тогда, в тот день, я мертва, хотя и разговариваю с вами. Не удивляйтесь этому. Завтра просто будет официально и при свидетелях подтверждена моя смерть. Но они убьют уже труп. «Постыла душе моей жизнь моя», — закончила она цитатой из книги Иова.
Омундсен, весь обмякнув, тяжело сидел на полу у ее изголовья. Кайзерини застыл, уставившись в окно.
Молчание длилось очень долго.
Ариоль Омундсен не сказал ей больше ни слова — зачем?
Она не хочет. Она убила его мечту, которую он бережно вынашивал целый месяц. Ибо главное было не в том, чтобы вывести ее из замка, — это было не трудно. Главное было в том, куда увезти ее потом, куда спрятать. И он придумал, и был страшно горд своей выдумкой: конечно, он увезет ее туда, где ее искать никак не будут, — на север, на остров Ре, на свою родину.
Он уже во всех мелочах, в подробностях видел это путешествие, он предвкушал его. Это было возвращение к юности, когда он был еще темным, неграмотным охотником, когда он жил настолько тесной связью с окружающей природой, что ощущал себя ее частью.
Он выдаст ее за свою дочь. В Сепетоке, на берегу Волчьего моря, он наймет фригийскую шхуну, и она доставит их на остров. Это огромный остров, целая страна, богатая и разнообразная. Они обогнут Волчий мыс, минуют Чизен — гнездо чемианцев — и высадятся в краю ревеланов, кочевников-фригийцев, оленеводов и охотников, живущих в тундрах северного побережья. Ревеланы, собственно, не считают себя фригийцами, да и сами фригийцы не считают их за своих. Мы не фригийцы, говорят они, мы ревеланы, люди Большого Сокола, а фригийцы смеются над ними: вы просто темные дикари, нет и не было такого клана! Но язык у ревеланов очень похож на фригийский. Омундсен хорошо знал их язык и знал этих людей. Да, дикие люди, темные люди, но зато какие бесконечно добрые, надежные люди! Все тебе отдадут, и жизни не пожалеют. Уж они-то не выдадут их властям… да они и не знают ничего ни о Лиге, ни о гражданской войне… они, наверное, до сих пор еще полагают, что их король — великий Карл, plex ajerem qatx lac[102]. Он наймет большую нарту… будет уже сентябрь, и тундра будет покрыта первым тонким снегом… и они поедут по тундре, под серым, но не монотонно-серым а жемчужно-розовым, местами голубым, небом… Он завернет ее в северные одежды… уж он купит ей qofc и paxel[103] из белого горностая… ведь она — королева… уж он не пожалеет ни соли, ни пороху, ни наконечников для стрел… золото там ничего не стоит… он наденет ей Iil и sfu-n[104], вышитые красной шерстью, как у дочери князя… Он покажет ее старухам, старейшинам племени. «Sqwo-n, — скажет он им, — ti-n kman р'ес mimsx-in, бабы, — скажет он им, — это моя дочка». И старухи, осмотрев ее медленно и вдумчиво, как вещь, скажут, качая головами: «Ее, tnumlane, plxe, lgi cinenglex, однако, южанин, красивая у тебя дочка». Да, она будет очень хороша в белом горностаевом капюшоне вокруг лица. Он привяжет ее к нарте белым ремнем… надо привязываться, чтобы не выпасть на кочках, торчащих из-под снега… и они поедут на запад, огибая холмы и озера, держа Становые горы по левую руку… Прекрасна тундра осенью, когда на первом белом снегу пламенеют ярко-красные, желтые, рыжие кустики ягодников, еще засыпанные… Она никогда не видела этой красоты… Она будет радоваться, как ребенок, этим листочкам… она умеет радоваться красоте… а он будет срывать прихваченные морозом сладкие ягоды и класть ей в рот… Ревеланы будут загодя готовить им привалы… и они будут ехать, издали видя пламя костра, темно-рыжее на белом снегу… На ночь он будет ставить ей отдельный положок из оленьих шкур… он сошьет его сам… в шатрах у кочевников дурно пахнет, это не для нее… он купит ей княжеский спальный мешок — ksxc'aneng, вышитый бисером… и она будет спать, не боясь никакого мороза… Он будет охранять ее сон… И так они приедут в Малгу…
Он не думал ни об опасностях — ведь надо было еще добраться до благословенных мест, — ни о награде — быть может, она пожалует его графом? — нет, весь месяц, наблюдая за караульной службой в Таускароре, он видел только путешествие, только ее румяное счастливое лицо, опушенное белым горностаем, на фоне бесконечной тундры.
И вот — ничего этого не будет. Она не хочет. Ариоль Омундсен ничего не сказал ей. Она хочет умереть. Воля Ее Величества — закон. Размечтался, старый дурак… Она убила его мечту. Она не хочет.
Молчание длилось очень долго.
— Но есть один человек, который жив, — вдруг заговорила королева. — Вот он, здесь. (Кайзерини вздрогнул, но остался в прежней позе.) Он достоин жизни, и мне было бы приятно, если бы он сохранил жизнь. Спасите его, капитан, вместо меня.
— Но, мадонна… — попытался было Кайзерини.
— Молчите, маэстро, я не разрешала вам говорить. Капитан, можете вы сделать это?
— Я, Ваше Величество… — пробормотал Омундсен в королевский затылок. — Мои люди…
— Да или кет, капитан?
— Да, Ваше Величество, конечно, да…
Кайзерини метнулся к постели, припал к изголовью с другой стороны, смотрел в лицо королеве.
— О мадонна… мадонна…
