— Мы хотели аил оборудовать как жилье алтайцев-шаманистов, деревянных идолов повесили. Она запротестовала, никак не могли уговорить.
Борлай пришел к подножию лысой горы, где стояли аилы. Осмотрев их, он вместе с сотрудником музея отправился искать Яманай по всем павильонам. Они встретили ее у коновязей, где стояли лошади каракольских колхозов.
— Ты почему из аила убежала? — спросил Борлай.
— Они там кермежеков разных понавешали, а я смотреть на них не могу.
— Тебя обком командировал… на три дня.
— Уберите кермежеков — неделю проживу.
Говорила она решительно, морщинка между бровей выражала настойчивость.
— Чудачка ты, Яманай! Ты же знаешь, что никаких богов нет… Ведь это только для показа.
— Я сказала, что не могу слышать ни о кермежеках, ни о шаманах: сердце не терпит.
— Ладно, уберем, — уступил Борлай и повернулся к сотруднику музея: — В соседнем аиле кермежеки есть, а в этом и так ладно. Хватит старого.
Он пригласил Яманай, и она пошла осматривать лошадей своего колхоза. Старик в новом черном пиджаке и новой фуражке чистил серого, в яблоках, жеребца.
— А-а-а, Тюхтень приехал! — обрадовался Токушев — Здорово, старик! Кони у вас сытые. Молодцы! Кто еще из наших здесь?
— Шесть человек. Брат твой приехал.
Яманай покраснела и опустила глаза.
— Который?
— Байрым. Ярманка не приедет, — он в аймаке один остался.
— Меня в Агаш посылают на работу, — сказала Яманай.
— Рад за тебя. Ты там всех знаешь, и работа для тебя будет легкой.
Борлай посмотрел на ее голубое платье с глубоким вырезом вокруг бронзовой шеи, на загоревшее лицо, и ему показалось, что она стала выше ростом, стройнее и еще подвижнее.
…Праздник начался призывными звуками горна. На площадь вступил эскадрон бывших красных партизан из отряда «горных орлов». Флажки на пиках расцвели таежными пионами. Загоревшие физкультурники несли огромные мячи. Улицы были заполнены людьми, спешившими к месту торжества. Знамена, красные повязки на рукавах, флаги… Колхозники из дальних урочищ, въехали несколькими колоннами. На большой площади стало тесно. Ближняя гора покрылась яркими нарядами женщин. Белая трибуна посредине площади походила на речной пароход. Борлай вслед за председателем облисполкома поднялся туда. Рядом стояли дальние гости. Якуты и буряты, шорцы и хакасы, рабочие Кузнецкстроя и Новосибирска, Барнаула и Бийска, приехавшие приветствовать область-именинницу.
«Улу байрам! Великий праздник! — подумал Токушев. — Людей — как цветов на лесной поляне! Никогда столько не видел».
Снова заиграл горн. Председатель облисполкома подвинулся к микрофону и объявил праздник открытым. Под звуки «Интернационала», торжественно колыхаясь в голубом воздухе, красный флаг поднялся на вершину высокой мачты. Выставочные павильоны, словно корабли в походе, взметнули вымпелы. На ближних сопках, салютуя празднику, взорвались фугасы.
К микрофону подошел Копосов. Он говорил долго, но его речь слушали, как поэму:
— Наш путь, наша последняя перекочевка — перекочевка к социализму, славная большими победами. Десять лет назад в области было коллективизировано сто шестьдесят одно хозяйство. Сейчас в наших колхозах — одиннадцать тысяч хозяйств… У нас была сплошная безграмотность, а теперь у нас почти все взрослое население умеет читать и писать. Выросли свои ученые. У нас работает театр на родном языке. Художники-алтайцы пишут картины о великих социалистических преобразованиях Горного Алтая.
Аплодисменты напоминали шум водопадов.
Каждые десять минут у микрофона сменялись ораторы — члены правительства, бывшие красные партизаны, командиры, гости из Монгольской Народной Республики.
На трибуну поднялась делегация первого алтайского колхоза.
— К десятилетию области мы добились больших побед, — взволнованным голосом начал Сенюш Курбаев. — Еще недавно мы не умели пахать, не знали, что такое плуг. А нынче мы первыми в области закончили сев. Мы построили новое село. Радио доносит до нас голос Москвы.
Гремела музыка… Сенюш спускался по лестнице. С последней ступеньки его подхватили с криком:
— Качать! Качать его! Ура-а!
Председатель крайисполкома сказал в микрофон:
— Товарищи, разрешите огласить список награжденных…
В списке были Филипп Суртаев и Федор Копосов, Миликей Охлупнев и Чумар Камзаев, Сенюш Курбаев и Байрым Токушев. Да, много в этом списке было для Борлая дорогих и родных имен. Не забыло правительство и его самого.
Почувствовав на своем лине тысячи взглядов, Борлай отошел на середину трибуны. Ему хотелось поскорее вернуться домой и обо всем рассказать жене, но с праздника уходить нельзя. Он стоял и смотрел на ярко-зеленые вершины лысых гор, на высокое легко-голубое небо. Смотрел и улыбался от большой и светлой радости.
5
Новый секретарь райкома партии, Ярманка Токушев, возвращался из дальнего колхоза. Лошадь под ним бежала ровной рысью. Он не шевелил поводьев. Мысленно он уже был дома. Расседлав коня, он пройдет в свою комнату — и сразу к столу.
Там — груда книг и новых газет. Он прочтет поэму Павла Кучияка, с которым встречался в совпартшколе; прочтет не первый, а, может быть, десятый раз. Судьба героини поэмы «Арбачи» волнует его едва ли не меньше, чем судьба Яманай. Арбачи посчастливилось: у нее раньше открылись глаза на всю мерзость и несправедливость старой жизни, и она «с винтовкой в руках сражалась в рядах партизан».
На столе у Ярманки лежит любимый комус. Это на нем когда-то он играл для Яманай простые мелодии, похожие то на журчание лесного ручейка, то на соловьиную песню. Для нее пел:
Золотым листом богато одетая —
Не белая ли береза это?
По крутым плечам волосы распустившая —
Не моя ли невеста это?
Нет, лучше начать по-иному.
Молодым листом богато одетая…
Секретарь райкома комсомола, куда Яманай приехала на работу, говорил, что она выглядит красавицей. Скоро ли он, Ярманка, встретится с ней? Они долго будут смотреть друг другу в глаза и улыбаться от радости… Жаль, что не подошел к ней во время суда над Анытпасом. Жаль. Но тогда ему казалось, что покорность лежит на ее душе и пригибает голову к земле, словно снежный ком вершинку гибкой березки. По весне жаркое солнце растопило этот ком, и березка выпрямилась, весело зашумела молодой листвой. И Яманай, пройдя большую школу, тоже выпрямилась. Поскорей бы увидеться с нею!
«Интересно, знает ли она „Арбачи“? Ей бы прочитать… Говорят, из Кучияка вырастет большой поэт. Хорошо… Мне бы самому надо попробовать писать стихи. Может быть, получились бы неплохие. Ведь я в юности слагал песни».
Ярманка махнул рукой. До песен ли ему сейчас? В колхозе «Октябрь» подожгли скотный двор. Надо заняться выявлением социального прошлого некоторых лжеколхозников, выгнать притаившихся врагов. «Сибпушнина» распорядилась, чтобы у маралов срезали панты в середине мая, почти на месяц раньше созревания, — нужно написать в область об этом ошибочном распоряжении. Из обкома партии пришла бумажка: надо десять коммунистов послать в совпартшколу. Да мало ли дел у секретаря райкома? Полевая сумка набита неотложными бумагами и важными записками. Секретарь и в этот вечер пойдет в райком, в его кабинете далеко за полночь будет гореть лампа.
Есть у него и свои семейные дела. Надо обязательно съездить домой и как-то разрешить судьбу детей. А как ее разрешишь? В село мать не отпустит их. Да и трудно будет ему, холостому человеку, день и ночь занятому на работе, заниматься детьми. Чаных получает его переводы. Брат Байрым помогает им. Но этого мало. Надо самому взглянуть, узнать, как они учатся, поговорить с учителями, привезти книг, расспросить, какая им нужна одежда.
Много дум и забот у Ярманки Токушева.
Горы перекликались отрывистым ревом куранов. Слева, у озера, скрипел коростель. На воде лежала золотистая тропа.
«Говорят, что раньше сюда приходили лоси на водопой, — вспомнил Ярманка. — Вон там их старые тропы. Нам следовало бы поставить вопрос о заказниках».
Из-за сопки, где две долины сливались в одну, впереди него показалась вороная лошадь. Тонкая, крутоплечая девушка в сером платье часто взмахивала плетью. Черные стриженые волосы колыхались в воздухе, сбоку болталась полевая сумка.
«Неужели она?»
Ярманка не заметил, как начал понукать послушного коня.
Всадница оглянулась.
Лицо родное, милое.
Разгоряченная лошадь Ярманки скакала, вытянув шею, точно злясь на переднего коня, убыстрявшего бег.
Вскоре мягкие тени слились. Догнав Яманай, Ярманка схватил поводья ее коня.
— Здравствуй!.. Вот мы и увиделись!
Они поехали шагом. Оба молчали. Украдкой взглядывали друг на друга.
