— Хлопци, а як же наши больни? Йих же тысячи в городи! — забеспокоился Клешня.
— Небось, сам намылил пятки, раковая шейка? Ты потащишь их? На себе? — въедливо поинтересовался Лонцов. — Мы и раньше бросали тифозу белым. Ну и что?
Они взяли по паре гранат, патроны, карабины, рому и ждали Василия Данилова. Тот всё не появлялся. Может, штаб уже арестовали да и его заодно прихватили? Что творится! За какого беса бились? Батько сам говорил на митинге: «Мы подсекли тыл белых. Пусть нам будут благодарны большевики!» Вот и дождались дулю с маком. В чем же виноваты махновцы?
Пока они так переговаривались, появился наконец Василий.
— А штаб? — не понял командир бронепоезда.
— Ждут за станцией. Тут опасно. Бегом смываемся. Стоп! А ром и оружие для лысого начальства?
По одному, по два они уходили. Последним был Кочубей. Он поцеловал поручни, сказал бронепоезду:
— Прости, друг. Не уберегли… — и смахнул слезу.
На лодке случайного старика переправились через Днепр. Дальше пробирались плавнями, где когда-то прятались запорожские казаки, убегая от татар. Высоченные сухие тростники, рогоз, голые вербы, осокори тянулись на десятки километров, и все это называлось Великий Луг. Тут можно спрятать и прокормить рыбой, медом целое войско. Опасны были лишь огонь и аэропланы.
Показался дымок, костер на поляне у озерца. Наши беглецы принишкли в кустах. Но сорока, сучья дочь, заметила их и беспокойно стрекотала.
— Эй, хто там? Вылазь! — послышалось от костра.
— Ану, Вася, узнай, — попросил Билаш.
Данилов пошел и вскоре позвал:
— Свои! Дуйте сюда!
У вместительного шалаша сидели бородатые мужики, что-то пили, закусывали.
— Бог в помощь, — сказал Билаш.
— Сидай, якшо нэ шутыш, — ответил незнакомец, седой, в грязном, некогда белом кожухе. — Хто вы таки?
Виктор не стал юлить:
— Я начальник штаба Повстанческой армии Батьки Махно. Фамилия Билаш.
— А Зубкова знав?
— Пузатого? Что литр самогона мог выпить за один присест? — Виктор скривил в усмешке правый угол губ, посиневших от холода.
— Бачу, нэ брэшешь. А за вамы там ще хто е?
— Нет. Мы сами еле унесли ноги из Никополя.
— Хлопци! — гаркнул седой. — Вылазьтэ! Цэ свойи!
Зашуршали тростники, справа и слева появились дядьки с винтовками, даже «максим» выкатили.
— Молодцы! — похвалил Петр Петренко.
— Иначе крышка, — согласился седой. — Красные по берегу прут на Крым. Наших ловят. Командиров к ногтю. Ану, налывайтэ гостям!
Из разговора выяснилось, что плавни кишат партизанами. Никакой власти они не признают: ни белой, ни советской. Только свою, свободно выбранную.
— Нам шо трэба? — объяснял седой. — Зэмлю и мыр. А порядок навэдэм сами.
— Но поодиночке вас перебьют, — возразил Билаш.
— Так а дэ ж той Махно? — развел руками партизан. Этого никто из них не знал…
Только на пятые сутки беглецы вошли в Гуляй-Поле. Нестора Ивановича там уже не было: увезли без сознания в Дибривский лес вместе с Галиной. Повстанцы разбрелись по хатам.
Армия исчезла, затаилась.
8 февраля 1920 г. Утром со стороны Полог подошел 522-й полк и согнал нас из Гуляй-Поля… Проклятые гуляйпольцы не хотят воевать, опасаются за семьи…
11, 12, 13 февраля. Перешли желдорогу и спустили под откос состав порожняка. В селе Воздвиженке зарубили двух большевистских агитаторов, организовавших ревком, и выехали на Рождественку, где поймали 10 красноармейцев продотряда. Раздели, но не тронули… Отряд растет, уже 30 человек.
19 февраля. На рассвете бросились на Пологи и отбили на платформах 12 орудий, ударили с пулеметов по полку, стоящему по крестьянских хатах. Отняли десять пулеметов. Все было хорошо, но вдруг подвернулись знакомые. Махно напился, а тем временем подошел бронепоезд и ударил картечью. Мы бежали.
20 февраля. В Воскресенке красные на днях расстреляли 12 махновцев и сожгли две хаты. Дерменжи удрал и сегодня с 15 хлопцами прибыл к нам… Отряд подрастает: имеем 70 конных при десяти пулеметных тачанках.
21 февраля. Налетели на Гуляй-Поле и взяли 500 пленных. Красноармейцы переходят на нашу сторону, но штаб из боязни воздержался их принимать. Из армейской кассы взяли два миллиона денег и раздали повстанцам по 500 рублей, а командирам по 1 000.
22 февраля. Поехали в Дибривки, где встретили Петренко. Бедный, больной, слабый, зарос рыжей бородой. Он плакал и сам рубил двух пленных продармейцев… Махновцы не вступали в отряд, и было видно, что от нас прячутся.
26 феврагя. В Святодуховке провели митинг. После Махно напился и сдуру разбрасывал крестьянам деньги, а в штабе дрался с Каретниковым. Хотел расстрелять Попова за то, что тот ухаживал за Галиной. Его связали и уложили на тачанку…
27 февраля. Пришел В. Данилов и Зеленский, говорят, что в Гуляй-Поле большевики производят аресты. Махно торжествует: «А, стервы, не хотели воевать, так и на выручку не пойдем. Пусть сволочей расстреливают».
1 марта. Сделали налет на Гуляй-Поле и выбили 6-й советский полк. Взяли в плен 75 красноармейцев во главе с командиром полка Федюхиным, тяжело раненным в бою. Он просил застрелить его, и Калашников удовлетворил просьбу…
16 марта. Выехали на ст. Андриановку и с налета взяли 3-ю роту 22 карательного полка, что расстреляла 15 махновцев и сожгла пять дворов. Их было 120 человек во главе с коммунистами, которых крестьяне избивали палками, кололи вилами и расстреливали.
Лев Голик. «Дневник».
Насыпь перед мостком через речку Волчью была мокрая и узкая. Грязь расползалась под колесами тачанки, копытами лошадей, и Галина со страху схватила под руки Феню Гаенко и Нестора. Он же сидел себе, развалясь, и даже дремал. Сзади кто-то шумнул:
— Ой, та и выкупаетэсь вы счас!
— Но-о, родимые! — прикрикнул кучер Сашко. Кони шли с опаской. Правый пристяжной, чтобы не свалиться, напер на коренника, тот — на кобылу. Она поскользнулась, и все, вместе с тачанкой, полетели в темную зимнюю воду. Никто не успел даже ахнуть. Хорошо еще, что около мостка был забит крепкий шест. Тачанка зацепилась за него и не опрокинулась. Тут подоспели повстанцы. Галина выбралась первой, за ней Феня и Нестор. Под мостком барахтался и вопил Сашко. Пока его тащили за руки, Галина с сожалением смотрела, как уплывают чемоданы: один с бельем, другой с драгоценностями, деньгами. А за ними шубы, одеяло, Фенин большой пуховый платок. Потом Галина увидела лошадей.
Коренник упал кверху ногами. Поперек него стояла кобыла и не могла сдвинуться с места, опутанная постромками, вожжами, сломанным дышлом. Конь бился, вода сносила их под мосток. На нем, дрожа, стоял пристяжной.
— У-у, падло, хитрее всех! — ругал его Сашко. Коренник утонул. Стали спасать хоть кобылу, тянули к берегу.
— Воля, Воля! — звали ее к себе. А она лежит, стонет жалобно и глядит под мосток налитыми кровыо глазами. Галине стало не по себе. «Вот она, воля наша несчастная, — думалось. — Кто столкнул, тот жив и здоров. Заводила пропал. А эта еле ногами дрыгает. Ну, точно, як мы!»
Воля всё стонала, попыталась подняться на ноги и опять упала. Ее тянули. Погружаясь в ил, кобыла запрыгала… к противоположному берегу! Там был лед. «Господи, та шо ж цэ таке? — совсем растерялась Галина. — И мы ж точно таки дурни!» Наконец Волю подозвали, вывели на берег и стали хлестать, гонять, чтобы не замерзла.
Галина поёживалась. Внутри что-то больно обрывалось. Да сколько же терпеть это издевательство?
Еще полгода назад, чего греха таить, ей было приятно ездить с Батькой в нарядной рессорной карете, слышать, как уважительно называли ее «Мать», «Матушка». И земля вокруг впервые за века была своя, вольная, родная. Воздух прямо сладок! Галина всю душу отдавала школам, защищала учителей, особенно украинского языка, устраивала благотворительные вечера. Ходила в котиковой шубе и светлых ботах. Куда все это подевалось? Поплыло, как чемоданы за водой. Правда, их-то вытащили. А войско подкосил тиф, и они с Нестором заболели. Он еле-еле выкарабкался с ее помощью. Кроху Полонских, взятую на воспитание, пришлось оставить добрым людям.
Отряд рыскал от села к селу, и если трудно было мужчинам, то Галине, Фене, сестрам милосердия — вдвойне. Хотелось расчесаться у зеркала, помыться, не оглядываясь, зашить одежду. Да что там? Не раз и угорали в чужих хатах. Или сядут обедать, а тут вбегает Гаврюша Троян:
— Скорее впрягайте коней! Красная конница с горы летит!
И так изо дня в день, из ночи в ночь. Большевики ловят бывших махновцев, жгут их хаты, берут заложников. Повстанцы рубят красных командиров, чекистов, продармейцев. «Да когда же это кончится? — спрашивала себя Галина, пока въезжали в село Богатырь. — Нестор не остановится, хотя о свободе Украины уже и не заикается. Вон брата его, Савку, словили в Гуляй-Поле. Помиловали? Ага, свинцом угостили. Но и так же нестерпимо!»
