Наступил рассвет, обычный час для общей аудиенции, преддверием которой было это собрание. Вперед вышел Ли Ляньинь и протянул ей руку. Императрица положила свою правую руку на его плечо, ступила вниз с трона и взошла в паланкин, который ждал на террасе. Отсюда ее отнесли во дворец, чтобы выпить чаю и съесть несколько цукатов. Вскоре она снова взошла в паланкин и направилась в Зал прилежного правления. Там ее ждалимператор в собственном паланкине, и когда она появилась, он первым вышел приветствовать ее, встав на колени:
— Великодушная мать!
Она слегка кивнула, но не ответила ему и медленно пошла ко входу в зал, поддерживаемая справа Ли Ляньинем, а слева вторым евнухом. У входа в зал на коленях стояли главы ее клана, принцы, Верховные советники, за исключением Жун Лу, председатели Шести советов и Девяти министерств, двадцать четыре генерал-лейтенанта двадцати четырех знаменосных дивизий и инспектора Домашнего хозяйства.
За императрицей медленно следовал молодой император, его лицо было бледно как воск, большие глаза смотрели вниз, а мертвенно-бледные руки были сложены у него на поясе. Императрица села на трон Дракона, а он сел на более низкий трон справа от нее.
Когда подобающие случаю церемонии вежливости были соблюдены и каждая группа чиновников заняла положенное ей место, императрица начала свою речь. Сначала ее голос звучал слабее, чем ей хотелось, но по мере того, как она говорила о том, что сделали враги, нарастающий гнев придавал силу ее голосу и блеск ее бессонным глазам.
— Мы укрепились в своей воле, — заявила она, — и наше намерение твердо. Мы не можем более терпеть, по приличию и по гордости, возмутительные требования иностранцев. Нашим намерением было пресечь бесчинства китайцев. Теперь это невозможно. Они слышали угрозы наших врагов, которые касаются даже моей особы. Вчера вражьи посланники потребовали, чтобы я удалилась от трона и позволила править моему племяннику — но ведь все знают, как плачевно он потерпел неудачу в качестве правителя! Почему они хотят, чтобы я ушла? Потому, что боятся меня. Они знают, что я не переменюсь, тогда как если бы на моем месте сидел мой племянник, то они бы лепили из него, как из воска, все, что захотели. Наглость иностранцев подтверждает пример французского консула в Тяньцзине, который потребовал форты Таку как часть платы за смерть простого священника.
Она сделала паузу и величественно оглядела огромный зал. Свет пылающих факелов падал на важные и встревоженные лица, повернутые к ней, и на склоненную голову императора, сидящего рядом.
— Будешь ли ты говорить? — спросила она у него.
Император не поднял головы. Он облизал губы и сцепил и снова расцепил свои длинные тонкие руки. Некоторое время казалось, что он не может говорить. Она ждала, ее огромные глаза непреклонно смотрели на него, и наконец она услышала его мягкий трепетный голос.
— Священная мать, — сказал он, облизывая губы через каждые два слова. — Я могу только сказать… возможно, не мне это говорить, но поскольку вы спрашиваете меня… мне кажется, что Жун Лу сказал мудрые слова. То есть… чтобы избежать кровопролития… то есть, поскольку нам невозможно вести войну против всего света, так как у нас нет военных кораблей и мощных орудий… лучше позволить иностранным послам и их семьям покинуть город мирно. Но не я… конечно, не я… могу принимать такие решения. Должно быть так, как желает Милостивая мать.
Немедленно один из членов Верховного совета обратился к императрице.
— Умоляю вас, ваше высочество, выполнить ваш собственный замысел, — сказал он громко. — Пусть не будет пощады всякому иностранцу, пусть их род будет истреблен. Когда это произойдет, то у Трона останется время и силы, чтобы раздавить китайских мятежников, которые снова сеют брожение на юге.
Императрица приветствовала это одобрение:
— Я слышала совет Жун Лу, и нет необходимости мне его повторять. Пусть подготовят указ, объявляющий войну.
Она поднялась, собираясь окончить аудиенцию, но немедленно раздались громкие возгласы несогласия. Если некоторые поддерживали и одобряли то, что она постановила, другие заклинали ее выслушать их. Ей пришлось снова сесть и выслушать одного за другим. Сторонники Жун Лу заявляли, что война будет концом династии, ибо Китай непременно потерпит поражение, и в этом случае китайцы захватят трон. Министр Иностранного приказа даже сказал, что находит иностранцев полностью разумными в сношениях с ними, и со своей стороны не считает, что они прислали документ, требующий ее удаления от трона. Разве иностранные дамы не хвалили ее? И действительно, как он сам отметил, иностранные посланники стали более мягкими и более любезными с тех пор, как она приняла их жен.
В ответ на это в ярости поднялся принц Дуань, и императрица велела министрам удалиться, чтобы избежать ссоры. Затем герцог Лань, покровитель боксеров, заявил, что прошлой ночью он видел сон, в котором ему предстал Нефритовый император, окруженный огромным полчищем боксеров, совершающих патриотические ритуалы, и одобрил их намерения.
Императрица откликнулась на его рассказ всем сердцем. Она улыбнулась своей прекрасной улыбкой и мягко сказала, что из своих книг она знала, что Нефритовый император явился одной императрице в старинные времена.
— Это добрый знак, — заключила она, — и означает, что боги за нас и против врагов-варваров.
Однако она по-прежнему не обещала использовать волшебные силы боксеров. Кто знал — истинны они или ложны?
Вернувшись во дворец, она не разговаривала с императором и показывала, что не замечает его. Теперь, когда воля ее определилась, страх, давивший ее, отошел. Однако она почувствовала непреодолимую усталость, ей хотелось спать.
— Я просплю весь день, — сказала она фрейлинам, когда те готовили ей постель, — пусть никто не тревожит меня.
После полудня она была внезапно разбужена голосом Ли Ляньиня.
— Ваше величество, — позвал он, — ждет принц Цин, а с ним Ган Ни.
Императрица не могла отказать им/ Одевшись, выбрав подобающий головной убор, она вышла из спальни и в передней увидела встревоженных вельмож.
— Ваше величество, — воскликнул Ган Ни, вставая с колен, — война уже началась. Эн Хай, маньчжурский сержант, сегодня утром убил двух иностранцев, одним из них был немецкий посланник, ехавший в своем паланкине во дворец молить вас об особой аудиенции. Эн Хай убил его и поспешил к принцу Цину получить награду.
Императрица почувствовала, как страх тисками сжал ей сердце.
— Но как мог эдикт дойти до народа столь быстро? — спросила она. — Несомненно, сержанта не следует награждать, если он убил без приказа.
Принц Цин заколебался и откашлялся:
— Ваше величество, принц Дуань и Ци Сю немедленно после сегодняшней аудиенции издали приказы, что все иностранцы подлежат уничтожению.
Вельможи переглянулись.
— Ваше величество, — призвал Ган Ни, — наши враги сами сотворили себе погибель. Сержант говорит, что белые охранники стреляли первыми и убили трех китайцев.
— О, ужас! — вскричала императрица и заломила руки. — Где Жун Лу? — застонала она в безумном расстройстве. — Поспешите… доставьте его сюда… война началась слишком скоро… мы не готовы.
С этими словами она повернулась и убежала в спальню. Там, отказываясь от пищи и от утешения, она стала ждать Жун Лу. Он пришел через два часа слишком мрачный и слишком серьезный для ее умоляющих глаз.
— Оставьте меня, — сказала она фрейлинам. — Не позволяй никому входить, — велела она евнуху.
Когда все ушли, она подняла взгляд на Жун Лу, и он посмотрел на нее.
— Говори, — сказала она слабо. — Скажи мне, что делать.
— У меня была готова стража, чтобы сопроводить иностранцев на побережье, — ответил он глубоким печальным голосом. — Почему ты не послушалась меня?
Она отвернулась в сторону и вытерла уголки глаз платком, свисавшим с нефритовой пуговицы.
— Не послушавшись меня, — продолжил он, — ты спрашиваешь у меня, что делать.
Она тихо рыдала.
— Где ты найдешь деньги, чтобы заплатить этим боксерам? — спросил он. — Ты что, думаешь, они работают даром?
Она повернулась к нему, чтобы умолять его дать ей совет, помочь ей, спасти ее еще раз, и, взглянув на него, она увидела, как он стал вдруг пепельно-серым и, схватившись за левый бок, осел на пол.
Она подбежала к нему и взяла за руки, они были беспомощными и холодными. Веки его наполовину опустились, а зрачки неподвижно застыли. Жун Лу тяжело, прерывисто дышал.
— О, горе, горе! — громко закричала императрица. На крик прибежали фрейлины. Увидев императрицу на коленях перед задыхающимся Жун Лу, они в испуге так завизжали, что евнухи толпой ворвались в комнату.
— Поднимите его, — приказала императрица, — положите в комнату на опиумный диван.
