– Да нет, ты не виляй! – воскликнул он, – ты толком отвечай мне, что ты на это скажешь?
– Безмерно буду счастлив, ваше величество! Любовь царская, что свет солнца, – украшает людей!
Пётр опять улыбнулся. Голова его продолжала работать с лихорадочной быстротою, мысли целыми вереницами, как облака под ветром, проносились в ней.
И он снова обратился к Долгорукому с вопросом:
– А что, Григорьич, если я за Катю посватаюсь, ты мне не откажешь?
Алексей даже побагровел от радости и изумления.
– Ваше величество, – пробормотал он, – да нешто я посмею! Вы шутить изволите!..
– Нет-нет, какие шутки! – возразил Пётр. – Я это всерьёз. Ну, да ладно! – быстро перебил он себя, – мы об этом с тобой столковаться успеем. Так, значит, завтра мы охотимся. Волков, говоришь, много? Уж то-то я завтра повеселюсь, то-то повеселюсь!
И он совсем по-детски радостно захлопал в ладоши.
Глава VIII
ЕКАТЕРИНА ДОЛГОРУКАЯ
Весна 1729 года была на диво сухая и холодная. За весь апрель не было почти ни одного дождя, и хотя почки и налились на деревьях, но не распустились даже и в начале мая.
Но вот 6 мая выпал первый сильный дождь, температура пошла на повышение; юго-западный ветер, леденивший своим холодным дыханием, утих, и горячие лучи солнца стали пригревать окоченевшую землю. Деревья начали быстро покрываться свежею зеленью, пробилась первая травка и быстро потянулась кверху, словно навстречу живительным лучам солнца; зацвела черёмуха, и её одуряющий аромат становился с каждым днём сильнее и сильнее; покрылись цветами, точно белым налётом, вишни и яблони, и снова ожили московские и подмосковные сады при боярских теремах, снова в их густых полутёмных прохладных аллеях зазвучали весёлые серебристые девичьи голоса, как будто соперничая с звонким стрекотаньем и чириканьем разных пташек, целыми тучами реявших в воздухе.
Ожил и старый дремучий сад при доме князя Алексея Григорьевича Долгорукого. Зазвенели и в нём птичьи песни, наполнил и его тёмные аллеи серебристый смех и весёлый говор княжеских дочерей.
Сад Долгорукого славился почти на всю Москву, и ещё в задавние времена, при царе Иоанне Грозном, один из предков князя выписал нарочно из неметчины садовника, которому и поручил сделать свой сад таким, какого ни у кого в Москве нет, не было и не будет. И немец-садовник из громадной рощи, окружавшей боярский дом, сделал действительно невиданное чудо, в создании которого немалой помощницей ему была и сама природа. Она точно излила на рощу князя Долгорукого всю свою щедрость и наделила её такими красотами, пред которыми невольно останавливался в восхищении всякий.
Громадные купы высоких сосен, гордо поднимавших к небу свои верхушки, как верные стражи этого лесного царства в симметричном порядке стояли на лужайках, поросших высокой сочной травой. Кончались лужайки, охраняемые хвойными великанами, а за ними начинался дремучий бор, в котором перемешивались почти все лесные породы средней и северной России. Могучие липы стояли бок о бок с тонкими клёнами, яркая зелень которых эффектно оттенялась на тёмной листве лип; белоснежные стволы берёз вытягивались между ними; кудрявая ольха перемешивалась с орешником и, точно сторонясь от колючей зелени гигантских елей, гнула в сторону свои гибкие стволы, покрытые гладкою глянцевитою корою…
Деревья стояли сплошною стеною, так сплетясь между собою ветвями, что вверху образовалась как бы лиственная сеть, через которую солнечные лучи с трудом пробили себе путь и слабыми бликами дрожали на траве и коре лесных великанов. То вдруг сплошную чащу разрывал овраг, заросший молодыми побегами, папоротником, лопухами и кустарником. То резвый ручеёк, неизвестно где бравший начало и где пропадавший, словно вырывался из-под земли и серебристой змейкой извивался среди отлогих бережков, с которых в него гляделись гибкие прутья тальника и вербы. И чем глубже в чащу – тем больше было эффектов… Немец-садовник с любовью принялся за дело. Он не испортил первобытной прелести рощи, он не срубил дерзновенной рукой ни одного деревца, а только приукрасил дикие картины природы. Через ручейки перекинули мостики; лужайки превратились в цветники; озеро, заросшее ряской, было расчищено и только у берегов было затянуто водорослями, из зелени которых приветливо и грациозно гляделись белые цветы кувшинок и лилий; посреди озера вырос островок, на котором появилась прехорошенькая беседка; из-за тёмной листвы кустарников и деревьев забелели мраморные формы привезённых из-за рубежа статуй; заросшие и засоренные тропинки расчистили; берег Москвы-реки, куда выходила роща, обнесли забором, и сад Долгоруких сделался действительно славным на всю Москву. Семейство Долгоруких было очень богато, и поэтому сад не только не ухудшался в последующие времена, а, напротив, делался всё красивее и красивее.
Только один Алексей Григорьевич из всех потомков стольника Степана Долгорукого счёл непроизводительными расходы на поддержание сада в порядке и чуть было снова не превратил его в прежнюю дикую чащу, если б этому не воспротивились фаворит царя и княжна Екатерина. Особенно последняя страстно любила свой старый сад. Она проводила в нём почти целые дни, то бегая взапуски со своими подругами по его тёмным аллеям, то забираясь в самую чащу, куда не проникали даже лучи солнца, то просиживая целые часы в беседке на озере, где посещали её такие сладкие, такие радужные мечты. Особенно молодая княжна полюбила эту беседку с тех пор, как впервые убедилась, что и её сердечко забилось сильнее под жарким дыханием всесильной страсти. Но не юный император, вопреки словам Алексея Григорьевича, внушил ей это сладкое чувство, не он был предметом её девических грёз, не о нём мечтала она в тишине беседки, задумчиво поникнув белокурой головкой и словно прислушиваясь к трепетному биению сердца, наконец заявившему свои права.
Молодая княжна, несмотря на то что ей уже было 18 лет и что она рано вырвалась из девической светёлки, сразу перейдя к бурной придворной жизни, несмотря на то что её окружали целые толпы блестящей придворной молодёжи, друг перед другом стараясь заслужить её расположение самым льстивым и раболепным ухаживанием, оставалась равнодушной ко всем бесчисленным поклонникам своей красоты и предпочитала скромную девическую долю самому блестящему замужеству. Но наконец полюбила и она.
Месяца два тому назад, на ассамблее у графа Головкина Екатерине Алексеевне полномочный австрийский посол граф Вратиславский представил своего шурина графа Милезимо, блестящего молодого гвардейца, который одним взглядом своих чёрных выразительных глаз покорил сердце юной красавицы. Княжна полюбила его с первого взгляда, с первого слова и рассталась с ним совершенно очарованная и элегантностью его обращения, и его уменьем поддерживать разговор, а самое главное – красотою его лица, мужественного и выразительного.
И на графа Милезимо она произвела не менее сильное впечатление. Тот тоже не остался равнодушен к её хорошенькому личику, к её пышной фигурке – и решил, воспользовавшись близостью своего шурина к Алексею Долгорукому, во что бы то ни стало сделаться постоянным гостем его семьи.
И мало-помалу молодые люди стали встречаться всё чаще и чаще, и всё сильнее разгоралось пламя любви в их ещё не затронутых ранее страстью сердцах. Когда Алексей Григорьевич догадался, какое чувство приводит в его дом графа Милезимо, пока он понял, отчего таким ярким заревом вспыхивают щёки его дочери, когда она встречается взглядом с глазами Милезимо, – было уже поздно. Катя была страстно влюблена в молодого австрийца, и тот платил ей такой же страстной взаимностью. Наступившая весна, совместные прогулки по тёмным аллеям громадного сада, наполненного ароматом только что раскрывших свои венчики цветов, катанье в лодке по озеру, – всё это ещё более сблизило молодых людей, и Алексей Григорьевич серьёзно задумался, как оборвать их привязанность, потому что брак дочери с хотя и знатным, но не имевшим почти никаких связей в России иностранцем вовсе не входил в его расчёты.
– Слушай, Катюша, – сказал однажды князь дочери, – мне очень не нравится твоё сближение с Милезимо.
– Почему же, батюшка? – вся вспыхнув, спросила княжна.
– Да потому, что он, кажется, мечтает стать моим зятем… Ну а этому не бывать. Дочь Долгорукого никогда не выйдет замуж за схизматика, – резко закончил он.
Княжна побледнела, подняла на отца свой ясный, теперь горевший тайною тревогою взгляд и робко спросила:
– Ну а если он перейдёт в нашу веру?..
Долгорукий изумлённо расширил глаза.
– А зачем бы ему это делать? В нашу веру-то переходить?! – воскликнул он.
– Потому что он меня любит, – тихо ответила Катя.
– А ты это, позволь тебя спросить, почему знаешь?
– Он мне сам сказал, – ещё тише прошептала девушка.
