– Так вот как! У вас и до объяснения дело дошло! Без ведома отца с матерью шуры-муры заводить стала! Ну так я с тобой, матушка, по-свойски разделаюсь. Изволь-ка ты, матушка, отсель с твоим рыцарем больше разговоров никаких не иметь, а его я прикажу на порог не пускать!
И в тот же самый день Алексей Григорьевич отдал строгий приказ своим слугам:
– Коли господин австрийский граф Милезимо пожаловать изволит, так отнюдь в покои его не допускать. Сказывайте, что ни князя, ни княгини дома нет, а без них принимать никого не велено.
Но и эта мера не принесла существенной пользы. Княжна Екатерина, привыкшая к своеволию, не захотела подчиниться строгому родительскому приказу, не захотела так легко отказаться от любви, новым светом озарившей её жизнь, и нашла способ видеться со своим возлюбленным под густым покровом раскидистых деревьев своего сада.
В заборе, выходившем на Москву-реку, была с давних времён проделана маленькая калиточка, и вот в эту-то калиточку, в отсутствие Алексея Григорьевича, и пробирался граф Милезимо, чтобы расцеловать свою ненаглядную Катю, чтобы шепнуть ей пару-другую ласковых, полных страстного обожания слов… И много таких слов подслушали вековые деревья старого сада, много поцелуев поймал на лету лёгкий ветерок, шумевший в их густых ветвях.
Тайны этих любовных свиданий не знал почти никто в княжеском доме. Даже сёстры княжны Екатерины не догадывались, почему она так любит в тихую вечернюю пору, когда сумерки прозрачным флёром окутают всю землю и яркие звёздочки зажгутся в небесной выси, прогуливаться в самой отдалённой части сада, примыкающей к берегу Москвы-реки, почему она старается так отделаться от них, когда они предлагают сопровождать её на прогулку, и остаётся дома, если они отправляются гулять. Эту тайну знала только одна горничная княжны, чернобровая и черноглазая Агаша, которая служила главной посредницей в отношениях влюблённых между собой.
Княжна Екатерина в последние дни всё чаще и чаще, чуть не ежедневно, совершала свои вечерние прогулки. Так было и в тот вечер, в который её отец рассказывал юному императору о том, как любит его Катя.
Стемнело. Звёзды целыми мириадами высыпали на почерневшее небо. Кроткий лик луны уже смотрел на землю, обливая и деревья, и крышу княжеского дома, и спокойные воды озера своим бледным серебристым светом. Где-то в самой чаще пел соловей, и его громкое страстное чоканье разносилось кругом, отдаваясь глухим эхом где-то далеко-далеко.
Княжна Екатерина в сопровождении Агаши быстро сбежала с террасы, прошла цветник и направилась по тропинке, в самом конце которой серебристым пятном отливал клочок видневшегося вдали озера, к которому вела эта тропинка. Молча прошла она до самого берега и остановилась здесь на минуту, точно залюбовавшись дивной картиной, раскинувшейся перед её глазами. А залюбоваться было можно. Точно громадный серебряный щит, лежало озеро у её ног. Не было ни малейшего ветерка, и вода казалась заснувшей, точно зачарованная мягким светом луны, глядевшейся в неё с неба, как в зеркало. Резкими чёрными силуэтами, отбрасывая длинные тени, тянувшиеся по береговым скатам, стояли деревья, точно не смея шелохнуться, не смея нарушить мёртвую тишину, принесённую наступившей ночью. Только в траве неумолчно трещали кузнечики, как будто стараясь заглушить соловьиное пение, всё сильнее и сильнее доносившееся сюда из чащи.
Несколько минут простояла княжна Екатерина, не проронив ни одного слова, устремив свои большие, глубокие, как бездонное море, и такие же тёмные глаза на серебристую воду озера; но наконец она встрепенулась и, повернувшись к Агаше, молча стоявшей сзади неё, проговорила:
– Ты верно расслышала, что он сказал? Может, он не обещался сегодня прийти?
– Ну вот, ваше сиятельство, – отозвалась Агаша, – с какой же мне радости врать-то! Так и сказал: как завечереет, так и приду.
– Так что же его нет?
– А уж это Бог его знает! Должно, что задержало.
Екатерина Алексеевна спустилась почти к самой воде и уселась на маленькую скамейку, стоявшую тут. Склонив на грудь свою хорошенькую головку, она чутко прислушивалась к малейшему шороху, который порой доносился из чащи; несколько раз слух её обманывался каким-то таинственным хрустом, она быстро вскакивала со скамьи, повёртывала голову в ту сторону, откуда донёсся звук, но хруст не повторялся, и только соловьиная песня звучала всё громче и громче, точно усиливаясь здесь над озером, проносясь над его сонной водой. И княжна снова садилась, снова печально опускала голову и снова продолжала с мучительной тревогой вслушиваться в тишину ночи.
Но вот резко хрустнула где-то сухая ветка, хруст повторился, послышался неясный шорох, словно в прибрежных кустах затрепыхалась какая-то птица. Княжна торопливо встала с места, и её глаза разглядели чью-то тёмную фигуру, как будто вынырнувшую из тёмной зелени ивняка, спускавшего к воде свои гибкие ветви. Княжна вскрикнула и бросилась навстречу этой тёмной фигуре:
– Фридрих! Ты?
– Я, моя дорогая! Небось заждалась? Раньше вырваться никак было нельзя.
– А уж я думала, что и не придёшь.
– Как же не прийти. Для меня каждая встреча с тобой несёт столько радости и блаженства, что ослушаться твоего призыва было бы прямо преступлением!
И, обвив гибкий стан молодой девушки своими сильными руками, он прижался к её губам долгим, страстным поцелуем.
– Но что такое случилось, моя дорогая? – спросил он, подводя княжну к скамейке и усаживаясь вместе с нею. – Мне Агаша сказала, что ты хочешь сообщить какую-то важную весть.
Проясневшие глазки княжны снова потемнели. С пылавших ярким румянцем щёк сбежала краска, и она прошептала:
– Ах, Фридрих! Нам грозит большое горе, нам придётся скоро расстаться, и расстаться навсегда, на всю жизнь.
Милезимо побледнел в свою очередь и тревожно спросил:
– Как расстаться? Почему? Разве ты меня разлюбила? Разве ты не хочешь быть моей женой?
Грустная улыбка скользнула по губам Екатерины Алексеевны. Она тяжело вздохнула и печально покачала головой:
– Женой… Глупый! Неужели ты ещё надеешься, что отец даст согласие на наш брак? Этому никогда не бывать! – со слезами на глазах добавила она.
Милезимо подметил эти слезинки, как два брильянта, сверкнувшие на её ресницах в лучах месяца, и стал утешать её, покрывая поцелуями её руки.
– Полно, не плачь, дорогая! Придёт и для нас счастливая минута. Твой отец не откажет отдать тебя мне, когда сам император будет сватом.
– Сам император! – повторила княжна. – Напрасно ты надеешься на его помощь…
– Как? Разве твой отец осмелится отказать такому свату?
– Конечно, нет. Но император не будет меня сватать.
Милезимо самодовольно усмехнулся.
– Ты напрасно так думаешь, Катя. Граф Вратиславский, мой родственник, знает о нашей любви: он обещал мне свою поддержку и сам будет просить государя быть моим сватом. Царь его очень любит и наверное не откажет ему в этой просьбе.
Катя печально покачала головой.
– Нет, Фридрих, – повторила она, – ты ошибаешься: этого никогда не будет!
– Да почему? – воскликнул Милезимо. – Как ты можешь это знать?
– Очень просто. Я для того тебя и хотела сегодня увидать. Ты напрасно рассчитываешь на помощь царя, потому что сам царь хочет сватать меня в жёны.
– Кому? – быстро спросил Милезимо.
– Себе самому.
Милезимо был так удивлён, что долгое время не мог произнести ни слова. Эта новость совершенно ошеломила его.
– И ты согласишься? – воскликнул он наконец.
– Что же я могу сделать, – печально ответила Катя. – Так хочет отец, так хочет царь. Я не могу идти против царя и отца…
– Да если б и пошла, то из этого ничего не выйдет! – прозвучал сзади них чей-то мужской голос.
Катя испуганно вскрикнула и прижалась к Милезимо, который оглянулся назад и встретился лицом к лицу с князем Алексеем Григорьевичем Долгоруким, злобно глядевшим на него.
Минуту продолжалось томительное молчание. Князь Долгорукий словно наслаждался смущением и испугом молодых людей, совсем не ожидавших его внезапного появления. Они так были уверены в своей полнейшей безопасности, особенно зная, что никто не догадывается об их таинственных свиданиях, что почти не принимали никаких мер предосторожности, если не считать Агаши, стоявшей настороже на тропинке, шедшей от озера к террасе княжеского дома.
Этой-то беспечностью влюблённых и воспользовался Алексей Григорьевич, чтобы захватить их врасплох. Он уже давно догадывался, что своенравная дочь не покорилась его приказанию перестать видеться с графом Милезимо, почти знал об их свиданиях, происходивших то в части сада, прилегавшей к Москве-реке, то на берегу озера, но не хотел до поры до времени лишать их призрачного счастья. Не будучи вполне уверен в том, что юный царь согласится надеть императорскую корону на голову княжны Екатерины, он пока позволял дочери играть в любовь с австрийским графом, который всё же мог почесться видным женихом и которого он держал про запас на всякий случай, совершенно забывая о том, что такая игра может завести молодых людей слишком далеко, может принести совсем нежелательные результаты. Чёрствое и расчётливое сердце князя Долгорукого как-то не допускало того, что молодая княжна может настолько привязаться к любимому человеку, что ни блеском императорской короны, ни обманчивым призраком грядущего счастья не удастся вырвать из её сердца любовь графа Милезимо, не удастся заставить забыть его. Он вполне был уверен, что если честолюбив он, так честолюбива и его дочь…
