Однако хитрый Добрыня не спешил рубить им головы. Срубленную голову на место не пришьешь, рассудил боярин. А вдруг сгодятся разбойнички?.. И боярин решил так: «Привезу-ка я их в Ростов, а в Ростове поглядим. Ежели не сгодятся, так в мешок — и в реку...»
Сгодились разбойнички. Не без надобности тащил их с собой Добрыня. Вскоре после приезда состоялся у него долгий разговор с боярами, на который зван был епископ Леон. И понял Добрыня из разговора: бояре замыслов своих прежних не оставили, Михалку и Всеволода на Ростово-Суздальском столе терпеть не станут.
— Михалка скоро преставится,— говорили бояре,— а Всеволод еще щенок.
— Щенок, да кусачий,— сказал Леон.— Поостерегитесь, бояре. Не тешьте себя пустой надеждой.
Долго говорили в тот вечер бояре. Сидели в душной келье, обмахивались убрусами, пили крепкую брагу. И то, о чем прямо не было сказано, висело в спертом воздухе. Никто не решался начать. «Михалка сам преставится, а Всеволода нужно убрать»,— думали бояре.
И Добрыня сказал, нарушив затянувшуюся тишину:
— Есть тут у меня людишки. Привез в Ростов на расправу, но ежели что... Глядите, бояре...
Сгодились Нерадец с Хомой. Толковый разговор вышел у них с боярином. Боярин строго наказал:
— Не убьете Всеволода — на дне моря сыщу. Лютой смерти предам, чуете?
— Чуем, боярин,— поклонились Добрыне Нерадец с Хомой.
Легкий дал им боярин откуп. Зарезать человека, хотя и князя,— для Нерадца с Хомой дело пустяшное. А после — гуляй на воле. Еще и денег даст щедрый боярин.
— Всего вам будет вдоволь — не обижу,— двусмысленно пообещал Добрыня.
Разных страшных людей повидал на своем веку Нерадец, а такого встретил впервые. От боярина на три версты несет могильным холодом.
Людишек для дела подобрали тоже не без боярской помощи. Хороших людишек. С такими людишками в былые времена пошел бы Нерадец на любое дело. Но здесь не он хозяин, здесь хозяин Добрыня. А Нерадец в ватаге за старшого. Не за атамана.
Ждали Всеволода на пути из Переяславля в Ростов. Сказали бояре: князь поедет по лесной дороге и воев при нем будет немного. А у лесной дороги стоит изба, а у той избы — колодец. К избе князь всякий раз заворачивает испить из колодца ледяной воды. Тут и стерегите.
Тут и стерег Нерадец, а на душе — ни клочка ясного неба, все черными тучами заволокло. Сроду еще не хаживал Нерадец на такое, хоть и слыл сорвиголовой. Нутром своим звериным чуял — несдобровать. Не кунами наградит его Добрыня за смерть князя — предаст лютой смерти, дабы некому было трезвонить по Руси о коварстве ростовского именитого боярства.
В недобрую пору наехал на Нерадца Радко. В другое-то время и поговорил бы с ним по душам атаман, и браги бы дал испить, а уже после предал смерти. Но нынче атаману было недосуг. И потому сказал он мужикам:
— Не время нам судить да рядить. Отволоките-ка скомороха в лес подальше от избы — да и в петлю.
Радка подняли, поставили на ноги.
— До встречи, атаман,— сказал он Нерадцу.
— Еще не скоро свидимся.
— Гляди...
— На все воля божья,— поморщился Нерадец.
Подгоняя пинками, скомороха вытащили из избы. Поглядел Радко в последний раз на голубое небо, просвечивающее через густую листву, и тяжело вздохнул.
В это время на дороге послышался топот многих коней.
3
Вот и свиделись Радко и Нерадец. И солнце-то четверть круга не прошло над землей, а в избе все переменилось. Теперь Нерадец лежал в углу крепко-накрепко спеленатый веревками, а Радко сидел рядом с князем Всеволодом за столом и пил брагу.
Вовремя выбежал на дорогу Карпуша, вовремя бросился под копыта княжескому коню. Не то хоть и прискакали бы, а в живых Радка не нашли.
— Издалече ли и куда путь держишь, скоморох? — приветливо спрашивал у Радка князь.
— Еду я из Великого Новгорода, а путь держу в Поле,— говорил Радко.— Жизнь наша вся на колесах. Вон и телега моя во дворе. Ездим мы, скоморохи, по Руси, веселим присказками честной народ — тем и кормимся.
— Тяжело тебе, скоморох,— сказал Всеволод.
— Зато вольно,— отозвался Радко.
— Вольно, говоришь? — сузил Всеволод глаза и в упор поглядел на скомороха.— Смел, смел ты, Радко...
— Да уж какой есть.
— А вот велю я тебя связать да бросить в поруб,— сказал Всеволод. Он помолчал, глядя в ковш, и добавил: — Много смуты от вас пошло по Руси...
— Всякое говорят.
Всеволод рассмеялся. Понравился ему Радко: богатырь, большой души человек. Самого князя не испугался.
— А не пойдешь ли ты ко мне в дружину? — вдруг предложил он.— В дружине у меня житье сладкое.
— Отчего же не пойти? — хитро отвечал Радко.— Да какой из меня вой? Я — скоморох. И отец мой был скоморох...
Князь покачал головой. «Еще и умен»,— одобрительно подумал он о Радко.
В избу вошел сотник.
— Что будем делать с татями, князь? — спросил он,— Здесь кончим али в Ростов повезем?
— Повезем в Ростов,— сказал Всеволод.— Покажу-ка я их боярам да спрошу с них строго: почто на дорогах русскому человеку житья не стало. Где их боярская твердость, куда глядит ростовская дружина?..
Пока сидели в избе, Карпуша ни на шаг не отходил от отца. Ластился он и к князю. Всеволоду понравился малец.
— А не отдашь ли мне Карпушу, скоморох? — снова приступил он к Радку.— Возьму его в терем. Надоело, поди, мальцу таскаться в твоей телеге? Подарю ему меч, подарю коня...
— Да что ты, князь! — побледнев, воскликнул Радко.— Последнюю радость отымаешь.
— Неуступчив ты, скоморох.
— Свое дитя...
— Князь — всем вам отец.
В словах Всеволода послышалось раздражение. Радко смягчил разговор:
— Вот приедем в Ростов, там и потолкуем.
— В Ростов так в Ростов,— согласился Всеволод и велел седлать отдохнувших коней.
Давно не бывал Радко в Ростове: все стороной да стороной лежали его пути. И потому сейчас, когда подъехали к городу, замер, привстав в своей телеге, изумленный. Будто волшебством вознесенные над синими водами Неро, дыбились могучие стены ростовского кремля. В глади озера отражались прямоугольные, рубленные из толстых кряжей башни, церкви, избы посада. А на волнах белели паруса, будто со всего света слетевшие на озеро белокрылые чайки.
Бояре большой толпой встречали Всеволода, заглядывали ему в глаза, кланялись и улыбались. Служки перед архиереем несли святые дары.
Князь соскочил с коня, перекрестился на золотой крест белокаменного собора.
Когда схваченных в лесу мужиков проводили мимо бояр, Всеволод заметил, как потемнели глаза Добрыни, как по щекам его растеклась глубинная синева. И еще он заметил, как дрогнули опущенные долу ресницы архиерея.
Нелегко сломить строптивое ростовское боярство. А надо. Всеволод глядел в будущее. В Переяславле ему не отсидеться. Не отсидеться и во Владимире. Михалка пробовал затвориться — ничего не вышло. Хитростью надо усыпить бояр: пусть думают, что недогадлив и слаб Всеволод, что готов плясать под боярский гудок, как скоморох на площади. Скоморох дурачится, а за скоморошинами его — правда. Только правды боярам знать не должно. Пусть думают: был Михалка — всех держал в узде, не будет Михалки — не будет и узды. А боярству все одно — что Всеволод, что Мстислав. Лишь бы самих бояр не тронул, лишь бы властвовать им над князем, вершить свою волю...
И к утру решил он пленных мужиков не пытать, а отпустить их с богом. Но атамана велел привести к себе: хотелось все выведать, да так, чтобы себе на пользу, а боярам на раздумье.
Нерадец прикинулся смиренником. «Ничего,— подумал Всеволод,— и по заячьему следу до берлоги доходят».
— Хорошо ли спалось?
— Благодарствую, князь.
— Темно в порубе-то?
— Темно.
— Не мягко?
— Да куда уж там. На солому и на ту вои твои поскупились.
— Не боярин, чай,— усмехнулся Всеволод.— Откуда родом будешь?..
— Да уж и не припомню,— усваивая полушутливую речь князя и хихикая, отвечал Нерадец.— Гряды копал, да в воеводы попал.
