Миронида ужас от сказанных им слов.
– Я… я не имел в виду…
– Забудь об этом. То, о чем я прошу, – трудный путь. Я знаю. Когда люди призывают взяться за оружие, когда они кричат на холме о мщении, самое сложное – это думать, ждать, планировать и выбирать наилучший образ действий. Кровь в людях горячится, разговоры о чести воспламеняют сердца, но сейчас самое опасное время. Послушай меня, Миронид. Спарта не сможет долго держать свою армию под нашими стенами.
Он увидел, что старый стратег собрался возражать, и решительно поднял руку, хотя боль в животе усиливалась.
– Каждый месяц, что они проводят здесь, истощает их силы. Ты понимаешь это? Если они станут приходить сюда каждую весну и лето, мы в ответ будем жечь города и деревни на Пелопоннесе. Мы покажем слабость спартанцев тем, кто ждет от них лидерства. Это уязвит их! Подорвет могущество! Я знаю, войны выигрывают за дни или недели. Но это Спарта, Миронид! Величайшая боевая сила, когда-либо собранная людьми, победительница при Платеях – в сражении против персидской армии, столь многочисленной, что солдат в ней было как песчинок. Дай мне время, и я одолею их – не на поле брани и не за один год.
Перикл надеялся, что его предложение будет принято. Вместо этого Миронид отвернулся, и стало ясно: он потерял этого человека.
– Мы тоже были там, при Платеях, – помолчав, сказал Миронид. – Афиняне тоже бились с персами. А теперь наш город умирает, и вина лежит на спартанцах. Некоторые утверждают, что это проклятие мы можем снять только храбростью. Если ты болен, позволь мне возглавить армию. Я вооружу всех боеспособных мужчин! У нас есть мечи и копья умерших. Совет может собрать их ради общего блага. Говорю тебе, если мы выйдем, если вступим в бой с ними, то можем изменить баланс сил навсегда. Мы положим конец спартанской угрозе. – Он увидел, что Перикл остался непоколебим, и заговорил с горечью: – Если бы Кимон был здесь, то услышал бы меня. Он согласился бы со мной.
Перикл собрался было ответить, но боль в желудке скрутила его так, что он охнул и, согнувшись пополам, протянул руку к старику, чтобы ухватиться за него. Тот отступил назад.
– Совет не будет голосовать без тебя, – холодно глядя на Перикла, произнес Миронид. – Я мог бы избавить нас от бедствий уже в этом году, но люди слушаются тебя беспрекословно, боятся принимать самостоятельные решения.
Перикл собрался с силами и заговорил, хотя его голос звучал глухо:
– Цифры ничего не значат против спартанцев, Миронид. Персы привели огромную армию, но они были как волны, бьющиеся о скалы. Прости, я не могу сделать то, что ты хочешь. Ты не откроешь ворота. Поддерживай порядок в городе. Это… твоя роль. Выполняй мой приказ, стратег.
Миронид с отвращением покачал головой:
– Мертвецы следят за нами.
– Выполняй мой приказ, Миронид, – прошептал Перикл, хватая ртом воздух.
Старик ушел, оставив жрецов заниматься кострами, а Перикла – корчиться от боли.
Долго еще Перикл оставался на причале, следил, как догорают погребальные костры, как просеивают пепел, разбивают молотками кости. Печальное зрелище не причинило ему новой боли. Ведь это уже были не его сыновья, уже нет.
День перевалил далеко за полдень, когда Перикл, подняв взгляд, увидел вернувшуюся к нему Аспазию. Она привела с собой слуг из дома гетер, включая и глухого Оркаса. Перикл взглянул на то место, где горели костры. Камни там потемнели от жара. Он подумал, сколько людей в грядущие года будут беспечно проходить здесь.
Помощники жрецов готовили урны, куда пересыплют пепел и раздробленные кости, подбирали каждый кусочек, который не унесло ветром. Перикл обливался потом. Аспазия взяла его за руку. Она кивнула слугам, чтобы те забрали урны, и дала монеты жрецам в награду за их работу.
– У тебя вся одежда сырая, – сказала она. – Ты снова окунался в море?
Перикл не хотел говорить ей, как его мучил понос. В холодной воде он закоченел, но что-то двигалось у него внутри, медленно пробираясь по кишечнику.
– Совсем плохо? – пробормотала Аспазия, и он кивнул. – Ну что ж, в твоем доме чисто. Я могу ухаживать за тобой там.
– Нет, – вздрогнув, ответил Перикл; дом, где умерли его сыновья, будет продан или сожжен, ему все равно; ноги его там больше не будет. – Наш дом лучше. Солнце так хорошо греет со стороны спален.
Аспазия крепко взяла его за руку. Перикл заметил, как она провела пальцами по животу, на мгновение задержавшись там, словно для того, чтобы унять боль. Тут он вознес мольбу Афине и целителю Асклепию.
– По пути я встретила Миронида, – сказала Аспазия, пока они шли между стенами. – Он вроде был сильно разгневан и едва взглянул на меня, когда я поздоровалась с ним.
– Миронид… многое потерял, – ответил Перикл. – Будем учитывать это. Пройдет время, и он извинится, я уверен. Просто это чумной год. Когда он закончится, мы все исправим. – Тут Перикл вспомнил Кимона и сказанные им однажды слова. – Никогда нам не доведется просто сидеть на солнышке, пить вино и заедать его сыром с оливками. Мы рождены для борьбы, Аспазия. Она продолжается, пока у нас не иссякнут силы. Тогда наши сыновья… – Он замолчал, сдерживая волну эмоций.
– Идем со мной, – мягко проговорила Аспазия. – Тебе нужно отдохнуть. Я буду ухаживать за тобой, кормить бульоном с ложки и натирать твою кожу маслом. Буду мять твою спину и читать тебе. Позволь мне помочь, Перикл.
Он с любовью взглянул на нее. Очень долго он нес на плечах груз забот всего города и утомился. Кивнув, Перикл сказал:
– Ты хорошая жена. Хотя я видел, как ты дотрагивалась до живота. Если и тебя свалит болезнь, может быть, мне придется заботиться о тебе.
Аспазия вздохнула и потерла рукой живот:
– Пока это не хуже, чем обычные месячные боли. Но если хочешь, ладно. Я буду заботиться о тебе, а ты – обо мне.
Дома Аспазия принесла ему чистый горшок и вскипяченную на огне воду, чтобы он мог подмыться, когда придет нужда. С топотом носившимся повсюду мальчикам пришлось сказать, чтобы вели себя тихо, хотя у малыша Перикла глаза будто подернулись маслянистой пленкой, он был горячий на ощупь. Аспазия поморщилась и сказала ему, чтобы он шел отдыхать в свою комнату. Двое других были для нее чужими, но она накормила их и объяснила, что в доме, где есть больной, нельзя шуметь. Еще она сказала им, что, если ей самой станет совсем плохо, пусть тогда они идут в дом матери
