Противник её что-то жалобно забормотал, уверяя, что его не так поняли.
Когда неделю спустя в узком кругу возник разговор, что одна из женщин должна выступить от социал-демократов, как-то само собою возникло имя Анечки. Ей сказали об этом. Она замахала руками.
— Что вы! Какая же я социал-демократка! Я даже Маркса ещё не читала! — призналась она в смущении.
— Если бы социал-демократками становились только после изучения Маркса, то долго пришлось бы ждать партии приобщения к ней рабочего класса! — ответил «вечный студент», рыжебородый Иваныч, неуловимый на обысках и облавах полиции.
Рассказывали, что как-то однажды он оказался вместе со студентами оттерт полицейскими в переулок. Всеми были предъявлены надлежащие документы, но среди захваченных студентов не нашлось не только ни одного Ивана Ивановича, но и человека с рыжей бородой.
Кто-то пустил слушок, что эта известная всем борода или мгновенно становится черной, или просто легко убирается за подкладку шинели…
Со дня разговора с Иваном Ивановичем Аночка, правда, ещё не совсем уверенно, стала считать себя социал-демократкой.
Ей так хотелось бы поделиться всем этим с Володей, но возможности не было. Письма Володи она получала на адрес Юлиной тетки. С того же адреса отправила ему еще в декабре посылку с книгами и фуфайкой, в которую, помня его пристрастие, вложила фунтовую банку ванильной халвы. И вот уже долго-долго не было от него, никакого ответа…
Письмо от студентов к рабочим было составлено. При голосовании редакции этого письма в Исполнительном комитете землячеств голоса разделились так, что все попытки усилить акцент на учебных вопросах были подавлены большинством. На заседании уже почти открыто назывались одни — рабочедельцами, другие — искровцами. Искровцы победили.
Один экземпляр этого обращения Аночка захватила с собой, идя на квартиру Маньки для встречи с «тем человеком». Было решено, что в течение оставшихся трёх-четырёх дней до сходки это письмо отпечатают тем или иным способом для раздачи на фабриках и заводах.
Вечером Аночка снова пришла в подвал, постучалась в окошко и сказала, что от модистки пришли за цветами.
Мелкорослый и неприметный человек, типично мастерового вида, с серенькой, словно пыльной, бородкой и пристальными темными глазами, пожал ей руку.
— Савелий Иваныч, — назвал он себя.
— Нюра, — сказала Аночка, заметив, что на руке у «него не хватало мизинца.
— Значит, опять государя-освободителя помянет народ? — спросил он.
— Вот молодежь собралась… — неопределённо ответила Аночка.
— А мы, по-вашему, как — старики? — спросил Савелий Иваныч и усмехнулся.
Только тут Аночка увидела, что ему далеко ещё до тридцати.
— Я имею в виду, — мы, студенты. Только, если мы будем одни, нас легко задавят.
— Н-да, — сказал он, — против вас нынче травля большая идет и хитрая травля. В прошлом году они испугались, что мы вместе с вами. Обращение принесли? — деловито спросил он.
Аночка подала письмо, и Савелий Иванович придвинулся ближе к лампе, у которой Маня, не вмешиваясь в беседу, привычными движениями нанизывала бумажные лепестки на мягкую проволоку.
— Вот розочки славные будут, по восемь копеек за штуку, а мальвы никак не дешевле шести, — громко заговорила Маня, обращаясь к Аночке на случай, если прислушаются соседи.
— А фиалки букетиком или поштучно? — спросила Аночка.
— Десять штучек в пучке с парафинной пропиткой, совсем как живые, дождя не боятся нисколечко. Ну, конечно, нужна осторожность. Очень хрупкий товар. На той неделе атласные будут.
— А краешки осыпаться не станут? — продолжала Аночка, не умея как следует продолжать разговор о цветах.
— Французский атлас обещали, нисколько не сыплется. Я уж тянула, вот так, двумя пальцами, краешек.
Пока они обсуждали достоинства разных цветов, Савелий Иванович прочитал письмо.
— Умно и без лишних слов, — одобрил он, подавая листок Аночке. — А ты щебечи, щебечи, выхваляй товар! — негромко обратился он к Мане.
— Вот и считайте, — за розочки по восемь, за фиалочки по пятиалтынному за букетик… Нет, те, из атласа, дороже будут, атлас-то французский! — заливалась Маня сама по себе.
— Вот и считайте — на фабрику Шмита штук пятьдесят, на завод Грачева тоже полсотни, — подсчитывал вполголоса новый знакомец на ухо склонившейся к нему Аночке. — Мамонтовцам надо полсотни, на завод Морис — Пальма столько же… — Он усмехнулся. — Вот и пальцы все вышли, — сказал он, показывая четыре загнутых. — Теперь на другой руке: на фабрику Миллера — тоже полсотни, брестским железнодорожникам — тоже… А Прохоровку забыли! К ним меньше сотни никак. Одним словом — полтысячи.
— У вас есть повсюду знакомые? — наивно спросила Аночка.
Савелий Иванович с чуть заметной усмешкой посмотрел на нее.
— Эх ты-ы, Нюра! — сказал он. — Говорю — приноси. Когда обернетесь?
— Дня через три, — сказала Аночка.
— Дня через три как раз будут атласные, — подхватила Маня. — Лаковых брать не советую. Они под дождём полиняют. Вот кабы китайский лак, крепкий, — вот тот не слиняет. Он и дождя не боится… Пожалуйста, дня через три…
Сходка была назначена на девятое февраля, но в последние дни озверелая жандармерия не смыкала ночами глаз, оцепляла целые кварталы для обыска, и в квартире, где печатались прокламации, вдруг, оказалась засада. Провал!
Вечером восьмого числа Аночка собиралась к Мане, сказать Савелию, что письмо провалилось. И вдруг у Никитских ворот, когда она шла от университета, кто-то в бобровой шапке и богатой шубе радостно схватил её под руку:
— Вот и поймал!
Аночка испуганно отшатнулась и чуть не вскрикнула, пока разглядела лицо «незнакомца». Это был рыжебородый Иван Иванович, но не в своей обычной студенческой форме.
— Идёмте от фонарей на Никитский бульвар, — коротко позвал он. И когда они повернули за угол, вынул из-под полы шубы свёрток с какой-то книгой. — Выручил. Вот пятьсот штук! Фокус-покус и чёрная магия!
— Да ведь там же засада! — прошептала удивленная Аночка, поняв, что в руках у нее готовые прокламации.
— Тщетны россам все препоны! — засмеялся рыжебородый. — Впрочем, молодцами оказались товарищи, которые делали это дело. Их всех посадили, а ровно за двадцать минут до обыска они отослали тысячу штук — куда бы вы думали? Под покровительство Трепова, в зубатовскую читальню! Пятьсот направлены по другому руслу…
Аночка рассмеялась.
— Значит…
— Значит, революционер должен найти дорогу к рабочей массе через любое русло… И значит ещё, что я вас перехватил как раз вовремя. Гнался на лихаче… Желаю успеха. Но надо добиться еще вот что. Мы призываем рабочих на девятнадцатое, но завтра на сходке в университете нас будут ловить — это известно из верных источников. Одним нам не вырваться из кольца. Вот если бы рабочие нам помогли, подошли бы к университету с фабрик. До вечера мы всё равно продержимся сами, а если вечером нагрянут рабочие…
— Понимаю. Скажу, но… — Аночка осеклась и умолкла.
— Да, да… «но»! И сам понимаю, что надо было подумать об этом раньше… Я вас попрошу добиваться, все же от известного вам товарища, чтобы рабочие поддержали нас завтра. С такими связями, как у вас… — значительно сказал Иван Иванович.
Аночка забежала к себе домой и снова заняла у Ивановны спасительный старый платок. Савелий уже дожидался ее у Мани.
— Ну что же, машина пойдёт. До свиданьица, — простился было Савелий.
— У меня к вам ещё поручение, — робко сказала Аночка и изложила все то, что сказал ей Иван Иванович. В разговоре она случайно назвала его имя, и тотчас в глазах у её собеседника смешливо блеснул огонёк.
— Мало ли на свете Иванов Ивановичей! — оправдывалась она в ответ на невысказанный упрек.
— Может, и много, но такой, как ваш рыжий, ручаюсь, только один, — сказал тот.
— Я разве сказала, что рыжий? — растерянно пролепетала она.
— Небось, небось, Нюрочка, не сказала, я, может, раньше ещё и сам догадался, — ответил Савелий. — Я понимаю, что надо вас выручать, но трудно… Хотя бы в листовке было написано, а то… Ну ладно. Раз сказано — надо завтра, то завтра! И время терять вам нельзя. Попытаюсь. А вы оставайтесь у Мани. Оставишь? — спросил он Маню. — Я утром, а то и ночью пришлю человека сказать, как дела, чтобы знали.
После его ухода Аночка всё-таки снова пошла домой, чтобы сменить Ивановнин старый платочек на шляпу, потому что утром идти на сходку в университет в платке было бы невозможно.
К Мане она возвратилась, когда во всех окнах подвала было уже темно. Только окошко цветочницы тускло и одиноко светилось. Аночка принесла с собой сахару, сухарей, колбасы.
