— Познакомься с моим, — сказала Маня.
Сутулый и близорукий, такой же, как Маня, худой, бритый молодой человек подал руку, неловко назвался Сашей.
— Садитесь как дома, — пробормотал он. — Я-то сейчас ухожу, чтобы вам не мешаться. У меня ведь тут комнатка рядом, в соседней квартире…
— Да чем же вы помешаете?! Чай будем вместе пить.
— Я не люблю, — сказал Саша, — не пью…
— Да будет тебе! Как маленький, право! — почти прикрикнула на него Маня. — Неси от себя стакан… Гимназист! Образованным быть собирался. Не получилось… Вот и стесняется… — сказала Маня, когда Саша вышел к себе в комнату. — Он со своими не так, а как образованных видит, так и начнет ломаться! Ты на него не гляди, он тотчас обыкнет и станет как человек. — И, едва дыша, Маня добавила: — Он стихи сочиняет… про грусть… А чужих наизусть сколько знает — несчетно!..
— Работает? — осторожно спросила Аночка.
— Слесарем тут в мастерской у хозяина — замки починяют, лудят самовары, то, сё. Их там трое всего. А домой придёт, так разом за книжку. Бывает, за вечер мы слова не скажем друг с другом, сидит молча, читает, а я цветочки леплю. А то прорвется и пойдёт говорить, как надо устроить всю жизнь, как придет революция, социализм… Вот идёт! — остановила себя Маня. Но уже по тому, как трудно ей было заставить себя замолчать, как охотно она говорила о Саше, видно было, что он не только предмет любви её, но вместе и гордости.
— А ты ведь и воздухом, Маня, не дышишь со своими цветами. Они тебя хуже в чахотку вгоняют, — сказала Аночка.
— Ну, уж хуже не вгонишь! Конечно, на улице не бываю. Одно только — в лавочку да на базар. А что ещё делать? Тяжелой работы я не могу. Нанимали вон женщин на конку по рельсам ходить со скребком после снежной погоды, два дня походила — измерзлась, простыла, слегла. Вот тебе воздух! Пальтишко-то рыбьими потрохами подбито, а валенцы каши просят… Эх, сухарики, сухарики! Люблю, как хрустят. Была бы богата, и все сухарики грызла бы, колбасой заедала, — заключила Маня, прихлебывая горячий чай. — Пей, пей, не стесняйся! Аночка барышня свойская! — сказала она, подвигая Саше редкие в этой комнате лакомства.
— Хотела она цветы заменить на куклы, — сказал Саша. — Кукол одевать в магазин. Головы, руки да ноги выдали ей. Сидит, как палач, обложась головами. Туловища с руками-ногами отдельно лежат. Ну прямо смотреть невозможно!..
— От нервов твоих! — усмехнулась Маня. — Головы — дело пустое. Не человечьи ведь, куклины. Главное — и того заработать не выйдет, что на цветах получаю. Сидела-сидела, руки все исколола иголкой, тридцать копеек за весь день и то не успела: ну их к чертям! И Сашенька тоже не сладко работает: зайдешь в мастерскую — угар! Оловом, медью да, черт его знает, еще кислотой, а двери отворят — мороз… У нас на Прохоровке в механическом и то легче дышать…
— Вентиляции нет, потому. У нас и хозяин как рыба дышит, хоть то не обидно, что вместе, — скромно сказал Саша.
— Уж хозя-яин! — с насмешкой ответила Маня. — Какой он, к шутам, хозяин, только слово одно. За клетушку свою расплатиться не может. Водки не пьет и ребятам троим, молока покупать не в силах.
— Место такое у нас. Заказчик — рабочий. Что с него взять! Самовар принесёт, — мол, кран прохудился. «Сделай милость, ребят поить нечем!» Когда запаяешь и в долг, а когда за спасибо, — сказал Саша. — Мы хозяина в шутку так и зовём — Эксплуататор Абрамыч.
— А зачем же он мастерскую содержит? — спросила Аночка.
— Еврей! Либо хозяином будь, либо вон из Москвы. А у него тут дочурка попала учиться в гимназию. Хочет, чтобы окончила. А недавно к нам околоточный входит: «Хозяин, пойдёшь у пристава на квартире замки поставить». И пошёл. Поставил, запасные ключи изготовил, да так и шабаш, ни копейки! Тут было два дня без угля сидели — ни ковать, ни лудить, и холод собачий… Мы с Сережкой смеёмся: «Самсон Абрамыч, мы в полицию против тебя пойдём, чтобы вступилась за наши права…» Так что же думаешь — в шутку, не в шутку, а к нам принесли из «Общества рабочих механического производства» листовку: зовут девятнадцатого «почтить общим шествием память государя-освободителя с возложением венка на памятник».
— Неужели рабочие все же пойдут? — спросила с сомнением Аночка.
— А куда же Федот с Лизаветой денутся? Думаешь, с нами будут?! — откликнулась Маня.
— Я думаю, завтрашний день может многое решить: придут к нам на помощь фабричные или одних нас покинут, — вздохнула Аночка.
Так говорили они до глубокой ночи, когда уже не осталось надежды на то, что будет весть от Савелия.
Саша ушел к себе, Аночка не ложилась, еще ждала.
— Брезгуешь лечь, на подушку? — сказала Маня. — Я застелю. Полотенце есть чистое, хочешь?
— Ой, Маня, да мне не до сна, — говорила Аночка сонным голосом, сидя возле стола.
Маня заснула. Аночка задремала, уткнувшись носом в какой-то бульварный роман без начала и без конца.
Утром, часов в шесть, в окно постучали. Явился посланец Савелия, который сказал, что всюду к фабрикам движутся солдаты, полиция.
— Тот человек повидался со всеми, с кем надо, и листовки пустил, но ни за что ручаться не может. Надо, чтобы сюда приходили от вас с вестями о том, что творится в университете. Тот тоже пришлет сюда узнавать. Если станут студентов бить, то все равно, мол, силой прорвёмся на выручку. А без крайности лучше силы рабочих сберечь…
Аночка помчалась на явочную квартиру, к Ивану Иванычу.
Тот уже ожидал. Она рассказала, что знала.
— Вам, товарищ Аночка, придется занять наблюдательный пункт у рязанцев в Лоскутном с двумя товарищами. На сходку лично вам не ходить, а следить оттуда, что будет. Найдите сами себе двух надежных помощниц, лучше женщин. Полиция верно уж будет на улице караулить студентов. По ходу действий дадите вести Савелию.
2
На углу Лоскутного, против Манежа, жили трое немного знакомых Аночке медиков. В одно окно из их комнаты был виден старый университет, в другое — Манеж и новое здание университета. «Анатомический театр в трех минутах ходьбы», — бывало, хвалились они своей квартирой. Уходя на сходку, один из них взял револьвер.
— А это зачем? — спросила Аночка.
— Мало ли что… Не мешает для обороны. Будут драться — и мы не посмотрим…
— Девочки заняли наше жилье под какой-то таинственный штаб, — пошутил второй.
— А вы не шутите, коллега, такими словами, не стоит, — строго остановила Аночка, оставаясь одна на своем наблюдательном пункте и даже с биноклем в руках.
В окно было видно, как подходили к университету студенты, курсистки. Ни войск, ни полиции не было, кроме обычных городовых на постах. Молодежь проходила в ворота, входила в здание. Все было спокойно и тихо.
По уговору с Аночкой явились Галя Косенко и Лида Самаркина.
— Публика сходится с Охотного, от Никитской — со всюду, — сообщила Галя, запыхавшись от ходьбы.
— Кто же так говорит — «со всюду»! — заметила Анечка, не отрываясь от своего бинокля. — Знаете, девочки, надо было нам с вечера посадить здесь наблюдателя: по-моему, в Манеже засада жандармов и казаков. Уже третий раз к воротам подходит пристав и говорит через щелку, потом так лихо берет под козырек перед закрытыми воротами Манежа и так пристукивает каблуком, что там, должно быть, кто-то повыше чином. Вот и опять: посмотрите скорее.
Аночка отдала бинокль, и Галя увидела то же.
— Козырнул и прищелкнул, воистину как баран на новые ворота! — со смехом заключила она, возвращая бинокль.
— Ой, Галя, смотри-ка, ведь там, за Манежем, разъезжают казаки, — позвала Аночка.
— Они! Только прячутся… А публика смотрит на них из Александровского сада. Я выйду взгляну поближе.
— Попробуй, однако, из тех ворот, не из этих. Вот, шалью накройся, бутылку возьми из-под постного масла. Вот так. Лидушка, ты там наблюдай, пока я ее наряжаю.
— Полиция! — в испуге крикнула Лида, как будто полиция направлялась к ним в комнату.
Аночка бросилась к ней и схватила бинокль.
— Вот так история! Как горох рассыпались всюду городовые! Галя, пора! Одевайся. Запомни адрес, иди поскорей. Вот тебе на извозчика, — деловито распоряжалась Аночка. — Но до самого дома не езди, сойди у Грузинской. Постучишься в окошко. Вот тебе три бумажных цветка, передашь их цветочнице Мане, расскажешь, что сходка уже началась, что в Манеже, должно быть, засада и университет оцепляют.
— Понимаю.
— Ну, Галя, беги, — послала Аночка. — А если Маня сама еще ничего не знает, то все равно приезжай обратно. Там скажи, что как только будут новости, так мы опять сообщим. Да пусть она даст тебе и ещё цветочков с собой. Может быть, посылать придётся кого другого, если из нас кого-нибудь арестуют.
Галя уехала.
Около двух часов дня вышли университетские дворники запирать ворота университета. Целая рота городовых выстроилась по улице. Раздались пронзительные свистки, какая-то схватка в воротах, полиция бежала в помощь толпе городовых. Посторонняя публика плотной толпой наседала с Никитской. Ее оттесняли конные жандармы.
