Сегодня врач подходил уже к четырём несчастным, чтобы легче был их путь на тот свет.
Марианна испытывала к доброму Хуану Леалю почтение, близкое к преклонению. Исабель понимала, как тронута сестрёнка его добротой. Он жил по Христову учению. Исполнял Его заповеди словом и делом. Сострадал нужде и помогал в скорбях. Он был один такой.
Но когда Исабель видела, как туда, где предел ужаса и мерзости, за этим человеком в коричневом балахоне, худым и сутулым, босоногим, седобородым, идёт Марианна, ей становилось тревожно и больно. Отшельник милосерден — всех ему благ! А молоденькая Марианна с таким милосердием может подцепить заразу. Она уже покрылась сыпью. Длинные волосы кишели вшами из-за того, что она вычёсывала других. Ими нужно пожертвовать — остричь наголо... Глаза глубоко запали в орбиты, щёки день ото дня больше вваливались. Сестра шаталась на ходу.
Когда же старец тоже умер, именно Марианна проводила его в последний путь.
Если Исабель думала, что после этой кончины любимая сестричка образумится, то ошиблась. Вечно ленивая, вечно беспечная Марианна ещё ревностнее продолжила дело Хуана Леаля.
— Ты должна поделиться с другими тем, что у нас есть, Исабель. Вспомни, что говорил Господь: последние станут первыми.
Исабель, жившая в страхе потерять Марианну, страдала от такой набожности...
Она сообразила: из-под личины беспечности её сестрички, её маленькой, выглянула непреклонная женщина. Страстная натура, идущая до конца. Настоящая Баррето — как она сама.
Марианна хотела выйти за Лопе де Вегу — и своего добилась. Хотела участвовать в путешествии аделантадо — и своего добилась. Хотела возвыситься над горем, помогая умирающему Лоренсо — и своего добилась. Теперь она хочет разделить жизнь — и смерть — с самыми обездоленными. И своего добьётся.
Исабель пыталась бороться с этим предчувствием. Говорила себе: если Марианне удастся спасти всех страдальцев на «Сан-Херонимо», Бог не захочет отнимать её у людей, которым она помогает в скорбях, не захочет призывать её к Себе... Как же Он пожелает лишить всех бедных и больных такого нужного человека?
Как только Исабель видела необычный свет, блестевший в глазах Марианны — пламя, освещавшее всё кругом, — она сдавалась без боя на самые необычные просьбы: отдавала воду, муку, сало... Отдавала колонистам всё. Не из любви к ним. Из любви к Марианне, из восхищения перед ней, почтения к ней... К лучшей из всех душ экспедиции!
Юная вдова Лопе де Веги заступалась за несчастных гораздо больше и лучше, чем Кирос. С ней торга не было: чего Марианна хотела, то и получала.
Если Всевышний доволен делами этого младенца, надеялась Исабель, Он оставит её здесь вести свою брань.
Только тем она сама и держалась в жизни: всё отдать, лишь бы Марианна жила и побеждала...
* * *
Вечером 24 декабря 1595 года Марианна угасла у неё на руках.
В тот же вечер Исабель пришлось кинуть в море измождённое тело своей сестрички, своей деточки.
Рождество 1595 года.
В тот день — день Рождества — гобернадора сама готовилась к смерти.
Но готовилась не в мире и даже не в страхе. Никаких пределов не знала её ярость к Всевышнему, отобравшему у неё Марианну.
Она рыдала без слёз, стоя перед пустой нишей, прежде бывшей пристанищем Божьей Матери Пустынницы.
Воскресенье, 7 января 1596 года.
Тянулся день за днём. Слепящий свет, безжалостное солнце, ропот ненависти, назревавшая резня — всё это было уже неважно. Даже двуличие Кироса, который исполнял все её приказания, но для вида противился, чтобы сохранить репутацию у матросов. Даже вечное, неподвижное море вокруг. Она уже не ощущала времени. Не ощущала пространства. Не ощущала других. Не ощущала самой себя. Оставались только два инстинкта: материнская любовь к Диего с Луисом и упорный отказ поступаться чем-либо своим. Оба инстинкта она сливала воедино — и упорно сражалась. Её права по-прежнему были её правами, и гнев при мысли, что на них могут покуситься, никуда не девался.
Оглядываясь кругом, она теперь видела только двух людей и больше никого не хотела видеть: двух братьев, таких юных и слабых, что наверняка не устоят против неверности Бога. Уберечь их от жажды, от голода, от болезни, от смерти... Не дать им утонуть вместе с ней. Это была её неотвязная мысль с самого отплытия с Санта-Крус.
Воскресенье 14 января.
Из тумана... вдруг показалась верхушка горы! Чудо: земля! Кирос уверял: это первый из островов огромного Филиппинского архипелага — северная оконечность Самара.
Прямо сквозь палубы Исабель чувствовала, как радостно встрепенулся экипаж. Полуживые думали, что беды их кончены. Не тут-то было. Кирос уже командовал отойти от берега. «Править в открытое море!» — крикнул он. По его словам, подойти к этому острову было нельзя.
— Почему нельзя? — рявкнул один старый матрос. — Тут есть проход. Вон он, там!
Он указал рукой: вдали был как будто пролив. Как ветеран восьмой экспедиции на Филиппины, он знал эти воды; ходил здесь на корабле завоевателя Манилы Мигеля Лопеса де Легаспи. Он даже участвовал в овладении всем архипелагом, который испанцы окрестили Филиппинами в честь инфанта — будущего короля Филиппа II. Это было тридцать лет тому назад.
Кирос колебался. Ветер был сильный, земля покрыта туманом, солнце за облаками. Главный навигатор не хотел входить в пролив: он считал это опасным.
Тогда гобернадора услышала топот: моряки толпой бежали по трапу.
Они ворвались к ней в каюту и стали жаловаться на капитана. На сей раз именно её они просили избавить их от полоумного, который никогда и нигде не желает бросить якорь. Она выслушала их доводы. И пригласила Кироса.
— Почему вы думаете, что это не тот проход, о котором они говорят?
— Не вмешивайтесь в эти дела. Дайте мне делать свою работу как я умею.
