высшей силой, — бормочет некогда Толстый Кардинал.
— Мальчик, — совершенно разумным голосом подтверждает Герцогиня, наклонившись к ее окровавленному подолу.
— Исчадие ада! — Вошедший в раж некогда Толстый Кардинал не может остановиться.
— Демоны завлекают чистые души! — вторят ему его служки в пурпуре.
Грохот за дверями королевских покоев нарастает.
— Это не демон. Это ребенок, — подает голос Лора.
И переводит взгляд на Королеву, всё это время раскачивавшуюся в глубоком трансе.
— Мой сын. Не Антихрист. Мальчик.
Королева, все еще из стороны в сторону качаясь, смотрит на Фаворита. Тот качает головой — нет.
Королева смотрит на некогда Толстого Кардинала — тот неподвижен.
Смотрит на Герцога, кивающего трясущимся подбородком — да, да!
Смотрит на всех в этом зале.
И произносит:
— Господь явил нам милость изгнания дьявола.
Смотрит на Карлицу, тянущую руки к своему мальчику, связанному с ней еще не разрезанной пуповиной.
— Дьявол изгнан!
Страшный стук в двери. Будто кто-то снаружи их выламывает.
Лора пробует обтереть мокрое, сморщенное тельце младенца, укутать, укрыть сухим краем подола.
— Господь даровал изгнание дьявола! — не останавливается Королева.
Сердце у Лоры бьется так, что слышно в самом дальнем углу королевских покоев. И она видит, как в отблесках факелов в такт с ее сердцем пульсирует родничок на голове ее сына.
Королева делает взмах рукой. Тычет пальцем в сторону еще связанного пуповиной с Карлицей младенца.
— Душите!
Набирает больше воздуха и издает истошный визг.
— Душите!!!
Обступившее Карлицу со всех сторон пурпурное кольцо сжимается сильнее. Некогда Толстый Кардинал накидывает на корчащегося на полу младенца подушку. И давит что есть мочи…
Давит на подушку, на личико младенца, все еще связанного пуповиной с Лорой…
Давит…
Давит… Сейчас задушит…
Сколько мгновений новорожденный младенец может продержаться без воздуха?
Давит…
И…
…В этот миг выломанные двери со страшным грохотом распахиваются.
На пороге Бастард! С вооруженными воинами и достопочтенными грандами — членами Кортесов.
— Указ его величества Карла Второго! — зачитывает Хуан Хосе.
Его люди уже окружили Марианну и фаворита Валенсуэлу.
— Регентство Королевы-матери остановлено. Власть отныне переходит к помазаннику божьему Карлу Второму. Предатель Фернандо Валенсуэла приговаривается к казни. Вдовствующей Королеве-матери надлежит отбыть в один из монастырей вдали от столицы.
Члены Кортесов кланяются Карлу, с интересом смотрящему за тем, как корчится на полу прижатый подушкой младенец.
— Ваше Величество, подпишите!
И Хуан Хосе протягивает перо недорослю-королю…
Что дальше? Сценаристка Португалия. Алгарвия. Недавно
— И что было дальше? — спрашивает собеседница, дочитав последнюю главу.
На балконе с видом на океан сидят две женщины — постарше и помоложе. По виду мать и дочка. Та, что постарше, отвечает:
— Регентство отменили. Карл стал королем, но правил Хуан Хосе. Королеву Марианну отправили в монастырь. Фаворита Валенсуэлу приговорили к казни, после казнь заменили на ссылку на Филиппины. Хуан Хосе готовил брак Карла с французской принцессой, его троюродной сестрой.
— Опять сестрой! Ничему жизнь их не учила.
— Не учила. Хотя тогда никто не знал про коэффициент инбридинга.
— Инбридинга? — переспрашивает более молодая.
— Степень оценки кровного родства. Обычный человек в пятом поколении имеет тридцать два различных предка, у Карла II по причине близкородственных браков в роду их было только десять, а все его восемь прадедов и прабабок произошли от Хуаны Безумной. Его коэффициент инбридинга двадцать пять, такой же показатель у детей, родившихся в результате инцеста между братом и сестрой.
— А с Марианной что? Так в монастыре и умерла?
— Нет. Через два года Хуан Хосе внезапно скончался. Карл сам править не мог, и из заточения вернули Марианну. Она не была уже регентшей, но важную роль играла до конца своих дней. Короля женили, но для отцовства он был не пригоден. Род Габсбургов прервался. Конец эпохи.
— А Карлица? Ее ребенка задушили? Или арест королевы его спас?
— Кто знает. Про Карлицу в Википедии ничего не сказано.
— Всё шутишь. Ты же ее придумала, должна знать, что с ней было дальше.
— Должна. Но не знаю. История впустила меня ровно до этого мгновения. А дальше занавес. Или конец фильма. И можно только гадать, бежала ли Карлица вместе с Герцогом, Герцогиней и младенцем из Мадрида, вырос ли ее сын и передал по наследству красное кольцо Изабеллы Клары Евгении? Или ненавидевший Карлицу Хуан Хосе в этом был с Марианной един, и ребенка задушили или умертвили иным способом? Кто знает…
— А Агата?
— Агата… Про Агату ты лучше моего знаешь, ты же мне про нее рассказала. Продавать картины под именем мужа она дальше не могла. Женщин в живописцы тогда не принимали. Так и остались «новым Хогволсом» только те картины, что она успела написать за девять недель после взрыва. И которые дорисовывал и правил Йоханес.
Картина без подписи Агата Делфт. 1654 год
Шесть недель ПОСЛЕ взрыва. За четыре недели ДО Рождества
Два часа после полуночи (продолжение)
— И что ты теперь делать будешь?
Йоханес подносит руку к ее волосам, не решаясь прикоснуться.
— Нечего мне делать. Гильдия этого калеку за Ханса признала. Благодаря тебе…
Надо сказать ему спасибо. Но как благодарить за подлог?
— Дальше только картины Ван Хогволса продавать.
Йоханес смотрит на нее.
— Как ты столько картин написала?
— Незаконченные были. У мужа краски утаскивала по чуть-чуть. Старые кисти. Испорченные холсты. И когда он в мастерские уходил, здесь писала. А потом…
Агата пожимает плечами. Ей самой уже хочется, чтобы он коснулся ее лица. Как же ей хочется, чтобы он коснулся.
— …потом голод и холод подгоняли. Пришлось дописать.
— Кто учил?
Йоханес убирает руку, так и не коснувшуюся ее лица, берет свечу, подносит ближе к холсту с наброском картины, которую она собиралась писать этой ночью. Зеркало напротив мольберта. На портрете она сама.
— Отец показывал что-то…
— То-то и вижу непарадность Брауэра.
— После смотрела, как муж тебя учил… Дальше как бог помогал.
Йоханес смотрит на набросок ее автопортрета. Внимательно смотрит. Скажет, что всё это ужасно? За работу покалеченного, почти слепого мужа еще может сойти, но за картину хорошего художника — нет?
Йон снимает свой плащ. Бросает на топчан.
— Бог хорошо тебе помогал. Отвалил дара сполна.
Растирает закоченевшие, пока взбирался по мокрому дереву, руки.
— Только школы тебе не хватает. И за восемь недель всему не научиться.
Смотрит. На нее на портрете. На нее в зеркале. На нее настоящую, живую, стоящую так близко.
— Сядь! Чуть в сторону. Свеча чтобы была напротив.
Берет кисть.
— И что теперь делать? Что теперь делать, Йон?!
Йоханес смешивает краски.
— Пока спокойно сидеть. Только руку чуть
