Золотыми подкрыльями трепетали на коньках крыш и возле скворечен прошлогодние скворцы. Это была их первая настоящая весна.
И городок, и деревни вокруг, если посмотреть с высокой крыши, казались букетами снежных цветов.
И лишь опытный глаз видел серый цвет в этом белом разливе. Потому что это была цветень.
Грязновато-белая от тычинок цветень яблоневых садов.
На разливе, среди могучих дубов, что стояли по пояс в воде, приткнулись друг к другу несколько челнов. На вершине одного из дубов шевелился головастый Левон Кахно.
Его старшие братья — широколицый добродушный Петрок, белый до седины Иван, тонкий и ловкий, как вьюн, Цыпрук и ворчливый увалень Макар — сидели в одном из челнов. Разные и подобные: большие глаза, носы с легкой горбинкой, розовые губы. Другой челн — другие люди. На руле сидел Цыпрук Лопата из Озерища, глава большого рода. Огромный, как медведь, хмурый, глазки маленькие, сонные. В его челне, посреди мокрых сетей и рыбы, на ядовито-зеленом от воды сене сидели три сына — смотрели на отца, ожидая указаний.
Старший, Юлиан, держал на коленях, как отец весло, кремневое ружье с граненым стволом и темным пудовым прикладом. По прикладу вилась врезанная в древесину и расплющенная молотком медная проволока. Для красоты… Широкоскулое лицо Юлиана с очень широким, но красивым ртом и сильными челюстями было бледно.
Перед ним сидел второй сын, Автух. В чистенькой белой рубашке. На ней кожух без рукавов, овчиной кверху. Белые длинные волосы спутались, падают прядями чуть не до плеч и прикрывают лоб. От этого за версту несет буйной неторопливой силой. Выпуклая, как бочонок, грудь, толстые руки. А лицо худое, хотя и широконосое, и все в мускулах у челюстей, рта и щек.
На носу челна лежал, опершись локтями на влажную сеть, младший из Лопат — Янук. Волосы тоже спутанные, рот тоже большой и жесткий. А глаза больше, чем у всех братьев, задумчивые.
Андрей и Кондрат Когуты с третьего челна смотрели на Янука настороженно. Помнили, что это из-за него Галинка Кахнова вынуждена была когда-то проситься в челн к Андрею. И еще знали, что рано или поздно, а им с Януком доведется столкнуться.
В четвертом челне, что приткнулся к самому дубу, сидели мельник Гринь Покивач и возмужавший за эти годы, весь словно битый сивером и солнцем Корчак. Русые волосы выцвели, дремучие черные глаза смотрели пронзительно. Под грязноватой белой свиткой, за красным поясом, были два пистолета и длинный, дюйма на четыре длиннее, чем у всех, корд.
Покивач в корме держал весло, не сводя глаз с хлопцев на вершине дуба. Пронзительных, желто-янтарных, словно у пойманного коршуна, глаз. Сухое, почти безбородое лицо с редкими усами как будто еще больше подсохло от настороженности и ожидания. У его ног лежали два ружья, прикрытые свиткой.
— Тот, что от вас отъехал, это кто? — спросил Корчак.
— Молодой Загорский, — ответил Андрей.
— Гм. — Корчак прижмурил глаза. — А с ним?
— Кирдун Халява.
— Жаль, — сказал Корчак. — Это почему они здесь?
— А что, Днепр только для тебя? — спросил Кондрат. — Он уже третий день у нас. Вот мы нарочно вчера сетку возле трех верб поставили, а сегодня погнали Алеся снимать. Время есть… Ты не горячись, Корчак, он человек хороший.
— Значит, поспешаем, — сказал Корчак. — А ты, Кондрат, смотри. Не пожалеть бы тебе…
Кондрат улыбнулся одним ртом.
— Ты еще не пануй. Ты мужиков не знаешь, Если кто-то и пойдет к тебе, ты не задавайся, атаман. Ты с ними как с братьями. Они натерпелись. Им нового пана, да еще из хамов, не надо.
— Чего плетешь? — спросил мрачный Юлиан.
— А то, что твоя спина, видать, по новому седлу плачет, Юлиан. Не дай бог из хама пана, а из дерьма пирог.
Покивач неожиданно согласился:
— Я тебе это, Корчак, семь лет назад говорил.
Корчак сдержался:
— Хорошо. Погорячился я.
— И я говорю, — сказал Кондрат. — А станешь горячиться — дела не будет. Не по себе тебе — никто не держит. Поворачивай. А хочешь остаться, нас уважай. Мы тебе товарищи, а не батраки. Пригон с панством — они на всех лежат. Потому и решили бунтовать.
Корчак засмеялся.
— Ну, хватит, хватит. Сам разумею. Мужики-и. Одна мы кровь На одной воде замешены. — И он показал на безграничный разлив: — На нем вот.
— Рассказывай, — бросил Кондрат.
— Я некоторым панкам под Дощицей учинил-таки веселье, — сказал Корчак. — В ночь на чистую пятницу два имения спалили хлопцы…
— Вместо божьих свечек да факелов, — с мрачной веселостью сказал Цыпрук Лопата. — Да что из того? Это сто верст Днепром. До нас и дымком не потянуло.
— Теперь вас тут ожидают, — буркнул мрачный Юлиан Лопата. — Чего вас туда понесло, когда вороги тут? Кроер тут. Мусатов тут. Таркайлы тут.
Отец иронически смотрел на сына:
— Не думал я, что ты такой. Знал, что дурень, но что тако-ой…
— Отец говорит правду, Юлиан, — сказал Корчак. — Отсюда начинать — концы были б. Кроер прослышал. Он с осени сотню черкесов в имении держит. Без крови не обошлось бы… Да еще в округу «голубых» нагнали — солдат, жандармов. Получается, ты меня на смерть приглашаешь, а морда такая, вроде зовешь на чарку.
— Осел, — сказал Янук.
И осекся. Автух положил ему на плечо ладонь, встал.
— Не вякай… Наше дело маленькое. Слушай… вот.
Неприятные люди были Лопаты. Андрей и Кондрат, переглянувшись, поняли, что подумали одно и то же.
— Они нас тут ожидают, — сказал Корчак. — А я иду в другое место. Куда — услышите. Вы остаетесь. Передавайте мне вести. Людей готовьте, кто захочет. Ты, Автух, сразу, как только узнаешь, что солдатни убавилось, — кто мне. И я приду! Ну, кто из вас тогда со мной пойдет? Лопаты — это ясно. А кто из Кахнов?
— Я, — неожиданно ответил с верхушки дуба головастый Левон. — Вы там тише, по воде далеко слышно.
— Хорошо, — притих Корчак. — Еще. Смелее, хлопцы! Помогать-то вы тут все помогали. И жратву собирали… и порох… и прятали, когда нужно. А вот когда вернусь, пойдете со мной? Когда наших «благодетелей» трясти будем?
— Пожалуй, я, — буркнул Иван.
Кондрат и Андрей переглянулись. Иван был любимый брат Галинки.
— И я, — сказал Петрок Кахно. — Я с Левоном.
— А вы?
— Мы — нет, — ответил за себя и Цыпрука Макар. — Не выпадает. Землю кому пахать?
— Как хотите, — сказал Корчак. — Проспите только царство небесное.
Глаза Корчака встретились с глазами Когутов:
— А вы?
Кондрат взглянул на Ивана, и тот ухарски подморгнул ему.
— Что ж, — вздохнул Кондрат, — пожалуй, что и мы. Чего уж тут. Бунт так бунт. Каждый год бунты.
Приднепровье действительно бунтовало часто.
— Хорошо, — кивнул Корчак.
— Ты не сердись, — сказал Цыпрук Кахно, — мы не доносчики. Будем помогать.
— И на том спасибо, — склонил голову Покивач. — Вольному воля.
— Ты обещал Даньку-пастуха привести, — сказал Кондрату Корчак. — Что там?
— Не соблазняется, говорит: чепуха все. Что мне, говорит, девок мало или еды? Кормят, говорит, люди и в торбу кладут, и на зиму дают.
Кондрат так передразнил Данькину интонацию, что все захохотали.
— Теперь, хлопцы, казаки, говорите, кого тут прежде всех палить будем, когда приду, — сказал Корчак.
Все примолкли. Одно — бунтовать «где-то там», и совсем иное — в округе, где все друг друга знают. Одно дело — пускать красного Будимира где-то под Дощицей, а другое — обрекать на «огонь и поток» людей, которых знали.
— Земли Загорских нам не по зубам, — подтолкнул людей Корчак. — Эти хоть и спокойные, но отчаянные. Так будут защищаться — пыль от нас полетит.
Добродушный Петрок Кахно вдруг рассердился:
— На таких нападать мы тебе, Корчак, не товарищи, вот что.
— Что, телята?
— Телята не телята, а против таких идти — душу загубить. На злых тaк пойдем, что нас еще на сворке держать надо будет. А добрых не трожь.
— А панщина?
— Не они ее завели.
— Панщина…
— Тьфу! Ты иди глянь, как в Могилеве лупаловские кожемяки живут! Как гребенщики в Подуспенье! Кровью харкают, а вольные люди.
— Чего спорим? — упрямо сказал Корчак. — Я не согласен. Но я ведь говорю — не по зубам, — так с кого?
— С Кроера, — подал голос с дуба Левон Кахно.
— С него, — поддержал Петрок, — с него, собаки.
— И то правда, — сказал Корчак. — Я сам говорить не хотел. Подумали б: из-за себя. Согласен. Кроер. Еще кто?
— Браниборский, — подсказал Юлиан Лопата.
Автух запыхтел, как еж.
— Зачем? Он, говорят, волю дать хотел.
— А ты спросил мужиков? — Глаза Покивача блеснули. — Не хотят они такой поганой воли без земли.
— Нам, хлопцы, вообще трудно будет, — вдруг сказал Иван. — Время малость не то. — Он стыдливо улыбнулся. — Я не боюсь, но просто… слухи эти, что вот-вот волю дадут. С землей. Кому охота, ожидая такого, голову свернуть? Каждая община как каменная глыба. Не сдвинешь. Лежит на своем клочке поля и молчит.
