Писатель ищет ответы на вечные вопросы: что с нами происходит? кто виноват? что делать?
Великая смута в считанные годы разметала и почти полностью уничтожила старинный род. Вчерашний гимназист, мечтавший преподавать историю, становится воином. Если бы только воином — защитником, опорой слабых, обиженных, обездоленных. Так ведь нет, Андрей Березин становится и невольным убийцей — не только подчиненных ему красноармейцев (которых он, боясь, что его сочтут предателем и, за это расстреляют заложницу сестру, бросает в заранее обреченный на неудачу бой), но и людей уже побежденных, обезоруженных, может, так же потерявших себя, как и он сам.
И кого винить в том, что остался Андрей почти один на белом свете? Красных, расстрелявших‑таки сестру? Белых, от руки которых пал брат? Соседей-крестьян, рядом с которыми мирно жили десятилетиями и которые вдруг в порыве слепой ярости, спровоцированной смутьянами вроде Пергаменщикова, порушили и разграбили родовое гнездо Березиных? Кому счет предъявить? И надо ли? И где выход, где хоть какая-то зацепка, оправдание своего существования? Во имя чего стоит жить? Справедливость, мир, покой, благоденствие — где они? Уж не в той ли стране Гармонии, куда Андрей попадает то ли в горячечном сне, то ли в невероятной яви?
Но… зачем такая Гармония, которая превращает человека в тупое животное, в примитивный агрегат по переработке продуктов в отходы, по воспроизводству себе подобных? А как быть с Душой, с вечным стремлением к чему-то почти недостижимому, но высокому, светлому?..
Мучительно ищет правду российский интеллигент Андрей Березин, равно как и матушка его, и дядя — священнослужитель Даниил, и его брат Саша, тоже обожженный страшной мировой бойней офицер, безоружным пошедший в стан карателей, дабы Словом остановить насилие. Ищут правду, ищут смысл всего происходящего. И — причины рождения смуты на многострадальной русской земле. В зловещий символ вырастает образ Шиловского, глубоко убежденного в своей какой-то особенной правоте революционера, комиссара, судя по всему, из так называемых «межрайонцев». За его спиной маячит мрачная тень певца и теоретика перманентной, то бишь бесконечной революции Троцкого. В Шиловском поражает фанатическая уверенность в своей миссии, ради которой любые жертвы приемлемы — даже потеря чести, когда из-за него и под его именем гибнет невинный человек, в то время как другие комиссары, тоже коммунисты, но, может, по-иному убежденные, сами выходят на смерть. Что за страшная власть Идеи, ради которой коверкается, калечится, распадается веками налаживаемая народная жизнь? И при чем тут коммунизм, в глубинной, внутренней своей основе созвучный другому латинскому же слову — гуманизм? Тут уж не об одной слезинке замученного ребенка, как у. Достоевского, речь — о морях крови и слез, разлившихся по бескрайней России.
Страшной бедой народной предстает в романе гражданская война. Бедой прежде всего для честных, думающих, искренне пытающихся понять, «куда влечет нас рок событий». Но и бедой для самых, что называется, «широких масс». Как нелепо гибнут красноармейцы полка Андрея Березина! Они даже и понятия не имеют, что идут на верную смерть лишь потому, что не послать их на эту верную смерть Андрей не может: руки связаны заложничеством, над душою — комиссар Шиловский. Гибнут, но кости их перемешались с костями таких же мужиков из тех же русских сел, но одетых в другую форму… Как нелепо и страшно гибнут загнанные в тайгу белогвардейцы, перед тем нелепо и бесчеловечно загубив немало жителей таежных сел, изнасиловав женщин… Люди превращаются в зверей. Даже — хорошие люди. И нет выхода тем, кто увидел уже край этого тотального озверения, а остановить его не может. И кидается в прорубь Ковшов, когда-то и сам расстреливавший «предателей и дезертиров»…
«Крамола» — в определенном смысле новое слово о гражданской войне. Предостерегающее слово нашего современника, не видавшего самолично ужасов ее, но сохранившего этот ужас в генной памяти. И насколько же своевременно это предостережение! Мог ли думать Сергей Алексеев, когда писал роман, что пройдет совсем немного времени и горячие головы будут с самых высоких трибун чуть ли не открыто призывать к новой гражданской войне, не считая большой платой гибель каких-нибудь пяти миллионов ради счастья остальных 280 миллионов… А «гуманные» призывы регулировать с помощью безработицы производственные отношения — не созвучны ли они где-то в глубине рассуждениям Шиловского о правовой стороне преступления Андрея Березина? Не в том вина, что приказал расстрелять пленных; право не пришлось бы нарушать, коль невзялибы их в плен… Так и сейчас: пусть бедные беднеют, а богатыебогатеют, лишь бы все это было в рамках демократии, правового государства, рыночного хозяйства…
Нет, не случайно печатался этот роман об истории — давней и недавней — в журнале с символическим названием «Наш современник». Это остросовременное произведение. Вот, к примеру, ломаются сейчас публицистами копья по поводу путей возрождения разрушенного сельского хозяйства страны. Нужны советские фермеры, «архангельские мужички», только в этом выход, — яростно утверждают одни. А соответствует ли это традициям русского народа? — спрашивают другие. Может, фермеры и приживутся там, где и раньше широко применялась хуторская система, — в Прибалтике, южных областях России и Украины. Но как быть с теми, кто жил и живет в центральных, корневых, я бы сказал, российских весях или переселился оттуда в Сибирь, на Дальний Восток? Так ли уж все ясно и просто с ними?
В романе видим, как, несмотря на все старания Березина-старшего, терпит крах его фермерская затея: расселенные было по хуторам мужички как-то незаметно и очень скоро стянулись в одно село… Сильны, очень сильны оказались традиции русской сельской общины: жить на миру, жить, давая возможностькаждому, даже в чем-то обделенному природой, найти свое место и свой кусок хлеба.
И конечно же, повторимся, не только хлеб насущный волнует русского человека, ему еще цель жизни, смысл жизни подай! Мне кажется, молодой прозаик чутко уловил и отразил то, о чем пишет, например, отец Иоанн (Кологривов): «Черты духовного радикализма у русского народа, выражающиеся в большой доле безразличия к миру и к его благам…определены в значительной степени строением русской земли. В стране неограниченных далей и безмерных протяжений, с суровым климатом, почти без всяких внутренних рубежей и без определенных внешних географических границ, широко открытой для всевозможных нашествий, человек легко приобретает сознание своей физической слабости и бренности своих дел. Зачем — думает он — накапливать и дорожить тем, что обречено на гибель? К чему подчиняться юридическим нормам, которые сегодня имеют силу, а завтра потеряют всякое значение? Человек инстинктивно сосредотачивает привязанность на том, чего никто не может у него отнять…
Это безразличие вовсе не означает, что русский народ менее грешен, чем другие. Наоборот, он, может быть, даже более грешен, но он и грешен по-другому. Когда он бывает привязан к земным благам, к суетности и бренности земли, он к ним привязан своими грехами, а не своими добродетелями и не своими представлениями о правде или своим идеалом святости. Действительно, западный человек дорожит своим социальным положением, своей собственностью и своими жизненными удобствами не в силу своих слабостей и пороков, а в силу своих социальных добродетелей, религиозно обоснованных и оправданных. У него есть идеология, которая все это оправдывает. У русского человека такой идеологии нет. В глубине души он ничуть не уверен в том, что его собственность свята, что пользование жизненными благами оправдано и что оно может быть согласовано с совершенной жизнью.
Эта отчужденность, эта свобода духа лежат в основе русского бунта против буржуазного мира, бунта, в котором сходятся революционеры и реакционеры…» (Отец Иоанн (Кологривов). Очерки по Истории Русской Святости. Брюссель. Изд-во «Жизнь с Богом», 1961).
Главные герои Сергея Алексеева так и живут — не дорожа земными благами, да и самой жизнью, но в поиске, вечном поиске внутреннего мира и согласия. И — в смутном ожидании очередного нашествия, возможно, уже свершившегося. Не потому ли так страстно звучит в «глубоко исторической» части романа призыв к единению, призыв к самопожертвованию — причем «на кону» не жизнь, а нечто неизмеримо более высокое — честь, доброе имя. Допускаю, что ученые-историки яростно обрушатся на необычную версию Сергея Алексеева относительно авторства «Слова о полку Игореве», на его концепцию сознательной обреченности Игоря, который мог бы избежать плена, даже если пришлось бы честно погибнуть в сражении, но предпочел позор, лишь бы встряхнуть до глубины души русское самосознание, уберечь от грядущих нашествий куда большего масштаба. Может, как историк Алексеев и не прав. Но в романе эта его версия играет очень важную роль, имеет мировоззренческое значение. Нет ничего выше блага Родины! Даже честью ради этого можно пожертвовать…Кстати, удивительная перекличка с романом другого своеобразного русского писателя-патриота — Валентина Пикуля — «Честь имею!». Там ведь тоже герой сознательно дает запятнать свое доброе имя, дабы принести как можно больше пользы Отечеству… «Крамола» — лишь первая часть большого труда талантливого прозаика. Сергеем Алексеевым уже дописана и вторая, завершающая, часть этого романапод названием «Доля». Она будет публиковаться впервые на страницах все того же «Нашего современника». О ней еще рано рассказывать читателям. Могу поделиться лишь стойким ощущением — на наших глазах рождается значительное явление советской русской литературы. Впрочем, любой читатель может судить об этом и по предлагаемому его вниманию роману «Крамола».
