просто во дворец. И еще очень любил лыжные, пешие, туристические прогулки по отдаленным районам страны. Что ни воскресенье, собирает компанию и в поход.
Вот как раз оказались мы в том поселке, где хоронили нашу Агнию. Стоим, поджидаем автобуса. Его нет как нет. Тогда наше кожаное пальто, наша голова с кудрявыми рыжими волосами подбегает к зданию, на котором стоит надпись: «Интурист». Поворачивается к нашей маленькой группе и полушепотом спрашивает: «Вот вы с Рязанской земли, а скажите мне, вы были в Музее Есенина?» Все промычали: нет, не были. «Да как такое возможно?! – возмутился Виктор. – Сейчас я иду к “Интуристу” и сообщаю, что только что у вас была группа, идущая в Музей Есенина. А вот от этой группы отстало четыре человека, что мне с ними делать? Есть места на последнем ряду? Сейчас я проведу с ними тайные переговоры, скажу, что вы отстали от группы, а ваше дело молчать, а то вы начнете говорить то по-украински, то по-белорусски, или еще как вам вздумается. Вы, допустим, из Финляндии и, кроме финского языка, никакого больше не знаете».
Да, Виктор полностью унаследовал от тети Агнии ее манеры и ее шуточки. Через несколько минут вся наша четверка устроилась на последнем ряду автобуса и таким образом повидала и огромную реку Оку, и домик Есенина, и музей Анны Снегиной, и все-все-все, такое дорогое по чьим-то воспоминаниям, книгам, кинофильмам. Однако наше молчанье было соблюдено. Так, благодаря находчивости Виктора нам удалось побывать в доме Есенина, и никто не проронил ни единого словечка, слушая замечательных экскурсоводов. Зато в Институте этнографии на нас стали смотреть с уважением. Мы с Веточкой жили в разных городах, я в Ленинграде, а она в Пскове, однако виделись часто, переписывались тем более. Только в 1990-е годы наступили новые времена.
Из жизни одной российской семьи, о которой мы уже знаем
В этой семье главным была, конечно, не Агния, не дети ее, ни другие родственники, а главным человеком, которого все боялись, был Павел Петрович Смертин. Вокруг него происходили события непростые, а чрезвычайные. Мы расскажем об этом постепенно.
1904 год. Во всех соседних деревнях все наслышаны о Павле Петровиче. Мало того, что распространилась эпидемия оспы, и его дочь умоляла отца:
– Батя, дайте мне лошадь, я съезжу к доктору сделать прививку. А то вдруг я заболею, у меня будут некрасивые оспины на лице.
– Дурью маешься, все после оспы ходят с пятнами, ну и ты походишь.
И как ни плакала Елена, лошадь он не дал и к фельдшеру она не съездила. Зато у него была тайна, о которой знало всего два человека. Оказалось, что он уже стал членом партии эсеров. Мало того, у него есть тайное место. Как только появлялся на горизонте урядник, тут же кто-то бежал к нему и сообщал, чтобы тот бежал и прятался – и тот стремительно летел к лодке на берегу, переправлялся через реку и прятался где-то в погребе у своей кумы и хоронился там несколько дней. Чем он там занимался? У него лежал там целый угол мотков ниток. Он садился и начинал вязать шарфы. Шарфы укладывал в другой угол. Ну, вот опасность миновала, а тем временем в эсеровских газетах писали: «Скоро приедет Ленин». А Ленин – большая сила. Кто достоин, того только пошлют на встречу с Лениным. И Павел Петрович, к тому времени его уже мобилизовали, Первая мировая война уже начиналась. И на армейском собрании проголосовали, что посылать надо именно Смертина, он ничего и никого не боится. Но Павел Петрович был не так доверчив, года через два разочаровался в Ленине. Он считал, что большевики неправы, только эсеры знают, как нужно делать революцию. Тут наступил 1917 год, скоро выборы в Учредительное собрание, и, конечно, победят эсеры, их больше, чем всех остальных. Но Павел Петрович был хитрого ума человек, он догадался, что большевики как-то объегорили эсеров, у них цифры оказались гораздо выше. Смертин был возмущен, однако решил повременить года два, а там объявили НЭП, вот это была радость. Именно за НЭП и ратовали эсеры. Павел Петрович не пропустил ни одной недели, болтаясь по Питеру, он сразу сказал:
– Еду в Котельнич, строю свой дом, на раке будет мельница, вверху буду жить с Устиньей, а внизу открою ларек. Вот это дело.
Прошло совсем немного времени, пироги и пышки, которые пекла его жена, имели такой успех, что казна его неуклонно пополнялась. Только недолго радовался наш закаленный эсер. Вдруг пронеслась новая волна, решения сверху, сбоку, снизу – начинается коллективизация, все в колхозы. Возмущению Смертина не было предела. Так его надули, так обманули. Он только поверил, что сможет стать настоящим тружеником и накормить пол-России. И вдруг говорят: «Закрывай, Смертин, свою лавочку, вступай в колхоз». А в деревне уже крик и плач, бабы ревут, мужики куда-то делись. А вокруг только и слышно – колхоз, колхоз, все будут работать вместе, потом на всех поделим то, что наработали, и все будут жить припеваючи. Павел Петрович смотрел своим злым косым взглядом, как сажают в телегу какую-нибудь бабу со всем ее выводком, забирают у нее мешки с зерном и куда-то увозят. Злость в нем разгоралась, лицо становилось еще более злым, взгляд мстительным и… оказался он в отряде, которые борются против продармейцев. И не просто в отряде, они уже имели оружие, прятались в лесах, а как появятся красные продармейцы, из укрытия расстреливали тут же. Чем дело кончилось, легко догадаться. Жену его оставили в покое, дети были уже взрослые, разъехались сами, а постаревшего злобного Смертина сослали в Казахстан на десять лет лагерей.
Ровно через 10 лет, в 1939 году, моя мамочка поехала навестить родителей в деревню Быстрово, взяла меня с собой, и там я увидела затравленного, молчаливого, с глазами исподлобья, Смертина. Ложился он рано, вставал в четыре утра и отправлялся в лес. Людей он не выносил, только волки, зайцы, лисы, барсуки, грузди, белые грибы… Возвращался он всегда с полными корзинами. А мы от страха прятались от него или на сеновал, или под бабушкин полог и там замирали.
Такие вот эпизоды из жизни этого странного озлобленного человека. Он не знал французского языка, не прочитал ни одной французской книги, но как-то идеи, видимо, витали в воздухе, и он питался ими. Разве он не революционер, разве он не продолжает идеи Французской революции? И еще что он учудил. Завел он себе молодуху лет тридцати пяти, которая родила ему ребенка. Старый греховодник.
Все-таки в жизни есть чудеса. Я ни слухом ни духом не думала про Испанию, и вдруг наш
