— Ложь! — заревел Идоменей.
Алькандра грозно сощурилась, и лавагет притих, помня о стоящих за спиною слугах Аписа.
— ...если он, по сути, был безвольной игрушкой в руках преступной жены и не менее преступного телохранителя, то что же это за государь?!
Поднялся дружный и весьма возмущенный ропот.
— Капитан Эсон, сбитый с толку и введенный в полное заблуждение, вернул афинян в Кидонскую гавань, где их ладья и находится посейчас. Предлагаю обложить провинившийся город надлежаще высокой данью. А юношей и девушек, со смятением и трепетом ожидающих своей участи, отпустить восвояси. И одарить напоследок.
Восторженный гул был ответом Алькандре.
— Я не сомневалась в одобрении Великого Совета и критского народа. Кара, предложенная Идоменеем, чудовищна во-первых. Противозаконна во-вторых, ибо, не будучи военнопленными, греческие отроки и отроковицы могут рассматриваться лишь как захваченные и обращенные в рабство мирные жители. А в-третьих, наказание определено бывшим царем и посему отменяется!
Это мудрое и человеколюбивое решение подвело итог предпоследнему дню суда над Арсиноей и лавагетом.
* * *
Что до самой деревянной телицы, из-за которой, в сущности, сменилась правящая династия, пустотелому изваянию повезло более, нежели тому, что вытесал некогда мастер Дедал.
Осмотрев творение аттического умельца, Алькандра удостоверилась в отменном качестве работы и велела втихомолку доставить полую статую в Священную Рощу, дабы впоследствии дать новенькой, ни разу еще не использованной телке надлежащее употребление.
Самой телице, разумеется, было вполне безразлично, где стоять — под сводами Кидонского дворца, или в потайном павильоне Священной Рощи.
— Кощунство не успело свершиться, — пояснила Алькандра своим подчиненным, — а посему изваяние пребывает незапятнанным и может служить обрядам... Жаль уничтожать, больно хорошо удалась!..
* * *
— Приветствую тебя, о прекрасная! — учтиво произнес Ксантий, подавая Арсиное руку и помогая взойти на борт галеры.
— Благодарю, о юноша, — ответила былая повелительница кидонов, даря афинянина чарующим взглядом.
Угрюмый, понурившийся Эврибат перепрыгнул из лодки на палубу самостоятельно и довольно ловко.
— Располагайтесь, где сочтете удобным, — буркнул капитан Эвпейт чуть более любезно, чем собирался.
Достойный грек затаил немалую злобу против кефтов, от которых натерпелся изрядного страху, и уж отнюдь не собирался миндальничать с женщиной, всего три недели назад властвовавшей этим невоспитанным народом.
Однако дивная красота Арсинои подействовала и на него...
Когда верховная жрица торжественно изрекла приговор суда: пожизненное изгнание прежней династии за пределы острова, Арсиноя попросила исполнить последнюю просьбу.
— Если она приемлема и разумна, говори! — велела Алькандра.
— Думаю, да... Отправьте Идоменея на другом судне. В иные края.
Алькандра с изощренным коварством приказала погрузить царское семейство на греческую галеру.
— А чего ради? — осведомилась верховная жрица, уже готовясь отказать наотрез.
— Видишь ли, во-первых, его убьют или по пути, или в самих Афинах. Это несомненно. Обрекать на заведомую гибель равнозначно смертному приговору, а царей, как известно, изгоняют, но не казнят... Справедливо ли мое рассуждение? — обратилась Арсиноя к членам судилища.
— Да, — согласились те после короткого колебания.
— Во-вторых, прежде, нежели греки прикончат Идоменея, Идоменей безусловно пристукнет меня, — закончила Арсиноя со слабой улыбкой. — И в этом случае мое рассуждение также справедливо — по только что названной причине...
Просьбу пришлось уважить.
Присмиревшего лавагета усадили на финикийский корабль. Арсиною и Эврибата препоручили заботам афинян.
— Пожалуй, удобнее всего будет с нами, — ласково сказала хорошенькая Роданфа, не без восторга разглядывая безупречно сложенную, одетую в роскошное платье царицу. — Пойдемте, я помогу вам устроиться...
— Спасибо, моя прелестная, — улыбнулась Арсиноя. — Пойдем, Эврибат...
По-прежнему величественно и уверенно шествуя вослед Роданфе, высокородная критянка перехватила оживившийся, заблестевший взгляд Эврибата и незаметно подтолкнула отпрыска.
Тот повернулся к родительнице.
— Не зарься, о хищный и неустрашимый пират, — шепнула сыну Арсиноя. — Это моя добыча...
* * *
А истинный отец Эврибата, капитан Эсон, сидел в портовой таверне вместе со своим подчиненным и приятелем Поликтором и, предварительно бросив неразговорчивому владельцу несколько золотых, осушал кубок за кубком.
— Получается, старина, — хмуро говорил он, — обоих нас вокруг пальца обвели...
— Да, — соглашался Поликтор. — Помнишь, как мы головы ломали: где истинный приказ, а где ложный?
— А вышло, оба приказа были противозаконными... Тьфу!
— Но кто помыслить мог, что перстнем печатным крамольники завладеют? Ведь от века такого не слыхано!
Эсон скривился, разом допил початую чашу, тот же час послал за новой.
Сочувственно глядя на друга, Поликтор последовал его примеру.
— Где мой экипаж? — вопросил Эсон. — И еще спрашиваю: кому, выходит, мы служили верой-правдой? Шайке святотатцев и рабовладельцев?
— Сдается мне, ты прав, — неохотно признал Поликтор.
— Царица-то, царица какова оказалась!..
Поликтор лишь рукою махнул и выругался.
Подняв было голову, Эсон вознамерился одернуть собеседника, но осекся и предложил:
— Давай лучше выпьем...
— Сколько добрых моряков пропало ни за драхму ломаную! — буркнул Поликтор.
— И четыре таких корабля! Ведь моему «Хвостоколу» в ходкости равных не было!
— Однако же, то суденышко и его бы обставило...
— Пожалуй... Экая посудина! Поглядишь — вроде бы и толком плюнуть не на что, а вот поди ты...
— Что называется, ни за медный дебен!
— Да, ни за понюх табаку...
Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос...
Гомер. Перевод В. Жуковского
...Табаку...
Позвольте?.. Какого табаку? Древние табака не знали...
Эрнест зашевелился, открыл глаза, тотчас прищурился, ибо яркий солнечный свет пронизывал стекла огромного окна, стелился по темному паркету горячими, то ли желтоватыми, то ли прозрачными косоугольниками.
Сидевшая в изножье постели Грэйс улыбнулась мужу, затягиваясь и дымя наполовину выкуренной сигаретой, кивнула в сторону журнального столика, на котором красовалась объемистая чашка свежезаваренного кофе.
— Ты проспал едва ли не двадцать часов подряд, — весело сообщила Грэйс. — И, кажется, не без пользы. Выглядишь изрядно посвежевшим.
Стряхивая остатки дремоты, Эрнест протянул руку, осторожно взял чашку, пригубил.
Посмотрел на жену.
Рассеянно сделал второй глоток.
— Поздно вечером звонил Крис. «Фаюмский Лабиринт» отдан в печать. Чек перешлют завтра или послезавтра. И теперь я настаиваю, требую и вымогаю: три недели полного отдыха! Столько работать попросту нельзя!
— Можно, — возразил Эрнест безо всякой уверенности в голосе.
— Нет. Поедем в Бат, развеемся, поплаваем под парусом... Потом — пожалуйста, возвращайся к столу и пиши сызнова.
— Мне только что снилась новая книга, — встрепенулся Эрнест — Сумбурная, странная — но, кажется, занимательная...
— Вот и прекрасно. Сможешь спокойно и неторопливо обдумать все на досуге.
— Дай-ка и мне сигарету...
— Натощак?
— Да ведь постоянно закуриваю натощак!
— Закуривал. Отныне первая сигарета зажигается лишь после плотного завтрака. Отдыхать!
— Ну, еще разок. Только сегодня.
Грэйс протянула ему початую коробку «Мальборо», поднесла зажигалку.
— Энди приехал?
— Нет, позвонил незадолго до Криса, попросил разрешения задержаться у Хантеров еще немного. Ты ведь помнишь: их старший сын — Дэвид — заказывал себе какой-то особо хитроумный дельтаплан? Помнишь?
— Помню, чтоб ему!..
— Вчера игрушку, наконец, доставили. И мальчики очень хотят поглядеть на Дэвида-Летучего Голландца...
— Только сами пускай не вздумают пробовать!..
— Об этом я предупредила сразу... Хочешь, сооружу славный, в меру крепкий коктейль?
— С утра... Стоит ли?
— Думаю, после вчерашнего не вредно... Один кофе едва ли взбодрит по-настоящему.
— Тогда уж лучше бутылочку пива. Но чуть попозже, когда приму душ и приведу себя в должный порядок...
— Хорошо.
— Коктейль с утра... Полно, мы не варвары!
— А кто, любопытно знать, надрался вчера спозаранку? Фараон Хеопс?
Эрнест прищурился, попытался припомнить нечто безнадежно ускользнувшее после пробуждения. Однако не сумел.
— Поработай до полного упаду — и ты надерешься, — благодушно возразил он, попыхивая сигаретой. — А нынче у меня выходной. Блаженное безделье... Зачем же портить удовольствие?
