Крым был занят русскими войсками еще в 1771 году. В том же году татары (не без содействия России) избрали своим ханом Саиб-Гирея, независимо от Порты. Порта, однако, не признала Саиб-Гирея и утвердила в ханском звании Девлет-Гирея. Мало того, она вознамерилась вторгнуться в Крым. В июле 1774 года турки высадили у Алушты крупный десант. Хан Саиб-Гирей, клявшийся до этого в верности дружбе с Россией, переметнулся к противнику. Желая выразить туркам свое «раскаяние» за прежние действия в пользу России, он даже выдал им состоявшего при его дворе русского резидента Веселицкого.
После получения известия о заключении Кучук-Кайнарджийского мира военные действия в Крыму были прекращены. Однако турецкий сераскир под разными предлогами стал откладывать отвод своих войск. Отказывался он также освободить русского резидента. Словом, положение в Крыму было сложное.
— Я рад, что мне назначили такого помощника, как вы, — сказал Румянцев. — Дел для вас будет много.
— Не пощажу сил, ваше сиятельство, — заверил князь.
— Так вот, — Румянцев закрыл глаза, посидел так с минуту, отдыхая, и продолжал: — Прежде всего подберите умного человека для отправки в Константинополь в качестве нашего поверенного. На мой взгляд, на эту роль может подойти полковник Петерсон, уже имеющий опыт ведения сношений с Портой. Необходимо дать понять Дивану, что пока нам не будет отдан Кинбурн и турецкие войска не выйдут из Крыма, не освободят нашего резидента, мы не вернем Турции ее крепостей, которыми сейчас владеем. Что касается отправки в Крым новых войск, постарайтесь сделать сие как можно быстрее.
Румянцев зябко поежился. Решив, что с ним начинается приступ, Репнин поднялся, чтобы оставить его в покое.
— Посиди, — удержал его Румянцев, — проклятая лихорадка еще не совсем одолела меня. — Он повернулся к нему всем корпусом и, заглядывая в глаза, спросил:— Что ж не рассказываешь, как там. Утихла крестьянская война?
— Бунтовщики дошли было до Саранска, но теперь, слава Богу, рассеяны. Государыня послала против них графа Ивана Панина и генерала Суворова.
— Гм, Суворова… Не хотел бы быть на его месте. Постой. — встрепенулся Румянцев, — ты сказал, дошли до Саранска? В том краю моя вотчина Чеберчино. — И добавил со вздохом: — Жаль, если бунтовщики ее разграбили. Там прошло мое детство.
Его знобило. Репнин снова поднялся, но теперь уже с более решительным видом.
— Прошу прощения, Петр Александрович, но вам необходимо в постель.
Румянцев, соглашаясь, кивнул головой. Он более его не задерживал.
2
Прекращение войны между Россией и Турцией устраивало далеко не всех. Министр иностранных дел Франции господин Шуазель из кожи лез, чтобы разрушить хрупко воцарившийся мир. Его мучила зависть мародера, которому не удалось похитить с поля сражения столько, сколько смогли другие. Еще бы! Австрия и Пруссия, не участвуя в войне, успели крепко поживиться за счет Польши, Австрия, кроме того, выманила у Порты огромное количество золота. А что Франция? Франция оставалась с пустым карманом.
Из Парижа в Константинополь летели письма за письмами, послания за посланиями. Суть их была такова: покойный визирь Муссин-Заде совершил ошибку, подписав мир на предъявленных Россией условиях, но эту ошибку еще не поздно исправить, заявив об отказе отдать русским Крым. Париж уверял, что военные средства России настолько истощены, что она не решится возобновить войну из-за татар. К тому же русский главнокомандующий граф Румянцев смертельно болен, можно сказать, дышит на ладан, а другого такого полководца у русских нет, так что в случае нового столкновения военное счастье непременно покинет Россию…
В то время как господин Шуазель полагался на силу французского красноречия, австрийский министр Кауниц решил слов попусту не тратить. Он ввел свои войска в Дунайские княжества и выставил там пограничные столбы с австрийским государственным гербом.
Румянцев лежал больной в постели, когда с этим известием к нему явился князь Репнин.
— Я не стал бы беспокоить ваше сиятельство, — сказал князь, — но поведение Австрии создает делу мира гораздо больше опасностей, чем усилия Версальского двора. Турки могут подумать, что сей акт совершен с нашего согласия, что у нас с Веной имеется тайное соглашение, направленное против интересов султана, и со ссылкой на это отказаться ратифицировать Кайнарджийский трактат.
— Откуда добыты сии сведения?
— От командующего нашими войсками в Валахии генерала Борка.
— Генерал Борк больше ничего не говорил?
— Австрийцы выразили желание установить связь с командованием нашей армии.
Румянцев надолго задумался. Репнин терпеливо ждал, не нарушая молчания. Наконец фельдмаршал заговорил:
— Положение не так уж опасно. Мне даже думается, что Кауниц, сам того не подозревая, помогает нам быстрее наладить отношения с Турцией. Следует только умело воспользоваться его ошибкой.
Он предложил следующий план: поскольку начинать войну с Австрией из-за Дунайских княжеств никак нельзя, дело сие безрассудное, следует объявить относительно этой державы полнейший нейтралитет. С другой стороны, необходимо поступить так, чтобы Турция не приняла этот нейтралитет за одобрение поступков Кауница. Наконец следует дать понять Австрии, что она не может оставаться совершенно спокойной насчет того, что Россия ничего не станет предпринимать против ее действий в княжествах.
— Что касается желания австрийского командования войти в сношения с нашим командованием относительно княжеств, — продолжал Румянцев, — то идти на таковое нам никак не можно. Никаких переговоров! Пусть генерал Борк сделает им примерно такое заявление: так как по заключенному ныне мирному трактату Валахия и Молдавия возвращаются Порте Оттоманской, то до нее и принадлежит дело австрийского занятия.
Немного передохнув, Румянцев добавил:
— О всем, что мы тут говорили, сообщите нашему поверенному в Константинополе. Много зависит от того, как он сумеет воспользоваться сим обстоятельством.
После того как Репнин ушел, Румянцев вызвал секретаря и стал диктовать ему послание визирю. Не навязывая своих суждений, он просил визиря «для облегчения взаимных сношений» прислать в главную квартиру русской армии поверенного с такими же полномочиями, с каким был направлен в Константинополь русский полковник Петерсон. Румянцев хотел, чтобы турецкий поверенный мог лично убедиться в отсутствии у русского командования каких-либо контактов и тем более договоренности с австрийским правительством и что политика Австрии русскими не одобряется…
Позднее полковник Петерсон рассказывал, что, получив письмо фельдмаршала, верховный визирь обрушил на австрийцев поток брани. Нет сильнее ненависти, чем та, что загорается к тому, кто из друга превращается во врага. Визирь выразил австрийскому посланнику резкий протест. С того момента не стал он слушать и французского резидента.
Так это было или не так, но на свое послание Румянцев получил весьма благожелательный ответ. Визирь сообщил, что Порта не желает более терять понапрасну драгоценное время и всемогущий султан будет рад принять русское посольство.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал Румянцев Репнину, показав ему послание визиря, — опасные подводные камни, кажется, остались позади. Собирайте посольство — и с Богом!..
3
В истории русско-турецких отношений такого внушительного посольства не было еще ни разу. В свите поела князя Репнина насчитывалось до 500 человек: 18 обер-офицеров, 4 штаб-офицера, 13 строевых офицеров; 12 греческих офицеров, гусарские, кирасирские и гренадерские команды, трубачи и литаврщики, пехотные музыканты, певчие, гайдуки, скороходы, дворяне посольства, пажи, лекари, переводчики, секретари — все чины не упомнишь.
Посольство вступило в Константинополь через Адрианопольские ворота. С распущенными знаменами, с музыкой и барабанным боем Репнин ехал на богато убранной турецкой лошади, высланной ему самим султаном. В седле держался величественно, как и подобает представителю страны-победительницы. Его супруга, утопая в мехах, следовала в открытой коляске.
Жители города высыпали на улицу, чтобы своими глазами посмотреть, какие они, эти русские, с которыми так долго враждовали и которые теперь ехали к ним не с войной, а с миром. Местами возникали такие толпы, что турецким чинам, сопровождавшим посольства, приходилось освобождать дорогу силой.
Вид города будоражил воображение русских. Здесь все было не так, как в России. Плоские крыши приземистых глинобитных строений, высокие минареты, купола, сверкавшие позолотой, зелень деревьев, Яркая пестрота одежд, блестящие украшения на чалмах и кинжалах риджалов, коричневые полуобнаженные тела черни — в другом месте такого не увидишь. Нищета и роскошь были рядом, заявляли о себе вызывающе.
