они оба перешли ото сна к крикливой бодрости. Аббас Ал-Хулв вздохнул с облегчением, и всё его недоумение, которое так долго владело им, рассеялось. Теперь он видел путь благодаря своему отважному и сильному другу. Что же до Хамиды, то он предоставил её судьбу воле неведомых обстоятельств. Он не мог решить сам, или просто боялся принять окончательное решение. На миг ему пришла в голову мысль поделиться этим со своим другом, но стоило ему кинуть на тёмное лицо того взгляд украдкой, как слова сами исчезали в его горле и он больше не раскрывал рта. Они продолжили путь, пока не прибыли на вчерашнее место, которое Аббас не мог забыть. Он толкнул своего друга и сказал:
— Вот та цветочная лавка, где я разговаривал с ней.
Хусейн поглядел на лавку, на которую друг молча указывал ему, затем с интересом спросил его:
— А где тот бар?
Аббас кивком указал ему на расположенную недалеко от них дверь, пробормотав: «Вот он», и оба медленно подошли к нему. Хусейн Кирша внимательно оглядывал место и прилегающие окрестности своими маленькими острыми глазками. Аббас посмотрел внутрь заведения, мимо которого они шли, и глаза его приковало к себе одно поистине удивительное зрелище. Из него вырвался вопль, и мышцы лица его напряглись. Всё это произошло настолько быстро, что Хусейн Кирша ещё не уловил смысла. Аббас увидел Хамиду, в неестественной позе сидевшую среди солдат. Она сидела на стуле, перед ней стоял солдат, поивший её вином из рюмки. Он немного наклонился над ней, а она склонила к нему голову и вытянула ноги на коленях у другого солдата, что сидел перед ней. Другие окружили их, пили и буянили. Аббас был поражён и словно пригвождён к тому месту, где стоял. Он забыл всё, что знал о её профессии, как будто слова навалились на него без всякого на то ведома. Кипящая кровь ослепила его, он больше не знал иного врага в этом мире, кроме неё. Он ворвался в бар словно обезумевший, и громовым голосом закричал:
— Хамида!..
Девушка, сидевшая на стуле, напугалась до жути и поглядела ему в лицо горящими глазами. На несколько секунд застыла в изумлении, затем пришла в себя. Её напугала его угроза опозорить её. Она закричала грубым резким голосом, больше напоминающим звериный рык из-за гнева:
— Пошёл вон!… Убирайся прочь с глаз моих…
Её злость и крик подействовали на него как бензин на огонь, вызвав бешенство. Совершенно исчезли его врождённая почтительность и нерешительность. Он обнаружил, что мучившие его в последние три дня печаль, разочарование и отчаяние накалились в нём как в котле. Он с воплем пустился вперёд, с обезумевшим бледным лицом. Справа от себя на барной стойке он заметил несколько пустых пивных бокалов, и бессознательно, в гневе и отчаянии взял один и запустил в её сторону со всей силы. Бокал с молниеносной скоростью летел к ней, и никто не мог этому помешать — ни солдаты, ни работники бара, и попал прямо ей в лицо. Кровь тут же обильно полилась из её носа, рта, подбородка, смешиваясь с косметикой и пудрой и стекая на шею и платье. Её крик слился с рёвом возбуждённых пьяных людей. Разгневанные пьяницы словно дикие животные набросились на Аббаса, и во все стороны полетели тумаки, пинки и стаканы…
Хусейн Кирша стоял на входе в бар, видя, как его друга словно мяч бьют руками и ногами, а он не в силах защищаться. Всякий раз, как ему наносили удар, он кричал: «Хусейн!… Хусейн!…», однако Хусейн, никогда в жизни не отступавший с поля боя, оставался стоять, не зная, как пробраться к другу среди набросившихся на него обезумевших солдат. Охваченный яростью, с огнём в глазах, сметающим всё на своём пути, он начал озираться по сторонам поисках какого-нибудь острого предмета, палки или ножа. Он был сломлен и разбит. Прохожие собирались у дверей бара, с любопытством взирая на сцену побоища со сжатыми кулаками и полными ужаса глазами…
35
Утро осветило своим светом весь переулок Мидак. Солнце отбрасывало лучи поверх стен конторы и парикмахерского салона. Санкар, молодой прислужник из кафе, наполнил ведро водой и выплеснул его на землю. Мидак переворачивал одну из страниц своей монотонной жизни, а его обитатели встречали утро своими сдержанными возгласами. В этот ранний час дядюшка Камил против своего обыкновения был занят — он стоял у подноса с басбусой, окружённый мальчишками из начальной школы, раздавал сладости и наполнял мелочью карманы. Напротив него старый парикмахер склонился над натачиваемыми лезвиями бритв. Джаада-пекарь прошёл мимо, неся из домов тесто. Подошли работники конторы Салима Алвана, открыли двери и складские помещения, нарушая установившуюся было тишину своим шумом, непрерывающимся целый день. Тем временем учитель Кирша сонно сидел, скрестив ноги, перед кассой, что-то пережёвывал передними зубами и попивая кофе из кружки. Рядом с ним безмолвно сидел Шейх Дервиш, словно отсутствуя. В этот момент госпожа Сания Афифи выглянула из окна, попрощаться с молодым мужем, который вышел из переулка и направился к себе в полицейский участок.
Так своим непрерывным ходом однообразно шла жизнь в Мидаке, не тревожимая ничем, кроме разве что иногда исчезала одна из девушек-обитательниц переулка, или тюрьма поглощала одного из здешних мужчин. Но очень скоро эти пузырьки растекались по спокойной или стоячей глади озера. Почти не выдавалось вечера, который бы не накрывал своим хвостом забвения всё то, что принесло утро.
Настало утро, и переулок встречал свою тихую, мирную жизнь. Как только забрезжил рассвет, Хусейн Кирша явился в кафе с мрачным лицом и покрасневшими от недосыпания прошлой ночью веками. Он вошёл тяжёлыми шагами и направился к тому месту, где сидел его отец, и бросился на стул. Без всяких вступлений и приветствий он хрипло произнёс:
— Отец, Аббас Ал-Хулв убит…
Учитель Кирша, собиравшийся уже сделать ему выговор за то, то он не ночевал дома, не проронил ни слова, и растерянно глядел на него. Несколько мгновений он пребывал в молчании и оставался прикованным к своему месту, словно не веря своим ушам. Внезапно спросил в сильном раздражении:
— Что ты сказал?
Глядя перед собой рассеянным взглядом, Хусейн хрипло сказал:
— Аббас Ал-Хулв убит. Его убили англичане!…
