Катерина задумалась.
― Нам что, придется переезжать к ним?
Дориа засмеялся.
― Неужели ты предпочтешь их крохотный домишко генуэзскому Леонкастелло? Нет, милая. Позже мы назначим своих людей, которые будут вести все дела флорентийцев. Пока же я не хочу лишать крова этих бедняг. Когда придут караваны, мы запрем их ворота снаружи и не выпустим, пока с торговлей не будет покончено. Так приказал император. Иначе выйдет просто нелепо: разные люди с двух сторон будут делать закупки для компании Шаретти. Катерина, только я один должен иметь право дарить тебе рубины! Теперь ты их получишь… Как только верблюды войдут в город, ты получишь все, чего пожелаешь. ― Он обнял ее за плечи. Именно такого взгляда Катерина и ждала от мужа все эти дни! ― Добрые вести уже исцелили меня. Мы отыщем способ, Катеринетта, воздать честь твоим будущим драгоценностям, чтобы они признали свою законную хозяйку.
И все опять стало, как прежде. Она видела перед собой мужчину, который не выносил ни малейшего неудобства и любил побеждать во всех играх. Возможно, до сих пор он сомневался, что император любит его больше, чем служащих Шаретти, но ведь ясно, что это нелепость: они всего лишь слуги на жаловании, а он ― человек благородного происхождения!.. Внезапно Катерина с досадой вспомнила, что в какой-то мере и сам Пагано Дориа был слугой на жаловании… Эту тему она пару раз пыталась обсудить с ним, но без особого успеха. И теперь был хороший повод спросить:
― А что ты должен купить для Саймона?
Вопрос явно ему не понравился, но ответил генуэзец со своей всегдашней улыбкой:
― Он предоставил мне полную свободу действий. Я куплю достаточно, милая, чтобы он получил небольшую прибыль. Это моя обязанность, ведь он полагается на меня. Но по-настоящему разбогатеем только мы с тобой, а не лорд Саймон.
― А он не рассердится?
― Но ведь Николас-то мертв! ― воскликнул ее муж и повелитель. ― Сердечко мое, никто не сочувствует твоей матушке так сильно, как я. Но теперь, когда Николаса нет на свете, лорд Саймон утратит всякий интерес к левантийской торговле. Если он хотя бы покроет затраты на это путешествие, он будет доволен, не сомневайся.
― Ты хочешь сказать, он желал смерти Николаса? ― удивилась Катерина.
Пагано недоуменно распахнул глаза, как он делал порой, когда испытывал неловкость.
― С чего ты так решила? Шотландец считал его слишком дерзким и хотел проучить, испортив ему всю торговлю. Ни на что иное я бы никогда не согласился, даже прежде, чем мы познакомились с тобой. Я никак не повредил Николасу, наоборот, меня ранили, когда я пытался его спасти.
Но Катерина почти не слушала мужа.
― Как-то раз ты спросил меня, хочу ли я вернуться домой. Ты сказал, что мы можем уехать и оставить Николаса в покое. Но как ты мог мне это обещать, если Саймон нанял тебя?
Он потрепал ее по щеке.
― Если бы ты захотела вернуться домой, мы бы уехали. Деньги ― ничто. Их всегда можно заработать, если постараться как следует. Но ты ― моя жена, и должна чувствовать себя счастливой.
― Я уже не уверена, что я твоя жена, ― возразила Катерина, намекая на то, что в противном случае он не бросил бы ее, обезумевшей от страсти, как в прошлый раз. Но муж уже вполне усвоил урок. Не успела она опомниться, как они оказались в постели. На сей раз, если он и стонал, то только от наслаждения. И все прошло так чудесно, как только можно было мечтать… Впервые в жизни Катерина внезапно задумалась о холодной постели своей матери. Но ведь чувства угасают со временем… Ее мать наверняка не знала ничего подобного такому голоду и такому наслаждению. К тому же, у нее это был уже второй брак: запоздалый и незваный… Катерина выждала полчаса, а затем, несмотря на то, что у него вновь открылись раны, заставила Пагано вновь и вновь доказывать ей свою любовь.
* * *
Подобно тому, как раз в год в Брюгге приходили суда с Востока, также по весне, раз в год, первые верблюжьи караваны пересекали степи Малой Азии и выходили в долину Пикситиса, к Черному морю. Серые и бурые, белые и золотистые, они шли, растянувшись цепочкой, украшенные серебром, морскими ракушками и колокольчиками; их шеи вздымались и опадали; глаза, опушенные густыми ресницами, взирали за горизонт. Каждый нес три сотни фунтов непревзойденного товара, ― а их были тысячи; и не менее шестидесяти вооруженных солдат для охраны каравана.
Кроме того, с верблюдами шли пастухи и погонщики, покачивающиеся на крепких спинах и подгонявших животных протяжными криками или распевая небесам гимны собственного сочинения, тогда как их жены и служанки трусили рядом на мулах, везя мехи с водой, соль, кислое молоко, ребятишек в плетеных корзинах, а вокруг бегали и скакали козы. Дромадеры, способные за день проходить до сотни миль, были лучшими спутниками торговцев; лишь немногие из купцов предпочитали лошадей.
Весть об их прибытии намного опережала караван, разносясь вместе с запахами мускуса, прокисшего молока и плохо выделанной кожи. Следом за караваном летели стаи ворон. Что же касается товара, упакованного в плотные тюки, по три фута шириной и глубиной в два фута, подвешенные по бокам животных, то он оставался такой же тайной, как содержимое трюмов роскошных венецианских галер. Вот из этой варварской грубой чаши утонченный Запад вкушал свой эликсир роскоши…
Когда караван был всего в одном дне пути от Трапезунда, из города с алчностью и надеждой во взорах явились посланцы. Репетируя в Эрзеруме предстоящую встречу, караванщики заранее неплохо повеселились, получили деньги и все указания. Теперь они в точности исполнили свою роль перед горожанами и двинулись дальше.
* * *
Во флорентийском фондако царил дух мрачной решимости. Асторре так и не вернулся в город, зато сюда прибыл Пагано Дориа и немедленно нашел поддержку среди венецианцев и в императорском дворце. У компании Шаретти был выбор ― поверить Виоланте Наксосской или принять собственные меры предосторожности. Они выбрали первое и действовали соответственно. Вот почему когда в город пришли известия о караване, они не стали высылать гонцов и делать никаких запросов, хотя и видели, как засуетились торговцы в венецианском консульстве и в Леонкастелло. Шаг за шагом, работая молчаливо и упорно, они исполнили все, чего требовал Николас в своем завещании, и что посоветовала принцесса Виоланта. Теперь оставалось только ждать.
Занятые повседневными делами, они чувствовали растущее напряжение в городе: Трапезунд готовился к прибытию источника своего богатства. Словно в праздничный день, все рыночные прилавки были убраны, улицы завешаны яркими тканями, гирляндами и знаменами. В городе большие караван-сараи с жилыми комнатами для торговцев, складами и стойлами для животных вычищались, посыпались свежим песком и готовились к прибытию гостей. На кухнях запасали дерево, масло, мясо и хлеб на те три дня, что город будет принимать гостей. Снаружи крепостных стен на обычных пастбищах расчищали пространство для верблюдов и их пастухов, ― там женщины скоро должны были развести костры и обустроить невысокие горбатые шатры, сидя перед которыми смогут затем прясть и болтать с подругами, пока верблюды, в окружении коз, отдыхают после долгого пути, а слетевшиеся птицы выщипывают им шерсть.
Первое предупреждение пришло, когда члены компании Шаретти только поднялись с постелей и принялись одеваться: дневной привратник флорентийского фондако вышел подмести во дворе и открыть большие двойные ворота, ведущие на улицу, ― и обнаружил, что замок не поддается. Выглянув в зарешеченное окошечко, он обнаружил, что снаружи полно солдат, которые стали грозно кричать на него, размахивая мечами.
Тоби, заслышав шум, полуодетым выбежал во двор. Годскалк был уже там, требуя объяснений. За воротами, в тюрбанах, с обнаженными саблями, выстроилась гвардия императора. Его личная гвардия. Священник обернулся к своим друзьям:
― По императорскому приказу, нам запрещено покидать дом до той поры, пока не уйдут караваны.
― Кто это сказал? ― возмутился Тоби. ― Дай мне с ними поговорить!
― Так поговори, ― ответил Годскалк. ― Но здесь капитан дворцовой охраны, и у него письменный приказ.
Лекарь уставился на капеллана.
― И сколько их?
Священник пожал широченными плечами.
― Какая разница? Ты же не рассчитываешь, что мы будем пробиваться силой?
― А ты рассчитываешь, что мы просто так сдадимся? Я перелезу через стену.
― Мы окружены, ― пояснил Годскалк. ― И даже если ты выберешься наружу, что ты будешь делать? Отправишься в караван-сарай, чтобы торговаться против Дориа? Дориа отныне ― глава трапезундского отделения компании. Вот что это означает.
― Я и не собирался торговаться, ― бросил лекарь.
― Я так и думал. И как же мы избавимся от Катерины де Шаретти, по-твоему? Ты ведь помнишь, что именно она ― глава компании. Сомневаюсь, что, став вдовой, она назначит управляющим компанией убийцу своего покойного мужа. Все возможно, разумеется, но я сомневаюсь.
