Он уставился на длинную стену, облицованную белой плиткой, перед его глазами возник образ заполненной палаты, насмешливое лицо бегум Абиды Хан, нахмуренное, академическое выражение лица Абдуса Саляма, невыразимо мрачный взгляд Махеша Капура, терпеливый, но снисходительный взгляд главного министра, когда он убого пробирался через ядовитое болото вопросов. В туалете никого не было, кроме пары уборщиков, болтавших между собой. Некоторые слова из их разговора вызвали у Л. Н. Агарвала ярость. Они жаловались на трудности с получением зерна даже в государственных продовольственных магазинах. Они разговаривали небрежно, уделяя могущественному министру внутренних дел так же мало внимания, как и собственной работе. По мере того как они продолжали беседовать, чувство нереальности происходящего охватило Л. Н. Агарвала. Из внутреннего мира его собственных страстей, амбиций, ненависти и идеалов его вытащили в реальную, продолжающуюся и безотлагательную жизнь других людей, которые, оказывается, существовали помимо него самого. Ему даже стало немного стыдно за себя. Уборщики обсуждали фильм, который посмотрел один из них. Это оказался «Дидар».
– Но как играл Далип Кумар – ох, я прямо прослезился! – у него всегда такая тихая улыбка на губах, даже когда он поет самые грустные песни… такой добросердечный человек… слепой, но доставляющий радость всему миру… – Он начал напевать одну из самых известных песен из фильма: – «Не забывай дни детства…»
Второй мужчина, еще не смотревший фильма, присоединился к песне – с момента выхода фильма она была у всех на слуху. Затем он сказал:
– Наргис такая красивая на афише, что я вчера вечером твердо решил сходить в кино, но жена отбирает у меня деньги сразу после получки.
Первый рассмеялся:
– Так если бы она оставила тебе деньги, все, что ей досталось бы, – это пустые конверты и пустые бутылки.
Второй мужчина задумчиво продолжал, пытаясь воскресить в воображении божественные образы его героини:
– Расскажи, какая она была? Как она играла? Какой контраст – дешевая плясунья Нимми, или Пимми, или как там ее зовут… и Наргис – такая благородная, такая нежная…
Первый уборщик хмыкнул:
– Появись у меня когда-нибудь Нимми, я лучше буду жить с ней, чем с Наргис, – она слишком худая, слишком заносчивая. Да и вообще, какая разница? Она тоже одна из них.
Второй уборщик потрясенно посмотрел на товарища:
– Наргис?!
– Да-да, твоя Наргис. Как ты думаешь, каким манером она получила свой первый шанс сняться в кино?
И он засмеялся и опять начал напевать себе под нос. Его приятель помолчал и снова принялся мыть пол.
Мысли Л. Н. Агарвала, пока он слушал разговор уборщиков, переметнулись от Наргис к другой «одной из них» – Саиде-бай. И к теперь уже обычной сплетне о ее отношениях с сыном Махеша Капура. «Отлично!» – подумал он. Махеш Капур может до хруста закрахмалить свои изящно вышитые курты, но его сын лежит у ног проститутки.
Хотя ярость Агарвала уже слегка ослабела, он снова погрузился в знакомый мир политики и соперничества. Министр шел по изогнутому коридору, который вел к его кабинету, зная наперед: там, в кабинете, его ждут встревоженные сторонники. То хрупкое спокойствие, которое он обрел за последние несколько минут, развеется вмиг.
«Нет, лучше я пойду в библиотеку», – пробормотал он себе под нос.
Наверху, в прохладной, тихой библиотеке Законодательного собрания, он сел, снял свою пилотку и подпер рукой подбородок. Двое других депутатов читали за длинными деревянными столами. Они подняли глаза, поздоровались с ним и продолжили свою работу. Л. Н. Агарвал закрыл глаза и попытался отрешиться от всего. Ему нужно было вновь обрести невозмутимость духа, прежде чем столкнуться с депутатами внизу. Но образ, возникший перед ним, когда он уставился в стену над писсуаром, никуда не исчез. Мысли вновь вернулись к яростной бегум Абиде Хан, и ему снова пришлось бороться с гневом и унижением. Как мало было общего между этой бесстыдной эксгибиционисткой, курившей в одиночестве и визжащей на публике, которая даже не последовала за своим мужем, когда тот уехал в Пакистан, но осталась в Пурва-Прадеш, чтобы мутить здесь воду, и его собственной покойной женой, матерью Прийи, – женщиной, которая украсила его жизнь годами бескорыстной заботы и любви.
«Интересно, можно ли рассматривать какую-либо часть Байтар-Хауса как бесхозное имущество эвакуированных, раз теперь муж этой женщины живет в Пакистане? – подумал Л. Н. Агарвал. – Слово распорядителю имущества, приказ полиции – и тогда она увидит, на что я способен!»
Поразмыслив минут десять, он встал, кивнул двум депутатам и отправился вниз, в свой кабинет. Когда он пришел, там уже сидели несколько ЧЗСов, а в последующие несколько минут собралось еще больше, узнав, что он устраивает заседание. Невозмутимый, даже слегка улыбаясь самому себе, Л. Н. Агарвал теперь снова привычно рвался в бой. Он успокоил своих взволнованных последователей, рассмотрел ситуацию в перспективе, наметил стратегию. Одному из ЧЗСов, который выразил своему лидеру сочувствие в связи с тем, что сразу две беды – Мисри-Манди и Чоук – одновременно обрушились на него, Л. Н. Агарвал ответил:
– Вы как раз пример того, что из хорошего человека не выйдет хорошего политика. Только подумайте – если бы вам пришлось совершить ряд возмутительных поступков, чего бы вы хотели: чтобы общественность забыла их или чтобы запомнила?
Напрашивался очевидный ответ: «чтобы забыла»; и ЧЗС так и ответил.
– Как можно скорее? – уточнил Л. Н. Агарвал.
– Как можно скорее, министр-сахиб.
– Тогда вот вам урок, – сказал Л. Н. Агарвал, – если вам нужно совершить несколько возмутительных поступков, то главное – совершить их одновременно. Люди будут роптать – не обращайте на них внимания. Когда уляжется пыль, по крайней мере две-три из пяти битв окончатся вашей победой. У публики короткая память. Что касается стрельбы в Чоуке и тех мертвых мятежников, через неделю эта новость безнадежно устареет.
ЧЗС, судя по его лицу, сомневался, но согласно кивнул.
– Хороший урок время от времени, – продолжал Л. Н. Агарвал, – никому еще не вредил. Либо ты правишь, либо нет. Британцы знали, что порой нужно кое-кого наказать в пример, – вот почему в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году бунтовщиков привязали к пушечным дулам. В любом случае люди всегда умирают, а я бы скорее предпочел смерть от пули, чем от голода.
Излишне говорить, что перед ним не стоял такой выбор. Но он пребывал в философском настроении.
– Наши проблемы, знаете ли, очень просты. Фактически все они сводятся к двум вещам: недостаток еды и недостаток морали. И политика наших правителей в Дели – что мне сказать? – тоже не сильно помогает.
– Теперь, когда Сардар Патель мертв, никто не может обуздать Пандитджи [222], – заметил один молодой, но очень консервативный ЧЗС.
– Кого послушал бы Неру еще при жизни Пателя? – спросил Л. Н. Агарвал снисходительно. – За исключением, конечно, его большого
