них двоих тут находился ещё лишь писец Дмитрий Китаев, сын боярина Василия Китая, новгородского наместника.
Иоанн оглядел обоих и жёстко сказал:
— Братья — это моё дело. Больше чтобы о них никто речей не вёл!
Гречновик низко поклонился, Дмитрий-писец уткнулся носом в бумаги, будто и в самом деле ничего не слышал. Иоанн знал, что второй раз повторять не придётся. Он не хотел, чтобы пошли разговоры о его раздорах с братьями, пока и без того тревог в народе хватало. Придёт время, он сам с ними разберётся, всё припомнит.
— С отцом Гавриилом я сам поговорю, ты его пока тоже больше не тревожь!
— Государь, тут мне ещё одно дело сомнительное открылось, где отец Гавриил замешан, да ещё и поп Алексий, у которого приход на Михайловской улице. Говорят, они тоже какие-то сборища устраивают, иудей по имени Схария им книги необычные показывает по астрономии и астрологии. Они говорят, что в 7000 году от сотворения мира, или, как мы ожидаем, через тринадцать лет, конца света не будет, у них-де есть книга, по которой можно рассчитать новую Пасхалию, кажется, «Шестокрыл» называется...
— Они что, тоже в заговоре против Москвы участвовали?
— Напротив, государь, они осуждают изменников. Ни один из врагов наших их не назвал среди своих сообщников.
— А тайные сборища для чего они проводили?
— Говорят, книги читали, знаниям новым обучались, о вере толковали.
— О вере толковать — храмы есть. Хорошо, я и об этом сам с отцом Гавриилом поговорю, да и со Схарией тоже, я о нём уже наслышан. О Феофиле пока молчи, других допрашивай. Что новое прознаешь — докладывай...
Наряду с расследованием заговора, пришлось Иоанну решать и немало прочих мирных дел, с которыми шли и шли люди на приём. Среди прочих неожиданно явился игумен Кирилловский Нифонт.
— Какими путями здесь, владыка? — поинтересовался великий князь, встречая гостя вполне радушно, ибо всегда чтил Кирилловских старцев.
— Нужда мне приспела. Узнал, что ты неподалёку находишься, вот и решил приехать. Одолели, государь, бояре твои да князья, да прочие ездоки. У всех дела — кто на молебен едет, кто в гости, кто на охоту либо с поручением — все в сёлах наших монастырских останавливаются, требуют у бедных крестьян кормов себе и коням, ночлега, а то и подвод и даже коней и проводников. Денег не платят, а мужички наши крестьяне разоряются. Будь милостив, пожалуй нам грамоту, чтоб не болтались посторонние люди по сёлам, а если нужда придёт, чтобы брали всё нужное за деньги...
Не стал обижать Иоанн Кирилловского игумена, дал ему жалованную грамоту, куда вписал всё, что тот просил. Начал грамоту новым титулом, который ставил теперь на всех важных бумагах: «Я, князь великий Иван Васильевич всея Русии...»
Список заговорщиков продолжал увеличиваться. Вскрылись имена главных зачинщиков, некоторые из них были замешаны ещё в прошлых мятежах, в организации поездок к Казимиру, участвовали в переговорах. Время поджимало Иоанна, гонцы приносили недобрые вести, его братья Андрей Горяй и Борис Васильевичи собирали полки, а куда и зачем, неизвестно. Надо было спешить.
Сто главных заговорщиков были приговорены скорым великокняжеским судом к казни, которая, несмотря на щедрые подношения и рыдания родственников, была приведена в исполнение. Почти тысячу семей детей боярских и купцов, замеченных в заговоре и недовольстве против государя, без суда и следствия выгоняли из собственных домов с малыми детьми и стариками, не давая времени собрать имущество, сажали в открытые сани и отправляли в так называемые новгородцами Низовые земли — во Владимир, Муром, Нижний, Переславль, Юрьев, Ростов, Кострому и другие города. Морозы ударили злые, немало людей помёрзло в пути...
Иоанн не щадил никого, повторяя запавшую ему мысль: «Жалеть врагов — множить их». Он понимал, что это не по-христиански, но оправдывался тем, что он не простой христианин, а государь, на котором лежит ответственность за спокойствие целого народа. Даже игумену приходится быть строгим, чтобы держать монастырь в повиновении и в порядке, что уж говорить про властителя...
Как водится, имущество казнённых и сосланных Иоанн отписывал на себя. На их земли и в их дома готовился переселить людей из Низовых земель, из самой Москвы.
19 января 1480 года Иоанн приказал арестовать архиепископа Феофила. Владыка был готов к такому обороту, перекрестился и передал государю через пристава заготовленную заранее бумагу, в которой отказывался от архиепископства. Владыка писал сумбурно, видимо, наспех:
«Познавая убожество своего ума и великое смятение своего неразумения... И того ради я, смиренный Феофил, Бога молю и челом бью господину своему и отцу Геронтию-митрополиту, и извещаю пред своею братиею, перед архиепископами и епископами и прошу благословения и прощения за своё дерзновение и о своей грубости и неполноценности своего ума, что Христово стадо пасти не смог, я того ради оставляю свою архиепископию...»
Феофил клялся провести остаток жизни в смирении, не именоваться архиепископом, благословлял великого князя и его сына.
Сия грамота произвела двойственное впечатление на Иоанна. Обращаясь в первую очередь к митрополиту и святителям, Феофил таким образом как бы подчёркивал необходимость для себя церковного суда, отставлял суд государя на второе место. С другой стороны, письмо было преисполнено смирения и признания своей вины, владыка добровольно отрекался от своего сана, за который мог ещё, в принципе, побороться.
Поразмыслив, государь приказал отправить Феофила в Москву, в Чудов монастырь под присмотр архимандрита Геннадия Гонзова, его настоятеля. Сразу же после ареста владыки и накануне своего сорокалетия, которое готовился отметить через пару дней, 22 января, Иоанн сделал себе бесценный подарок: забрал богатейшую архиепископскую казну. Не утерпел: сам отправился осмотреть и принять её.
Архиепископский казначей отец Сергий, не замешанный ни в каких заговорах, поклонился Иоанну и молча повёл гостей к заветному хранилищу. Руки его с ключами заметно дрожали, глаза были припухшими и влажными. Старец трагически переживал расправу над Новгородом, арест и высылку своего владыки. Решение Иоанна забрать архиепископскую сокровищницу, которую столетия собирали многие поколения новгородских владык, привело казначея в смятение. Ведь она, по сути, была казной всего города, всей республики. Сюда стекались ценности в виде налогов и пожертвований со всей земли новгородской, сюда же приносили дары послы, купцы и прочие гости с разных концов Европы и Азии. На эти средства строились и ремонтировались храмы и содержался весь детинец, возводились городские стены, закупался хлеб для бедняков в случае неурожая, платились налоги великому князю... Да мало ли куда могли потребоваться сокровища целого города. И теперь это богатство всего народа
