И по столярной работе наловчились на зависть многим: где раму сплести, где косяки сделать да вставить, а то и мебель соорудить: комоды там, буфеты с резными стойками да дверками. Это не табуретки собрать или стол, в этом деле кроме умения ещё и понятие нужно, чтобы на работу было любо-дорого посмотреть.
Всё шло гладко. И заказы имели, и заработок был — да сгубила отца водка. Постоянные пьянки, драки до добра не доведут. Отец вскоре замёрз по пьяному делу в своём же дворе — дверь найти не смог. Оплакали братья отца и пошли по свету искать свою долю. Так попали в Конторку. А теперь, встретив доброго человека, не хотели разлучаться с ним. Отправились они со своей просьбой к Евсею. Евсей выслушал братьев и сказал:
—
Я не против, ребята вы работящие, да только на этот раз за всё платить надо самим, никто ничего не подаст. Если согласны, то собирайте пожитки — и в путь. Значит, вы плотники хорошие?
—
Есть такое дело, — сказал Иван, который был на год старше и побойчее в разговоре. — Знаем такое ремесло.
—
Это хорошо, это сгодится, потому как строиться придётся самим, — добавил Евсей.
—
Что? Пойдём за ним? Не сомневаешься? — спросил Семён у брата.
—
Тут хоть так, хоть этак, а выходит, что надо подаваться с Евсеем. Мужик он правильный, хоть и нестарый ещё. Не зря же лавочник с ним, как с равным говорит. Пойдём прикинем, что и как, да начнём собираться.
Лошадей купили в соседней Еловке, сговорились выгодно. Собрали все свои пожитки, инструмент погрузили в сани и стали поджидать, когда их позовут в дорогу.
Вечером к братьям заглянул Саша Поляков, который работал с ними на Бирюсе. Саша был постарше Никитиных, но человек бесхарактерный, хотя и работящий. Было ему уже за тридцать, а душой — дитя. И ничего у него, кроме поношенной одёжки да желания прислониться к кому-нибудь, кто не оттолкнёт, не было. Ростом невысокий, худой, но жилистый, если возьмётся за дело, переработает и рослых, и сильных.
—
Здорово живёшь, Иван, здорово живёшь, Семён, — поприветствовал братьев Саша.
—
И тебе доброго здоровья, проходи, присаживайся.
Саша прошёл к окну, сел на скамейку и вздохнул.
—
Чего вздыхаешь, дело какое, что ли?
—
Ходил к Евсею Цыганкову, он сказал обратиться к вам, сказал, как вы решите, так и быть.
—
Теперь какое дело, мы на днях уезжаем отсюда, — сказал Иван.
—
Это и есть дело. Ребятки, возьмите с собой, не пожалеете. — Саша встал на колени и взмолился.
—
Э-э, ты встань-ка, не в церкви, а говори по делу.
Саша поднялся на ноги, но садиться не стал:
—
Такое дело, ребятки, обчистили меня. Связался по пьяному делу с ребятами, утром проснулся — а денег нет. Остался только припрятанный самородок, я его вам отдам за пропитание, если сговоримся. Возьмите меня с собой, я не объем вас, а пользу принесу, вам помощник понадобится, а я вот, рядом. Не дайте пропасть, век Бога буду молить за вас.
Саша опустил глаза в пол и тихо присел на лавку.
—
И чего сказал Евсей? — спросил Иван.
—
Он сказал, что если вы возьмёте с собой на повозку, то он не будет противиться, у него нет лишнего места.
—
Ну что, Семён, возьмём его? — спросил Иван брата.
—
Чего ж? Сколько раз нам добрые люди помогали, может, и наш черёд настаёт?
—
Раз так, то берём, — сказал Иван. — А не говорил Евсей, когда тронемся в дорогу?
Вместо ответа Саша закрыл шапкой лицо и заплакал. Тихо, беззвучно.
—
Ты это тут, — растрогался Иван, — ты сырость не разводи.
Страшно, когда ты стоишь на самом краю и нет никакой надежды на
спасение. А скольким людям так и не протянули спасительную ладонь. Спроси у них, каково стоять одному перед пропастью, смотреть в неё открытыми глазами. Всё понимать и не иметь сил отступить, сделать шаг назад. Те же, кому повезло, знают цену помощи.
—
Вы не думайте, вот тот самородок. — Саша протянул жёлтый кусочек металла. — Берите, прямо сейчас берите, а то потеряю ещё.
Только когда Иван взял самородок, Саша присел на лавку и отвернулся к окну, стараясь успокоиться.
А в это время Илья Саввич сидел в своей конторе и тоже смотрел в окно. Напротив него на стуле устроился Евсей, прислонившись к стене.
—
Я всё тебя спросить хотел, Евсей, а по батюшке ты кто?
—
Митрофаном звали родителя нашего, — ответил парень, удивившись вопросу.
—
Митрофаном, — повторил Хрустов, — значит, ты будешь Митрофанович.
—
Выходит, так, — не понимал Евсей.
—
Вот что, Евсей Митрофанович, давай с тобой договоримся о том, как дальше будем жить. Ты думаешь, что ошалел Хрустов, мелет чепуху, в друзья набивается, а у самого добра — куры не клюют. Думаешь так? — Он посмотрел в глаза Евсею.
Тот просто пожал плечами, не отрицая.
—
Вот и правильно, что не врёшь, — кивнул Илья Саввич. — Я бы именно так и подумал. Не чепуха это. Да, у меня есть капиталы, хотя, по нынешним временам, невеликие, но всё ж. Вот эти капиталы надо приставить к делу: иначе пыль всё это. Бумажки — они есть сегодня, а завтра дунул ветер — и только дымок от них пошёл. А вот когда у тебя своё дело есть, тогда только бурей разметать капиталы можно. Я тебе откроюсь: у нас хоть и большое село, волость, но двигаться надо в Суетиху — там посёлок растёт, а лучше в Тайшет. Ещё недавно там тайга шумела, а ныне приехал, посмотрел, а там жизнь уже бурлит. Поспрашивал у людей знающих, как такое может быть, так мне разъяснили, что капиталы вместе с дорогой движутся к нам. Теперь самое главное — не упустить время, мне, конечно, не тягаться с купцами, которые и деньги не считают, но своё местечко я найду и обогрею. А рядом со мной и тебе теплее будет, и будем друг дружку выручать. Ты промыслишь чего, так я у тебя возьму: хоть пушнину, хоть золотишко. В лавке, сам видишь, много чего продать можно. У меня есть такие компаньоны по округе, за счёт них и стою крепко, но и они не в обиде, сам небось видел, как люди относятся, когда узнают, что от меня пришёл человек. И тебе такую дружбу предлагаю.
Евсей знал, что много людей в округе связано с Хрустовым, но не надеялся, что тот предложит ему руку. Отказывать было глупо, но и торопиться с ответом не стоило. В конце концов Евсей сказал отчётливо и твёрдо:
—
Я согласен.
—
Хорошо, хоть такие люди не переводятся, как ты, а то вон у меня наследник, доверь ему капиталы — промотает в момент. Есть надёжа на дочку, только мала она ещё, но с разумом растёт. Хотя девки — это отрезанный ломоть. А зачем всё это, если оставить некому?
Хрустов вышел из-за стола, обнял Евсея:
—
Ты теперь же поезжай, не тяни: снег сойдёт, намаешься, хотя здесь езды-то день. Обустраивайся, а осенью наведайся сюда, привози, если будет чего, тогда и договоримся обо всём. Если меня не будет здесь, у Лаврена узнаешь, где меня сыскать. Думаю, до осени я в Тайшет переберусь и лавку открою, надо поспешать — время дорого. Вот тебе ещё от меня на свадьбу подарок. — Илья Саввич достал из шкафа новенькую берданку. — Бери, пользуйся.
У Евсея перехватило дыхание от такого подарка. Знал он, что такое ружьё стоит двух хороших коров.
—
У меня есть ружьё, — пробормотал он.
—
Ничего, то отдашь брату, лишнее не будет, и брата порадуешь. Хороший парень растёт.
—
Спасибо, Илья Саввич.
Лизавета в белой шубке из заячьих шкур, в такой же шапке сидела на крылечке лавки и щурилась на яркое весеннее солнышко. Мимо проходили посетители, здоровались с ней, она удивлённо смотрела на незнакомых людей и кивала головой. Она ждала Родиона — он шёл домой всегда мимо этого крылечка. И в этот раз он вышел со двора Хрустовых и направился в домик, где они жили с братом.
—
Привет, — сказала Лиза.
