Весенний луч падает на мой стол, на потертую обложку альбома, на разбросанные по столу фотографии. В раскрытые окна врывается шумная, бойкая жизнь: звонкий детский смех со двора, грохот башенного крана на строительной площадке, гудки днепровских пароходов.
В комнате я один. Задумчиво перелистываю альбом; с пожелтевших фотокарточек смотрят строгие лица родителей, а вот и я впервые в жизни неуклюже стою перед аппаратом, вот братья, сестры, друзья… Вереницей проходят в памяти эпизоды детства, юности, запечатленные на бумаге…
Все эти снимки касаются моей жизни, моих близких, интересны только мне.
Но в середине альбома я обнаруживаю старый пакет, из которого выглядывает толстая пачка фотографий. Я встряхиваю пакет, и они веером ложатся на стол…
Вот первая. На ней длинная улица небольшого румынского города. Улицу сплошь запрудили люди. Мужчины и женщины, молодые и старые, стоят на тротуарах, медленным потоком движутся по проезжей части. Окна невысоких, в два-три этажа, домов распахнуты настежь, и в них также видны люди.
По улице впереди всех колонной идут советские девушки в военной форме, с карабинами за плечами. За ними — ряды румынской милиции, дальше — чернявые румынки-школьницы в белых передниках, с цветами в руках. И снова люди, люди и цветы, цветы и знамена.
Этих фотографий много. На них все те же советские солдаты и сопровождающие их толпы румын, которые шаг за шагом приближаются к площади, расположенной в гористой части города.
Уже видна квадратная площадь в центре города, высокие платаны и сосны, обступившие ее, а вдали — вершины Карпат. Над Румынией, над недавно освобожденным городом стоит яркое весеннее солнце. В его лучах купаются остроконечные крыши домов, оно играет в окнах, сверкает на стволах карабинов, красным огнем вспыхивает на звездах военных пилоток.
Что это за шествие сфотографировано, какое событие так всколыхнуло румынский городок, что все от мала до велика вышли на улицу? Кто эти девушки в военной форме и почему у всех людей, несмотря на ясный весенний день, на цветы и знамена, такие грустные, напряженные лица?..
В моей памяти встают события и люди тех трудных незабываемых дней, вспоминаются девушки на дорогах войны — ясноглазая нежная юность, вставшая на защиту чести, свободы и счастья Родины… Им, нашим юным сестрам по оружию, и посвящается эта повесть.
…Длинной улице, казалось, не будет конца. Левую руку Андрея оттягивали чемодан и шинель. Если бы взять тяжелую шинель в правую, было бы легче. Однако молодой офицер на это не решался, потому что на каждом шагу встречались военные и то и дело приходилось подносить руку к фуражке…
Прифронтовой город жил напряженной жизнью. По дорогам, что перекрещивались здесь, ехали доверху груженные автомашины, появлялись время от времени мощные тягачи с пушками, и тогда в окнах ближайших домов мелко звенели стекла, заклеенные полосками бумаги. По узенькому тротуару и по мостовой торопливо и озабоченно шагали военные. Чаще всего здесь можно было увидеть скромную одежду фронтовика: гимнастерку, выгоревшую под солнцем, заскорузлую и побелевшую от соленого пота, такие же выгоревшие, когда-то зеленые погоны, запыленные сапоги. И только иногда среди блеклых пилоток мелькала синяя — остаток парадной формы авиатора — да встречались черные кубанки кавалеристов.
Военные спешили по этой магистрали через город, от одного контрольно-пропускного пункта к другому. Вместе со всеми шел и лейтенант Андрей Земляченко.
По краям узеньких тротуаров стояли могучие каштаны и платаны. Широкие кроны их бросали на землю кружевные тени. И все равно на тротуарах от асфальта веяло жаром, как из печи.
Чемодан, в котором было нехитрое имущество лейтенанта, становился все тяжелее, будто свинцом наливалась рука. Ныли израненные ноги. Горячий воздух сушил губы.
Можно было бы, конечно, остановиться, передохнуть. Но лейтенант торопился в часть. К тому же ему казалось, что стоит поставить чемодан, как встречные с удивлением посмотрят на молодого офицера, неспособного донести свой груз легко и свободно, как вот, например, солдат, что идет впереди с вещевым мешком за спиной. Мог бы и он, конечно, взять в дорогу такой мешок, но не хотелось расставаться с чемоданом, чем-то напоминавшим далекую, уже полузабытую мирную жизнь.
Земляченко мобилизовали в армию в конце сорок первого года, когда война начала приобретать затяжной характер и фронт требовал людей, хорошо обученных военному делу. Поэтому Андрея направили не на передовую, а в глубокий тыл, в училище связи. Двухгодичный курс обучения там был значительно сокращен, и осенью сорок второго года малиновый квадратик украсил петлицы молодого офицера. Из тихого тылового городка Земляченко попал в задымленную волжскую твердыню. А уже оттуда ранней весной сорок третьего года двинулся на запад.
Почти год берегла его скупая солдатская доля. Под Славянском вражеская мина разбила радиостанцию, на которой работал Андрей, и посекла его ноги. Он оказался в госпитале. Белые простыни и пижама надолго заменили ему жесткую солдатскую постель и военный мундир.
«Будете служить в противовоздушной обороне, — сказал подполковник-кадровик, вручая Андрею после выздоровления новое назначение. Заметив, что офицер собирается возражать, подполковник добавил: — И там не зря солдатский хлеб едят. А о «царице полей» вам придется забыть…»
Противовоздушная оборона! На железнодорожных станциях Андрей часто слышал заливистую трескотню зениток, что, казалось, вовсе не мешало немецким самолетам сбрасывать бомбы. Во время ночных тревог он с волнением наблюдал за поисками прожекторов и трассами светящихся пуль. На фронте он подсмеивался над зенитчиками, видя, как их снаряды взрываются позади вражеских самолетов…
— Товарищ офицер!
Андрей не сразу понял, что обращаются к нему, и продолжал идти.
— Товарищ лейтенант! Я вам говорю!
Земляченко остановился. Повернувшись, он увидел плечистого капитана лет под сорок. Солнце ярко отражалось на кустарно изготовленных, крупных звездочках на его погонах. Фуражка с высоко поднятой тульей подчеркивала низкий рост офицера. Из-под нахмуренных бровей на Андрея смотрели суровые серые глаза.
— Почему нарушаете уставной порядок? Не приветствуете!
— Не заметил, — ответил лейтенант первое, что обычно говорится в таких случаях, и покраснел.
Эти слова рассердили старшего по званию офицера.
— Чем же вы так увлеклись, лейтенант? А? Безобразие! — Из-за того, что капитан был ниже Андрея, казалось, что он смотрит исподлобья. — Куда так спешите? А?
«И чего это он после каждого слова акает? Прицепился, будто на строевом смотре!» — тоскливо подумал Земляченко, вытянувшись в струнку.
— Из госпиталя к месту назначения, товарищ капитан.
— Советую быть повнимательней. Ясно?
— Так точно, товарищ капитан! Есть быть внимательней! Разрешите идти? — подняв правую руку к фуражке, отчеканил Андрей.
— Идите! — смягчился капитан.
Этот неприятный эпизод, как ни странно, словно подбодрил Земляченко. Отойдя в сторонку, он поставил чемодан на землю, положил на него шинель и потер занемевшую руку…
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война…
По широкой улице с песней шло подразделение. Разгоряченные лица солдат, запыленные сапоги, одежда. Видно было, что воины немало верст прошли за этот день. Но песня звучала слаженно, бодро.
Андрей аккуратно свернул шинель и пошел дальше. На его худощавом лице сильнее обозначились скулы, взгляд с нетерпением искал на домах название улицы.
— Скажите, далеко ли улица Ленина? — остановил он какую-то женщину.
— Через два квартала. — Женщина ласково взглянула на усталого офицера. — За углом повернете влево и спросите. Табличек еще нет, после немцев не успели навесить.
Андрей зашагал веселее: долгий путь от КПП к части заканчивался.
Дом, который искал молодой офицер, стоял недалеко от центральной магистрали города. Окна его, несмотря на жару, были закрыты, на первом этаже виднелись металлические решетки.
Земляченко подошел к калитке и толкнул ее.
— Вам кого? — спросил дневальный, выглянув из будки.
Андрей поставил на землю чемодан, расстегнул карман гимнастерки и вынул предписание отдела кадров. Солдат, взглянув на документ, крутнул ручку телефона, который стоял в будке на небольшой полочке.
— Сейчас придет дежурный!
Двор, в котором оказался Земляченко, был прямоугольным. Незамощенный, чисто подметенный, обсаженный акациями и липами (под ними кое-где стояли скамейки), он чем-то напоминал Андрею госпиталь.
