Иван Василенко - Солнечные часы

Книжка, которую вы держите в руках, одна из многих, написанных для ребят нашим замечательным земляком Иваном Дмитриевичем Василенко. До того как стать писателем, он прожил уже большую, трудную и интересную жизнь. Мальчишкой на побегушках работал в чайной. Учительствовал в деревне. Учился в Белгородском учительском институте и работал в революционных студенческих кружках. Потом жил под негласным надзором полиции. В годы революции и гражданской войны, когда Юг России был захвачен белогвардейцами, он вел подпольную деятельность на Русско-Балтийском металлургическом заводе в Таганроге.

С приходом Советской власти Иван Дмитриевич многие годы был на партийной, профсоюзной и советской работе, пока в 1934 году его не свалила тяжелая болезнь — туберкулёз легких.

И вот в 1937 году сорокадвухлетний Иван Дмитриевич написал свою первую повесть «Волшебная шкатулка». С нее он и начинается как писатель.

Много хороших книг написал Иван Дмитриевич Василенко для ребят. Это и знаменитые повести об Артемке — «Волшебная шкатулка», «Артемка в цирке», «Артемка у гимназистов», «Заколдованный спектакль», «Золотые туфельки», — и повесть «Звездочка», отмеченная Государственной премией, и цикл повестей «Жизнь и приключения Заморыша», над которыми писатель работал до самой смерти (он умер в 1967 г.), и многие другие повести и рассказы. Их читают ребята во всей нашей стране и за рубежом.

В этой книжке собраны лучшие произведения, написанные Иваном Дмитриевичем в годы Великой Отечественной войны. Они о ребятах, маленьких гражданах своей страны, которые в трудное для нее время стремятся принять самое активное участие в делах взрослых, в их борьбе с фашистами.

Через несколько дней бригада нашего ремесленного училища выезжает в Донбасс. Едем и мы трое. Когда-то мы строили город-игрушку для детей. Теперь из праха мы будем восстанавливать дома, заводы, шахты.

Сегодня Этери повела Саура и меня к подножию Мтацмиды. Мы сели в вагон фуникулера и через несколько минут уже были на вершине горы. Отсюда мы долго любовались городом. С высоты его дворцы, проспекты, мосты кажутся игрушечными. Но весь город бесконечно огромен. Есть что-то сказочное в этом лабиринте улиц и площадей. Облитый солнечным светом, как воздушным золотом, весь в зелени пышных чинар и стройных кипарисов, блистающий мрамором дворцов и переливами Куры, город кажется живой фантазией.

— Этери, тебе не жалко покидать Тбилиси?

— Жалко, — отвечает девушка. — Но я хочу ехать с вами.

Счастливо улыбаясь, Саур шепчет:

— Этери молодец, какой молодец! — И опять напоминает мне: — Ты обещал написать целую большую тетрадку. Пиши, пожалуйста, пиши, ну!

Я сказал:

— Сегодня же начну. Будем писать вместе. Что забуду, вы напомните, ладно? А когда приедем, прочтем нашим новым товарищам.

— И покажем им зеленый сундучок, — добавляет Этери.

— Обязательно, — подтверждаю я.

Зовут меня Ваня. Я казак, родился и до четырнадцати лет жил в Цимле, на Дону. Когда теперь, два года спустя, я хочу представить себя в своей родной станице, то почему-то вижу себя сидящим верхом на бочке в реке. Бочка тихонько плывет по течению, упруго опускается в воду и поднимается вновь, а я шлепаю босыми пятками по ее крутым, гулким бокам и без всякого интереса (ах, теперь бы побывать там!) смотрю на трехоконные домики, которые поднимаются вверх по крутому берегу и теряются в зарослях виноградников.

Дальше Ростова я никуда не выезжал.

И вдруг, совершенно неожиданно, оказался у самой подошвы Кавказского хребта, в городе Нальчике. Приехал я туда с отцом, как только немцы стали приближаться к Ростову. Устроив меня на квартиру у одинокой кабардинки, отец вернулся на Дон и вступил в казачий полк, а я был принят в школу и продолжал учиться.

Сначала я очень скучал: куда ни посмотришь, всё горы и горы. Так тянуло домой, в родную станицу, что все на свете потеряла для меня вкус. Правда, горы в Нальчике очень красивы: покрытые лесами, они зелены, курчавы, а осенью багровы, как пожар. Но я был как только что пересаженная виноградная лоза: все во мне никло. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы я не подружился с Сауром.

В классе ко мне подошел мальчик моего возраста, узколицый, с прямыми черными волосами и темными, будто тающими глазами. Он таинственно спросил:

— Правда, что ты с тихого Дона?

— Правда, — ответил я.

Он посмотрел на меня, как на чудо, и отошел.

А на другой день поменялся с моим соседом местом и перетащил в мою парту книги, завтрак и кепку. Уселся рядом и потребовал:

— Расскажи мне про Дон.

Вечером он пришел ко мне домой. Я долго рассказывал ему про нашу станицу и про «волшебный» напиток — «Цимлянское игристое», которое делают из смеси двух сортов нашего винограда. Увлекшись воспоминаниями, я даже прочитал стихи Пушкина:

Он слушал молча и глядел на меня немигающими, внимательными глазами. Потом сказал:

— На свете есть много волшебного. Ты про голубой камень слыхал?

Про голубой камень я ничего не слышал и попросил его рассказать, но он ответил:

— Потом. Мы будем с тобой дружить долго.

Мы действительно стали дружить.

Как и у меня, у Саура в Нальчике не было никого из родственников. Отец его, агент Кабторга, находился в постоянных разъездах, мать умерла, когда Сауру было семь лет. Это нас сблизило. Мне очень нравились в Сауре его мечтательность и любовь к сказкам. Слушал он сказки с увлечением и сам мог их рассказывать без конца. Он и к жизни относился, как к сказке, и всегда ждал от нее самого необыкновенного.

Но одну сказку, сказку о голубом камне, он все еще только обещал рассказать мне, а когда я напоминал, всякий раз отвечал, что наша дружба долгая. Я терпеливо ждал.

Однажды, когда мы возвращались из школы, Саур многозначительно сказал:

— Сегодня я приду к тебе и расскажу про голубой камень. Сегодня можно.

— Почему же только сегодня?

Он таинственно ответил:

— Узнаешь потом.

Вот что рассказал мне в тот вечер Саур:

— Давным-давно жила на Кавказе птица — гордая, как орел, смелая, как сокол, вольная, как ветер. Глаза ее были подобны звездам, клюв и лапки отливали серебром, а шелковые перья сияли небесной лазурью. Птица летала над землей и с высоты смотрела, как живут люди. Иногда она спускалась к людским жилищам, озаряла аул голубым сиянием и гостила у людей. Люди кормили ее сладкими ягодами, поили из рук ключевой водой. Погостив, птица улетала, а в ауле начиналась новая, счастливая жизнь. Люди постигали искусные ремесла, строили себе красивые жилища, снимали богатые урожаи. Радостен и животворящ был труд людей, и звали в народе те аулы голубыми.

Узнал про это злой хан, властитель земли, и разгорелся злобой.

«Кто смел нарушать мои законы? — гневно крикнул он. — Не хочу, чтоб люди были счастливы. Счастливые забудут аллаха, а мне перестанут платить долю от своих трудов».

И приказал злой хан своим слугам поймать голубую птицу и в железной клетке доставить ее во дворец.

Разъехались слуги по аулам, переоделись странниками, ждут. Вот видит один из них: озарилось все вокруг голубым сиянием, и с неба в аул слетела голубая птица. Бросились к ней люди, кормят сладкими ягодами, поят ключевой водой. Подошел и ханский слуга. Стал он перед птицей на колени и протянул ей на ладони душистую ягоду. Склонилась к его руке доверчивая птица, а он схватил ее за шелковое крыло, вскочил на коня и помчался к злому хану.

И убил хан голубую птицу. Он проколол длинной иглой ее сердце и по капле выпил ее кровь. А потом слуги отнесли птицу на высокую скалу, зарыли ее там и поставили воинов, чтобы никто не похитил мертвую птицу.

Всю ночь простояла стража, томимая непонятным страхом, а утром, когда на краю неба вспыхнули первые лучи, воины увидели, что вся скала стала голубой, как перья чудесной птицы.

Затрепетал хан от страха, когда узнал о таком чуде. Приказал он согнать людей со всех аулов, чтобы днем и ночью сыпали они землю на могилу птицы. И выросла на том месте новая гора и заросла густым лесом, и потерялся к голубой скале всякий след. Так похоронили люди свое счастье под громадою земли…

Саур умолк, неподвижно глядя блестящими глазами куда-то мимо меня.

Я сказал:

— Это очень печальный конец. Нехороший конец.

— Это не конец, — перевел на меня строгий взгляд Саур. — Зачем такой конец! Человек без счастья жить не может.