— Извини, Вениамин, — миролюбиво сказал он. — Но давай вместе копать истину. И предполагать не самое лестное для Шелихова. Тем более, что это нелестное говорит само за себя. Согласен?
Венька хмуро посмотрел на Мамонтова, потом на Колоскова и отвернулся, как бы говоря этим: «Вы как хотите, а я — как знаю».
— Понятно, — сказал Верещагин. — А посему примем молчание как знак согласия. Ну а если все согласны, — вдруг жестко добавил он, то я опять задаю все тот же вопрос: «Почему, в силу каких обстоятельств, Шелихов не рассказывал о своей находке?»
— Получается, имел причину скрывать ее, — отозвался Грибов, отгоняя веткой особо нахальных комаров.
— Вот именно, — кивнул Верещагин. — А отсюда можно предположить, что Шелихов по каким-то приметам узнал хозяина этой землянки и неизвестно почему скрыл этот факт от вас. Согласны? — повернулся он к парашютистам.
Те продолжали хмуро молчать.
— Ну, не совсем так, — подал голос Курьянов. — Я же вам говорил, что там, на пожаре, Артем сказал мне, будто позже сообщит причину загорания.
— Вот именно, позже, — повернулся к летнабу следователь. — Значит, он на что-то надеялся и до поры до времени хотел скрыть свою находку. Так?
— Выходит, что так, — кивнул в знак согласия летнаб.
Звенело комарье, где-то неподалеку бранилась сорока. Молчавший до этого Грибов прихлопнул ладонью успевшего присосаться к щеке комара, проговорил:
— Возможно, вы и правы, Петр Васильевич, однако я не упомню случая, чтобы браконьеры так вот зверски расправлялись даже с ненавистными им рыбинспекторами. Были, конечно, отдельные случаи, когда гибли люди. Но то обычно в драке. А чтобы так жестоко… Подкараулить, а потом еще и в затылок… Думаю, что здесь прямой связи не видится. Хотя эту версию мы отработаем в первую очередь.
— На том и порешим, — недовольный майором, летнабом, парашютистами, а главное — собой, буркнул Верещагин. — Срочно выявите особо злостных кедровских браконьеров, и главное — тех, кто отсутствовал дома за день-два до начала этого пожара.
— Трудное это дело, — покачал шарообразной головой Грибов. — Браконьер сейчас ушлый пошел. И если уж на серьезный промысел собрался, то он это дело так обставит, что не придерешься. Отпуска, сволочи, берут и будто бы к родным уезжают. Они же сейчас все грамотные…
Верещагин одолевал второй стакан чая, когда в дверь постучали, и тут же вошел Грибов.
— О! — удивился раннему визиту следователь. — К столу, Василий Петрович.
— Нет уж, увольте, — отмахнулся майор. — И так прет не по дням, а по часам. Так что я себе железное правило установил: первый завтрак в одиннадцать.
— Ну-ну, — усмехнулся Верещагин. — А последний ужин?
— А, — вяло махнул рукой Грибов, — как бог пошлет. Иной раз домой за полночь приходишь. Вот тебе и диета…
— А посему давайте к столу, — не отставал Верещагин. — А то негоже как-то: хозяин ест, а гость телевизор без звука смотрит.
— А чего это он? — удивился майор.
— Как — чего? — в свою очередь удивился такой неосведомленности следователь. — Чисто гостиничная система. Их такими прямо на заводах выпускают. У одних звука нет, у других — изображения. А у третьих, не поверите, ноги — вверху, а туловище — внизу.
Грибов хмыкнул, покосился на экран телевизора, где беззвучно шевелили губами собравшиеся за круглым столом люди, снял фуражку и только после этого сказал:
— «Вальтер» всплыл. Из которого в Шелихова стреляли.
— Да ну? — Верещагин даже стакан отставил в сторону.
— Точно. Вчера вечером ответ на запрос пришел. — Майор протянул Верещагину лист бумаги, на котором темнели ровные строчки телетайпа.
Верещагин пробежал глазами листок, перечитал его второй раз, уже более внимательно, задумавшись, положил на стол.
— Выходит, Ачинск?
— Выходит, оттуда гость, — подтвердил Грибов.
— Гость ли, Василий Петрович? — протянул Верещагин. — И все-таки более сорока лет прошло. И этот самый «вальтер» мог побывать в десяти руках.
— Все возможно, — согласился майор. — И поэтому я отдал распоряжение выявить лиц, кто в сорок пятом году жил в Ачинске.
— А если там был гастролер?
Замначальника по уголовному розыску пожал плечами.
— Вот именно, — согласился с ним Верещагин и еще раз, теперь совсем медленно, прочитал выписку из архива. Оказывается, в Ачинске, в сорок пятом году, из «вальтера», характерные особенности которого полностью совпадают с оружием, из которого стреляли в Шелихова и Кравцова, был убит некий Комов 1929 года рождения, рабочий склада. Принадлежность «вальтера» не установлена. Убийца скрылся.
Сообщение было более чем лаконичное. Верещагин посмотрел на Грибова.
— Обратите внимание, Василий Петрович. Убит был шестнадцатилетний мальчишка. Рабочий склада. Видно, или под горячую руку кому-то попался, или в банде состоял. Свои же и пристрелили. Так что ехать в Ачинск придется. Сейчас любая пустяковина важна.
Майор кивнул, полез во внутренний карман кителя, достал лист бумаги, на этот раз исписанный чернилами.
— А это браконьеры наши, — сказал он. — Особо злостные. Теперь будем выявлять, кто из них до пожара дома отсутствовал.
Верещагин пробежал глазами листок, за которым стояли безликие пока что для него люди.
— А вот это кто? — поинтересовался он, ткнув пальцем в фамилию, напротив которой чернела галочка.
— Степан Колесниченко, Татьяны Шелиховой брат. Артема, выходит, шурин.
— И что, — заинтересовался Верещагин, — он тоже?
— Вот именно, — подтвердил майор. — И что грустно, семья хорошая. Что мать, что сестра, что отец. Работящие все, а он… Видно, правду люди говорят, что в семье не без урода. И ведь отсидел уже свое, освободился, но ума так и не набрался.
— Они живут вместе с Артемом?
— Нет. Он у отца с матерью, — сказал Грибов и ткнул толстым коротким пальцем в середине листа: — Также обратите внимание на этого гуся. Семен Андреевич Рекунов. Сорок четвертого года рождения, бывший рабочий леспромхоза. Освободился недавно и опять объявился в наших краях.
— И какое он имеет отношение к Шелихову?
— Самое прямое. Этот самый Рекунов два года назад тигра в Кедровом урочище завалил; на шкуре хотел разбогатеть, а в том месте как раз пожар случился. Вот Шелихов со своими парнями и вышел на дельца этого. Матерый мужик. Когда его парашютисты брали, стрельбу из карабина открыл. Правда, следователь не смог доказать всей его вины, а то бы не двумя годами отделался.
— Значит, все-таки, возможно убийство из-за мести? — спросил Верещагин.
— Чем черт не шутит, — пожал плечами Грибов. — В общем-то я сомневаюсь, однако как возможную версию отбрасывать нельзя. Ведь что ни говорите, а в озлобившемся мужике могли проявиться мотивы ненависти. Тем более, что адвокат Рекунова своими вопросами на суде повернул дело так, что браконьер именно в Шелихове мог увидеть своего главного врага, благодаря которому и оказался на скамье подсудимых.
Дом Шелиховых, обнесенный аккуратным штакетником, почти ничем не отличался от точно таких же бревенчатых срубов, что прочно осели вдоль длинной поселковой улицы. Правда, от калитки к дому вела дорожка, обильно посыпанная мелким гравием, который придавал двору изысканный вид.
Выросший в Подмосковье, Верещагин любил деревенские дворы, где нет вроде бы ничего лишнего и в то же время все под рукой. Здесь же, ко всему прочему, глаз радовали кусты жимолости, насаженные вдоль штакетника, и высоченный кедр, возвышавшийся над подворьем. «Ишь ты!» — подивился Верещагин, впервые видевший, чтобы такой великан рос на дворе.
Громко кашлянув на всякий случай, Верещагин потоптался у высокого порожка, поднялся на крыльцо, постучал. Какое-то время в доме было тихо, потом за дверью раздались шаркающие шаги и в темном проеме выросла фигура женщины. Видимо, она была высокая и ладно скроенная, но горе настолько подмяло ее, что в сумрачном свете сеней Верещагин принял ее поначалу за тщедушную старушку: сгорбленные, упавшие плечи, безвольные руки, ничего не выражающий взгляд, неприбранные волосы, наспех заколотые Шпилькой.
И все-таки это была жена Шелихова.
— Здравствуйте, Таня, — поздоровался Верещагин. — Я следователь краевой прокуратуры. Можно к вам?
Женщина молча кивнула и, все так же безвольно опустив плечи, прошла вытянутые сени, вдоль стен которых были набиты дощатые стеллажи, уставленные всевозможными банками, какими-то коробками и прочей домашней утварью. Откуда-то выскользнула кошка палевой окраски. Тихо мяукнув, она мягко потерлась о ноги гостя.
Дом начинался с большой, просторной кухни. У окна стоял стол, сервант, еще один стол, на котором громоздилась горка немытой посуды, чуть в стороне — удобно поставленная печь.
