— Вставай! — будил старшина Григорий Михайлович.
Мирка протер глаза.
— Вот не военный ты человек! — пожурил старшина добродушно и протянул Мирке руку. — Завтракать, как? Принести, или с нами пойдешь?
— Ой, лучше с вами.
— Ну, так давай!
— Мирка! — окликнул Викентий Стасович, — время не выкроишь, пять минут, на меня?
— Выкрою, — отозвался Мирка.
Старший лейтенант завтракал с кем-то вдвоем. Второй был старше: крупная звездочка в центре была на его погонах. Перед ними стоял графинчик.
Второй посмотрел на Мирку внимательно.
— Он! — кивнул Викентий Стасович, — и спросил Мирку, — Ты выпьешь с нами?
— Нет, — сказал Мирка не приближаясь.
— Такой! — прокомментировал Стасович, — Нас вчера напоил, а сам не хочет! Но, видно и с немцами он не пил! А до войны еще мальчиком был, пионером, — значит, тоже не пил. Мирка, я прав?
— Правы, — ответил Мирка.
— Малец? — уточнил офицер с большой звездочкой, — Да, на вид — двадцать семь, если не все даже тридцать!
«Освенцим состарил», — хотел сказать Мирка, и промолчал…
— Ладно, иди, Мирка…
— Он что, еврей? — спросил собеседник Викентия Стасовича.
— Евреи, товарищ майор, — это Мойши и Юдки. А он, я так понял, обыкновенный Мирон.
— Да, — согласился майор, — Мирон — это наш человек. Ты пойди, — обратился он к Мирке, — поешь с ними…
Они были другими — чувствовал Мирка, — солдаты, которые с ним говорили вчера участливо. Над ними угадывал Мирка свист пролетевших пуль, и шорох осколков. Над Викентием, шорох и свист как-то не ощутимы…
С солдатами освобождения Мирка снова пил горькую. «Это наркомовские!» — говорили они, — а он пил, быстро хмелеющий от истощения. Водка жалюща и горька. Мирка горько жалел, что не бывал в бою…
— Мирка, — нагнулся на ухо Григорий Михайлович, — ты поди спать. Тебе надо спать часов десять-двенадцать — не меньше! — он что-то хотел добавить. Но был он солдатом — это вчера понял Мирка. А диктовал Викентий Стасович.
Мирка, качаясь, пошел к себе, спать.
— Ми-ир, Мир, — толкая в плечо, будил его старшина, — тебя ждет Сташинский!
Через пять минут Мирка был в кабинете Викентия Стасовича.
— Сядь! — сказал тот, — И, давай по порядку. Фамилия?
— Выхованец Мирон Аристович.
— Выхованец? Что же — от слова «спрятать»? Сховать, заховать? А ты, получается, — вытащенный?
— Нет. Выховаты — воспитать.
— Воспитанник?
— Да.
— Ага! Значит так, Арестович…
— Аристович!
— Дерзишь ты, Мирон Арестович! — покачал головой Викентий Стасович.
— Аристович!
— Я же и говорю! Не клеится, да, арест к тебе, Мирка? Что ж, арест, это слово другое. Та-аак, а отец твой, Арист, кем был?
— Столяр-плотник.
— В колхозе?
— Ну, да.
— Аристократ! Ты, прям, из графьев! Давай по порядку: дата рождения, и — до сорок первого, до того, как попал…
— Я… — Мирка взял себя в руки, и стал рассказывать все подробно.
Викент записывал.
— Так, — отложил он ручку, — теперь, мой Мирка, -друзья… Кто они были, здесь, в Аушвиц, или «Освенцим», как ты говоришь. Наши, Мирка, с наших давай. И, будь любезен, подробней.
— Они говорили, чтоб я передал, скажите потом: «Нас убили!»
— Тебе говорили? Бред какой, Мирка! Тут пять-семь тысяч сейчас, и мы ищем наших.
— Мы были попутно… — вспомнил Мирка.
— Попутно? Ну что ты за бред несешь, Мирка!
— Они мне просили, сказать потом, что их убили! И я говорю.
— Убили! Нас пять миллионов убили, дружище Мирка!
— В Освенциме не бывает друзей! — заметил Мирка
— В Освенциме? Ну, это смотря какой человек ты, Мирка. Ладно, ну а враги? Таковые есть?
— Да. Это немцы!
— Немцы — культурная нация, Мирка. Враги — фашисты! Их, кстати, на пять человек стало меньше! Так ведь? Вот так! Лихой ты на руку, Мирка!
Викентий Стасович покачал головой. Но он писал документ: начиналась работа по возвращению Мирки. Можно было смотреть в окно, и видеть свою деревеньку; пруд и свой дом; своих близких, — все, что в тринадцать лет забрала у война…
Замечтался, не обратил он внимания, что Викент написал уже все. Отложив ручку, он терпеливо смотрел на Мирку. Мирка спохватился…
— Помогать нам будешь? — спросил Викент.
— Как? — теряясь с чего-то, неуверенно выдохнул Мирка…
— Работать, — сказал Викент.
Не «Арбайтен!», — по-русски сказал, а оттенок почудился тот же. Как будто не наш человек, а комендант Освенцима.
И Викент, может быть, это понял: на Мирке была та же одежда узника.
— Ладно, иди, — сказал он.
— Предлагал он тебе что-то, да, Мир? — спросил старшина
— Ну, да…
— А у тебя просто выхода нет! Пойми, лучше так. А теперь, — тем более…
Не поняв: почему «Лучше так, а теперь — тем более»; и не поняв по сути, что предлагал Викент, Мирка пошел вместе со старшиной.
— Соглашайся, — еще раз сказал старшина. — И, давай-ка сейчас, к себе и дождись меня.
— Возьми, — пришел он не с пустыми руками, — положи это здесь, и дуй на санпропускник. Отмойся! Потом поменяешь постель.
И развернул в руках форму: гимнастерку и брюки солдата советской армии. Голос заклинило где-то у Мирки в груди! Он восторженно, молча, выдохнул, и побежал смывать грязь Освенцима.
Санпропускник был армейским банно-помывочным пунктом. Больше трех лет вода была хуже врага для Мирки. Лишь из брандспойтов, как лед холодной, катилась она по телу, а тут!... Вода была ласковой, теплой, ей наслаждался Мирка. «Становлюсь человеком!» — подумал он. Смыв грязь Освенцима, становился он сыном Родины, в форме ее защитника и освободителя. День казался светлее светлого, начиналась жизнь! «Родина! — кричал он про себя, — Ты меня слышишь? Ты нашла сына!».
А грудь, водой половодья, полнил порыв, как можно скорее идти со своими, крушить врага! Настолько он чист был, настолько силен, порыв, что с легкой душой Мирка без приглашения, сам, пошел к Викентию Стасовичу.
Волнуясь, он постучал, и, заглянув, увидел, что тот не один.
— Выйди пока, — сказал он, — я с этим, — кивнул он на Мирку, — потолковать хочу…
Поднялся и вышел из кабинета сотрудник.
— Ну, — спросил Викентий Стасович, — Мирка, в чем дело?
Мирка остановился посередине. Несвободу какую-то, неуют щемящий, ощутил он перед Викентием Стасовичем… Не понял тот Миркиного горения.
— Викентий Стасович, а когда я смогу попасть на фронт?
Тот не удивился. И тогда он не удивлялся, когда принес котелок кагора Мирка, и убивал пленных немцев...
— Врага крушить хочешь? — полюбопытствовал он.
— Да, хочу, как все…
— Как все… Интересно сказал ты, похвально. А, мой Мирка, ты не будь как все! «Как все» — это почти «как никто»! А враг он, Мирка, не только там, — показал офицер на запад, — тому врагу конец скоро! Раньше, мой друг, надо было думать!
«Раньше? А как?! — изумился Мирка.
— Простой это враг. И его, как ты сам понимаешь, песенка спета! Внешний враг. А враг самый опасный, Мирка, — это внутренний враг! Не понимаешь? И не поймешь, не подумав. Это понять тебе, Мирка, придется! Мы из «Смерша», друг мой. Ты знаешь, что это такое? «Смерш» — это смерть шпионам. Мы, друг мой, — войска НКВД. И главный враг наш не там. Там! — махнул он ладонью через погон, на восток. «Японцы?» — подумал Мирка. Он старался понять и офицер видел это.
— Ладно, — сказал он, — иди. Поговорим еще. Ну а сейчас, иди...
Потускнел выйдя на солнце, Мирка: погон, на плечах его формы, не было… У всех они были, а у него — нет...
Следующий день он ждал так же, как взрослые ждут войны. Старшие смутно и молчаливо предчувствовали войну, — вспоминал предвоенное время Мирка. Те, кому есть что терять, есть за что терпеть муки душевные — предчувствуют войны и беды. А дети не замечали переживаний. Это Мирка теперь понимал, впервые в жизни, в конце войны…
***
Григорий Михайлович вызвал Мирку к начальнику. Не раннее утро было, была еще ночь. Мирка только заснул. Знал, начальник, когда вызывать…
Викентий Стасович пил крепкий чай. Он тут же подвинул кружку, велел:
— Садись! — голос был дружелюбный.
Мирке очень хотел верить этому человеку, как освободителю, как победителю в этой войне…
— Нравится? — поинтересовался Викентий Стасович, наблюдая, как Мирка пьет чай, которого несколько лет не видел, и вкус забыл.
— Очень! — ответил Мирка.
— Вот что, — сказал Викент, дружелюбно щурясь, — тебе уже не привыкать. Пойдешь в камеру. Но, — он поднял вверх указательный палец, — ты не гони волну! На сутки пойдешь, и вернешься благополучно, понял? На сутки. Ты вчера, что прилетал ко мне, а? Ты же с врагами бороться хочешь: или я тебя не понимаю? Не понимаю, а? — повысил он голос.
— Нет, понимаете...
— Так вот, считай боевой задачей! И будь внимателен: посиди и послушай, о чем говорят. А после расскажешь мне. Понятно?
