У Крайнева перехватило дыхание, сердце на миг замерло и потом застучало неровно…
Весь следующий день он провел как во сне. После того, что он видел ночью, ему казалось странным, как могут люди жить и работать по-обычному. Но и он жил и работал, как все. Несколько раз за утро спускался под площадку второй печи, где рабочие во главе с Дмитрюком вскрывали старый дымоход. Дед был возбужден. Он работал уже почти целые сутки без перерыва, но на его лице не заметно было и следа усталости.
После рапорта Крайнева вызвал к себе начальник городского отдела Наркомата государственной безопасности.
Когда Крайнев вошел в кабинет Боенко, у стола в одном из удобных кожаных кресел сидел Гаевой.
— Ну, что будем делать с цехом, товарищ начальник? — спросил Боенко.
— Кислород нужно доставать и резать, — ответил Крайнев, думая, что речь идет о ликвидации аварии на второй печи.
Боенко горько усмехнулся.
— Как будем взрывать цех, товарищ начальник? Вот о чем идет речь, — пояснил он, стараясь казаться спокойным.
И снова, как вчера на крыше, сердце у Крайнева замерло.
— На сколько взрывать? На полгода, на год? — спросил он, овладев собой и даже удивляясь, как спокойно произносит он эти страшные слова.
— Как вы полагаете сами? — спросил Боенко, внимательно разглядывая собеседника.
— Я уверен, что ненадолго… Но на какой срок, сказать не могу.
Боенко понравились определенность первой части ответа и прямота второй.
— Рвать надо не насовсем, но основательно, — твердо сказал он.
— Что ты, Боенко? — вскочил с места Гаевой. — Не позже чем через полгода мы снова будем здесь.
— А если не будем? Если мы далеко уйдем отсюда? Ты представь себе, — продолжал Боенко, хмурясь, — что мы пощадим завод и немцы быстро его восстановят. Значит, тысячи тонн стали с нашего завода обрушатся на наши же головы. Нет, уж лучше мы немного затянем его восстановление.
— А как бы вы взрывали надолго? — спросил Гаевой.
— Это можно сделать так… — с трудом произнося слова, начал Крайнев. — Завалить трубы… Семидесятиметровые кирпичные трубы, падая на цех, ломают здание, подкрановые балки, краны, печи. Цех больше не существует.
Гаевой даже вздрогнул, мгновенно представив себе эту страшную картину разрушения. Боенко встал, оперся руками о стол и в упор посмотрел на Крайнева.
— Не смейте так взрывать, — сказал он тоном приказа. — Никому об этом варианте не рассказывайте. У нас есть люди, которые считают, что все погибло, они сдуру могут осуществить ваш вариант.
Крайнев предложил другой проект взрыва.
— Как же насчет Лютова? — спросил он, когда беседа была закончена.
— Найдем и Лютова, — ответил Боенко.
В цехе Сергей Петрович застал обычное оживление. Бондарев с довольным видом носился по рабочей площадке: плавки на всех печах шли по графику, и он всеми силами старался поддержать взятый темп работы.
Опанасенко тяжело прохаживался у второй печи, поминутно посматривая в гляделку. Он подготавливал подину к ремонту и тщательно следил за температурой. По старой привычке Опанасенко носил очки, прикрепленные к козырьку фуражки, как рядовой сталевар. Рамку со стеклом пришлось бы держать в руке, а он не хотел, чтобы руки были заняты. Но и в этом головном уборе в нем безошибочно угадывали обер-мастера по солидному виду, по властной, хозяйской манере.
Из-под рабочей площадки вылез Дмитрюк, испачканный сажей, потный, с усталым, осунувшимся лицом, но с сияющими глазами. Он радостно доложил, что вскрытый им дымоход в полном порядке.
Его возбуждение передалось и Крайневу, но ненадолго.
«Все равно завтра или послезавтра завод взлетит на воздух», — подумал он и отошел от печи. Уже собравшись домой, он увидел девушку лет пятнадцати, которая с уверенным видом шла по площадке.
Худенькая, беленькая, синеглазая, в нарядном пальто, она светлым пятном выделялась на суровом фоне цеха.
— Вам что здесь нужно? — спросил Крайнев, удивленный ее появлением.
— Это моя дочка, Светлана, — сказал, подойдя к ним, Опанасенко и взял из ее плетеной сумки бутылку молока и сверток. — Завтрак мне принесла.
— Папа, Колю в армию берут, — грустно произнесла девочка, — он вас зовет, хочет попрощаться.
Опанасенко на мгновение задумался.
— Нельзя мне, дочка, уходить отсюда. Не могу. Ни как не могу, Светлана.
Девушка посмотрела на Крайнева с безмолвным укором: как может этот человек в такой момент не отпустить ее отца?
— Папа, немцы Орел взяли. Как же теперь там бабушка? — И глаза у нее сразу наполнились слезами.
— Знаю. Увидимся еще с бабушкой, это ненадолго. Ну, иди. — Опанасенко вернулся к печи.
Крайнев догнал Светлану у выхода.
— Как же ты проходишь на завод? — спросил он ее.
— У меня пропуск есть, — ответила она с гордостью. — Директор разрешил. Папа ведь домой почти не ходит, а он молочное любит. Скоро, наверное, и маме придется пропуск брать, чтобы с ним видеться, — сказала она, вздохнув, и уже с нескрываемым упреком посмотрела на Крайнева.
Сергей Петрович давно не был дома, и, когда он забежал к себе, Вадимка встретил его таким восторженным визгом, что у него посветлело на душе. Но радость его быстро омрачилась. Проходя мимо столовой, он увидел инженера Смаковского, давнишнего приятеля Ирины. Сергей Петрович никогда не испытывал симпатии к этому самодовольному, манерному, холодно-вежливому человеку.
Умывшись и переодевшись, Сергей Петрович вошел в комнату и сел в кресло. Он тотчас же ощутил усталость, большую, чем испытывал в цехе, и ему захотелось спать.
Обменялись несколькими незначительными фразами.
— Сережа, — обратилась к мужу Ирина, — Владислав советует мне уехать в село, пока есть такая возможность, и я думаю, что он прав.
Крайнев с удивлением посмотрел на обоих. Смаковский смутился.
— Вы меня извините, Сергей Петрович, — сказал он, — но мне кажется, вы настолько загружены работой, что у вас нет времени заняться своими делами, даже некогда подумать о семье. Мне хотелось бы помочь вам. Мы с Ириной Владимировной — старые друзья, и мама с удовольствием приютит ее.
— Меня удивляет такая поспешность, — иронически сказал Крайнев. — По-моему, в случае нужды уедут все.
— Пусть так, — согласился Смаковский, — но в деревне Ирина Владимировна и сын будут в полной безопасности. Бомбежек там нет, и уехать сейчас можно без лишней суматохи.
«Пожалуй, он прав», — подумал Крайнев, ясно представив себе, какой тяжелой дополнительной нагрузкой для нервов была беспрестанная тревога за семью.
Ирина бегло взглянула на Смаковского: ей показалось, что муж согласен.
— Нет, — твердо ответил Сергей Петрович, — Ирина уедет вместе со всеми и туда, куда поедут все.
— Почему это обязательно «как все»? — спросила Ирина, не скрывая своего раздражения.
— Потому что семьи рабочих еще никуда не едут, и я не хочу. Я не имею права сеять панику, Ты пойми, Ира, что мы, руководители, на виду. Что скажут о нас рабочие?
— Так тебе что дороже: жизнь жены и сына или мнение твоих рабочих?
Смаковский поднялся с дивана, извинился и ушел, как бы подчеркивая этим, что разговор слишком серьезен, чтобы при нем присутствовал посторонний.
— Я в тебе не терплю одну черту, — сказала Ирина, когда дверь за гостем закрылась. — Почему обязательно нужно поступать «как все»? Почему у тебя все должны быть одинаковые, серые, как доски в заборе?
В словах Ирины слышалось что-то чужое, почти враждебное. Сергей Петрович удивленно взглянул на нее.
— Почему ты сам не беспокоишься о своей семье? — злым голосом продолжала Ирина. — Сутками торчишь в цехе, а когда другие проявляют вместо тебя заботу о нас, ты мешаешь им.
Сергей Петрович вспыхнул:
— Ты скажи мне, кто из ответственных работников отправил свою семью? Скажи, назови хоть одну фамилию!
— Какое мне дело до других!
— Неужели тебе не ясно то, о чем я говорю? — спросил он и с горечью подумал, что никогда у него с Ириной не находилось общего языка, никогда она не понимала его.
В комнату вбежал Вадимка и забрался на колени к отцу. В руках он держал «Мурзилку».
— Папочка, почитай хоть капельку, — попросил он, протягивая журнал отцу.
— Ему не читать, его выпороть надо, — сердито сказала Ирина и пожаловалась на сына, что он с группой ребят постоянно наводит панику на жильцов.
Малыши забираются в подъезд, поближе к чьим-нибудь дверям, и гудят, подражая звуку немецких самолетов. Перепуганные домохозяйки поднимают переполох и, к великой радости затейников, бегут в убежища, а потом пристают к Ирине с жалобами.
Сергей Петрович с деланной суровостью посмотрел на сына. Живые светло-карие, как у отца, глазенки Вадима забегали по сторонам.
