На общезаводской рапорт Сергей Петрович не пошел, ожидая прихода Лютова. Рассыльная каждый раз получала ответ, что Лютов еще не приходил домой. Подручный сталевара рассказал, что после пуска плавки на подине была обнаружена яма у отверстия. Лютов не сказал об этом мастеру, сразу после выпуска ушедшему к другой печи, где плавка тоже была готова, а приказал начинать завалку.
На вопросы Крайнева испуганный и смущенный мастер ответил, что подину он не осматривал, доверившись Лютову.
— Лютов — тоже мастер, — говорил он в свое оправдание, — не меньше моего понимает.
Исчезновение Лютова заставило Крайнева и Матвиенко глубоко задуматься.
Положение осложнялось еще тем, что не хватало кислорода, необходимого для резки и удаления из дымохода металлического «козла» по частям. Кислородная установка на азотнотуковом заводе в Горловке была повреждена при бомбежке и работала в половину своей мощности.
— Неужели это умышленно? — вслух подумал Сергей Петрович.
Матвиенко молча протянул ему конверт. Крайнев быстро пробежал глазами ответное письмо райисполкома на запрос о Лютове, сделанный цеховой партийной организацией. Райисполком сообщал, что отец Лютова — кулак; в первые дни коллективизации был осужден вместе с двумя сыновьями за поджог колхозного хлеба, а остальные члены семьи, в числе которых был и Николай Лютов, сосланы на север.
— Когда получил? — резко спросил Сергей Петрович.
— Сегодня с утренней почтой, — хмуро ответил Матвиенко. — Теперь все понятно.
Матвиенко встал из-за стола и быстро зашагал по комнате.
— Одного себе простить не могу, Сергей Петрович: почему я так поздно догадался запросить о нем… — Он с силой ударил кулаком по подоконнику и тяжело опустился на стул.
В комнату вошел высокий, слегка прихрамывающий на одну ногу старик. Видя, что начальство занято беседой, он осторожно присел на стул в углу. Из-под седых, сросшихся над переносицей бровей поблескивали живые, с молодым огоньком глаза. Это был заведующий складом огнеупоров Дмитрюк. Он всю жизнь проработал в этом цехе каменщиком, мастером, обер-мастером каменных работ и состарился здесь.
Вальский, любивший показную распорядительность, уволил его, но оформить расчет не успел, так как сам вынужден был сдать цех. Подписать обходной лист Дмитрюк явился к новому начальнику. Крайнев спросил его, почему он уходит из цеха, и унылый вид старика сказал ему больше, чем короткое, немногословное объяснение. Крайнев оставил старого каменщика в цехе, подобрав ему посильную работу. Он хорошо знал цену мастерам, которые росли вместе с цехом и держали в памяти тысячи нужнейших мелочей, знал цену опыту, накапливаемому годами.
Дмитрюк ожил. Каждое утро, заглянув на склад кирпича и пожурив, порядка ради, кладовщицу, он поднимался на рабочую площадку печного пролета и придирчиво осматривал печи. Потом находил мастера каменщиков и водил его за собой, показывая вскрывавшиеся швы кладки, намечающиеся прогары, засосы. Если ему попадался на глаза обер-мастер, он и его брал с собой в обход и ворчал при этом так, словно тот был в его подчинении. Формально он не имел никаких прав распоряжаться, но старика слушались, потому что привыкли слушаться.
Однажды во время ремонта дед, кряхтя, залез в печь, уселся на пороге завалочного окна и, не поворачивая головы, лишь кося глазами по сторонам, начал присматриваться к работе.
Вскоре он заметил, что один из каменщиков оставляет большие зазоры между кирпичами.
— Слушай, сынок, а кто у вас обер-мастером был? — ласковым голосом спросил дед, подходя к каменщику.
Тот самодовольно улыбнулся:
— Как это кто? Дмитрюк Ананий Михайлович!
— Сукин сын этот Дмитрюк! Ишь как он тебя работать выучил, — внезапно рассвирепел дед и начал разбрасывать кирпич.
Каменщик вспыхнул и попытался помешать, но Дмитрюк грубо отстранил его и продолжал свою работу.
— Ишь сукин сын, Дмитрюк, говорит, учил… Мой, значит, выученик… И в лицо сказать не постеснялся, — приговаривал дед, разбрасывая кирпич. Он побагровел, капли пота выступили у него на лбу. — Да знаешь ли ты: дурака учить — что мертвого лечить!
— А тебе чего надо, черт косогляный? — закричал не на шутку разозлившийся каменщик. — Ты со склада — и иди на склад. Я начальнику пожалуюсь.
Дед взял каменщика за руку.
— Я тебе сейчас покажу, какого я складу, — прошипел он и потянул бракодела от печи прямо на оперативное совещание по ремонту. — Пойдем, пойдем, — приговаривал он, идя рядом с каменщиком. — Там ты на меня вволю нажалишься.
Рассерженный, он был похож на коршуна; большой нос и наклоненная вперед голова увеличивали это сходство.
С оперативки они вернулись в сопровождении обер-мастера. Опанасенко откровенно высказал каменщику свое нелестное мнение о его работе. Каменщик смущенно стал разбирать начатую кладку. Дед Дмитрюк с довольным видом расхаживал по печи и совал свой щуп в швы кладки, проверяя качество работы остальных каменщиков.
Когда ремонта в цехе не было, Дмитрюк принимался за сталеваров. Подойдя к печи, он доставал синее стекло в старенькой деревянной рамке и внимательно осматривал рабочее пространство.
Однажды он заметил, что сталевар поджег свод. Не выдержавший высокой температуры кирпич оплавлялся, и длинные, тонкие потеки — «сосульки», как их называли в цехе, мерно качались под сводом.
Дед молча отошел от окна и остановился рядом со сталеваром, у которого беспокойно забегали глаза: заметил старик или не заметил?..
— Ну, как дела, Бурой? — осведомился Дмитрюк.
— Да так, ничего. А вы на ставок, Ананий Михайлович, в выходной ездили? Много наловили? — спросил сталевар, переводя разговор на излюбленную дедом тему о рыбной ловле.
— Ездили. Хорошие там места, — с умилением произнес Дмитрюк. — Камыш кругом, высокий такой, тонкий, так по ветру и качается: туда-сюда. Красота! — И, повернувшись лицом к сталевару, считавшему, что гроза уже миновала, добавил совсем другим тоном: — Качается, вон как те сосульки, что ты по своду развесил. А ну-ка, Оля, сбегай за начальником смены, позови сюда, — обратился он к девушке, подметавшей рабочую площадку.
Сталевар покраснел.
— И какое тебе, собственно говоря, дело? — миролюбиво сказал он. — Сидел бы я на твоем месте, Ананий Михайлович, на складе и берег кирпичи.
— Как какое? — накинулся на него дед. — Да ты знаешь, кто я? Знаешь? Я — хранитель огнеупоров. — Дмитрюк говорил это таким тоном, будто он был, по крайней мере, директором завода. — Я на складе каждую штуку берегу. Уголок от кирпичей отобьют при разгрузке — десятника неделю поедом ем. У тебя весь свод горит, а мне никакого дела? Семь тысяч кирпича плачут! Да если вы еще так начнете жечь безбожно, где я на вас кирпича наберусь? — И дед сам поковылял искать начальника смены.
Крайнев полюбил этого неугомонного старика, и тот стал у него чем-то вроде внештатного инспектора.
Сейчас Дмитрюк сидел на стуле, терпеливо ожидая, когда же, наконец, начальство поинтересуется, зачем он пришел.
— Вы что зажурились, товарищи начальники? — спросил он, так и не дождавшись, чтобы на него обратили внимание.
— Радоваться нечему, теперь дней десять простоим, — неохотно ответил Крайнев.
Дмитрюк лукаво посмотрел на него.
— Что вы мне скажете, Сергей Петрович, если я завтра печь пущу? — спросил он.
— Ну, это ты, дед, немного того… заговариваешься, — сказал Крайнев с явным недоверием.
— Пущу, Сергей Петрович, выручу. — Дмитрюк вплотную подошел к столу. — Тут у нас еще один дымоход есть, старый, он рядом с новым идет. Печь, когда ее перестраивали, немного в сторону сместили, новый дымоход выложили, а старый так и оставили. Вот мы теперь к нему присоединимся и в два дымохода потянем. Они оба за один хороший сработают.
Сергей Петрович живо вскочил со стула:
— Ананий Михайлович, дорогой, ты не шутишь?
Дмитрюк даже обиделся.
— Время-то не для шуток, — серьезно сказал дед, — сейчас все нити натянуты и каждая из нитей к сердцу привязана. Дело говорю, Сергей Петрович. Дай мне только людей побольше, пойдем дымоход подсоединять. Пока подину подготовят к ремонту, и мы будем готовы.
Ночью в рапортную вошел дежурный электрик и разбудил Крайнева, спавшего тут же за столом.
— Сергей Петрович, — сказал он, — полеземте со мной на крышу.
— Чего я там не видел? — сонно спросил Крайнев.
— Посмотрим на линию фронта.
— Неужели видно?
— Да.
Крайнев мигом вскочил.
По узкой и крутой лестнице они быстро поднялись на подкрановую балку и оттуда на крышу. Небо было темное, без единой звездочки, но горизонт беспрерывно озарялся далекими вспышками. Очевидно, наша дальнобойная артиллерия вела огонь по наступающим немецким войскам.
