Пока Витька нырял за подстреленным язем, пока нацеплял его на кукан и заряжал ружье, рыбы держались поблизости, а затем, словно по команде, исчезли.
А на берегу в это время творилась невообразимая паника.
— Так и есть, запутался! — кричала Танька. — Ведь утонет! Чего вы смотрите? Спасать надо! Веревку надо!
— Да не ори ты! — огрызнулся Сережка. — Пока за веревкой бегаешь, сто раз утонуть можно. Да и не докинешь туда веревку…
Кто-то из малышей громко заплакал. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы все вдруг не увидели, что Витька перестал крутиться на месте и поплыл дальше срединой старицы.
— Ну куда он плывет? Рехнулся, что ли? — возмущалась Танька.
Потом Витька опять нырял, опять крутился на месте, будто что-то удерживало его под водой, и голова его то появлялась, то исчезала.
Ребята постарше начали злиться.
— Чего бахвалится? — не выдержал и Сережка. — Раз выпутался, второй раз выпутался, а потом так замотается, что и не выберется…
Ни на крики, ни на размахивание руками Витька не реагировал. Это злило еще больше: ведь слышит, что ему кричат, возвращался бы, так нет!
В действительности Витька ничего не слышал. Поглощенный необыкновенно удачной охотой, он плавал до тех пор, пока не почувствовал, что сильно озяб. И тогда он повернул обратно и поспешил к берегу.
— Вы смотрите, что он делает, что делает! — раздалось несколько голосов. — Во дает! Ух ты!..
Напрямик, не огибая водоросли, Витька быстро плыл к берегу, клином рассекая воду. Но каково было изумление ребят, когда он вылез из воды с тяжелой связкой рыбы на поясе! Самые отчаянные, самые смелые подвиги Гуся померкли перед тем, что совершил Витька.
Вовка Рябов восхищенно сказал:
— Вот это да! Где уж Гусю с ним тягаться!..
Даже Сережка не нашелся что сказать в защиту своего лучшего друга, и только Танька заметила:
— У него же нету ластов. И ружья нету…
В окружении возбужденных ребятишек Витька вернулся в деревню героем. А вечером он снова отправился на Вязкую старицу, причем ласты, маску и трубку нес Вовка Рябов. Он нес бы и ружье, да Витька не доверил ему свое сокровище.
15
Утром, едва Дарья возвратилась с фермы, в избу вошла Танька. Поздоровавшись, она скромненько остановилась на пороге.
— Чего в этакую рань тебя принесло? — удивилась Дарья.
— А Васьки нету? — спросила Танька и потупилась.
— Когда он дома-то бывает? С Толькой Аксеновым лешие унесли… На что он тебе?
— Да так… Надо! — И Танька выбежала на улицу.
Решение созрело неожиданно: надо идти на Сить, к шалашу. Танька сбегала домой, взяла тарку — эмалированный бидончик и, сказав матери, что пойдет поискать ягод, вышла на улицу.
Чтобы никто не догадался, куда она отправилась, хотя до этого никому не было дела, Танька пошла совсем в другую сторону, через пожни, и лишь в мелколесье, обогнув деревню, выбралась на знакомую тропку.
В этот год она еще не бывала в шалаше — Гусь ни разу не приглашал ее с собой. Но не выгонит же он ее, если она туда придет? И кто знает, может быть, он оценит ее поступок, что она не побоялась идти по лесу целых восемь километров и они наконец помирятся. Но если Гусь и не пойдет на примирение, если он не оценит ее мужество, она не обидится — сама виновата.
Виновата… Как давно, кажется, это было! Танька вспоминает тот январский день, когда она, не устояв перед соблазном пойти в кино с моряком, впервые почувствовала себя взрослой. Слов нет, тогда она совсем-совсем забыла о Гусе. Вернее, не то чтобы забыла — просто он отодвинулся куда-то далеко-далеко, потому что было бы смешно сравнивать красивого рослого моряка с худеньким подростком, который еще ходит в седьмой класс.
Но после того как Танька поняла свою ошибку, она сразу вспомнила о Гусе и дала себе слово никогда больше не изменять ему. Она не пошла в кино даже с десятиклассником Юркой Субботиным, самым красивым парнем в школе, в которого влюблены все девчонки, — все, кроме нее, Таньки.
Она простила Гусю обидные шутки и насмешки и еще многое готова ему простить…
И сейчас Танька думала о том, что, может быть, Гусь заболел или с ним случилось несчастье… небольшое несчастье, совсем небольшое. И тогда бы Гусь узнал, какая она заботливая и внимательная. Она бы положила его голову себе на колени и гладила его волосы нежно-нежно. И ему бы стало легче, он бы закрыл глаза, а потом уснул. И спящего — только спящего! — она бы его поцеловала. А на самом деле он бы не спал, а только притворился спящим. И он бы сразу понял, что она любит его…
Танька не заметила, как прошла половину пути. Вот и просека. Теперь надо идти влево до квартального столба, потом снова повернуть на юг и идти до тех пор, пока просека не упрется в Сить. А там берегом до шалаша совсем близко.
И вдруг Танька вспомнила: Гусь-то в шалаше не один, он с Аксеновым, которого, говорят, избил отец… И она стала придумывать, куда бы мог исчезнуть Толька, хотя бы на час, на полчаса. Она представила: Гусь болен, он лежит в шалаше, он не может подняться, и Толька сначала уходит за дровами, а потом идет ловить рыбу. Но рыба ловится плохо, и Толька простоит на берегу с удочкой до самого обеда…
Танька успокоилась и прибавила шаг. В желтом белыми горошками платье в талию, стройная и гибкая, она шла легко, не испытывая никакого страха в этом дремучем, глухом лесу. Пустая тарка тихо позвякивала о ветки…
16
Трое суток Толька и Гусь жили в шалаше, питались лишь одной рыбой. Гусю такое житье надоело, и он решил во что бы то ни стало убедить Тольку вернуться в деревню.
— Тебе ведь перевязку надо сделать, — сказал он за завтраком, — а то получится заражение крови, и тогда концы отдать недолго.
— Получится, и пусть, — упрямо сказал Толька. — А в деревню я не пойду.
— Ну и дурак! Давай хоть я перевяжу…
В другое бы время Гусь не стал много возиться: дал разок по шее, и разговор кончен. Но сейчас он не мог действовать старыми приемами: по себе знал — случись у него такое, ни за что бы домой не вернулся. Сколько смог, прожил бы в лесу, а потом сбежал бы куда-нибудь подальше, устроился на работу и письма домой не написал бы.
Тряпка, которой был перевязан Толькин нос, так присохла, что ее пришлось отмачивать. Гусь подогрел на костре воду, поставил котелок на пень возле шалаша и строго сказал:
— Вставай на четвереньки и опусти нос в котелок!
Толька послушно исполнил это распоряжение. Но от теплой воды и оттого, что голова была ниже туловища, разбитый нос заныл. Толька захныкал.
— Не скули! Терпеть надо! — цыкнул Гусь.
— Я терплю, — прогундосил Толька, — да ведь больно…
Кайзер, лежавший возле шалаша, насторожился, тихо встал и осторожно направился в лес.
— Отмачивай, а я посмотрю, чего там, — сказал Гусь и пошел за волчонком.
Впереди, мене деревьев, мелькнуло желтое платье.
«Кого еще леший несет?» — удивился Гусь и встал за дерево. Ждать пришлось недолго. Скоро из-за сосен показалась Танька. Увидев волчонка, она вздрогнула, остановилась, потом тихо позвала:
— Кайзер, Кайзерушко! Иди ко мне…
Кайзер поднял голову и резво затрусил на знакомый голос. Однако вплотную к Таньке не подошел, а остановился в нескольких шагах, выжидающе глядя на Танькины руки.
— Глупенький! Нету у меня ничего! — так нежно сказала Танька, что Гусю сделалось зябко.
Он вышел из-за сосны и приблизился к девушке.
— Чего пришла? — спросил хмуро.
Она склонила голову и молчала.
— А в тарке что?
— Ничего. Пустая…
— «Пустая»… Сама ты пустая! Хоть бы хлеба принесла. Или молока. А то притащилась, сама не знаешь зачем.
Гусь свистнул Кайзеру, повернулся и направился к шалашу. Через минуту не стерпел — оглянулся. Танька стояла, все так же опустив голову, и будто разглядывала своя туфли.
— Ну чего стоишь? Пришла, так иди уж. Хоть перевязку Тольке сделаешь…
Бессловесная и робкая, совсем не похожая на обычную Таньку, задиристую и бойкую, девушка стояла одиноко, будто весь мир покинул ее.
— Так иди же! — мягче сказал Гусь и обождал, пока Танька подошла.
Толька все так же стоял на четвереньках.
— Ой, что это он делает? — вскрикнула Танька.
— Нос отмачивает.
— Нос? Зачем?
— Надо, значит. — И Тольке: — Хватит теленком-то стоять! Поди, отмокло…
— Кажется, еще нет, — отозвался Толька.
Пока Гусь ходил за Кайзером, он, конечно, не отмачивал повязку, а стоял на коленях, прислушиваясь к разговору.
Гусь молча взял его за ворот рубашки.
— Вставай! Вон врачиха пришла, перевяжет.
— Не… Лучше ты…
Повязка действительно плохо отмокла, и Гусь долго снимал ее. Танька стояла рядом и испуганно смотрела на коричневую от крови тряпку, которую слой за слоем отдирал Гусь с Толькиного лица.
